Иллюзия вторая. Перелом

– Но необходимо?

– Если тебе хочется чтоб твой выбор совпадал с выбором самой природы – необходимо.

– Но не обязательно?

– Нет.

– Но почему ранить?

– Потому что только боль, выпитая до конца, приведёт тебя к вершине.

– А удовольствие?

– Его надо научиться получать.

– Даже от боли?

– Во всем остальном удовольствие является основой.

– А в боли?

– А в боли – противоположностью.

– И его надо научиться получать даже в боли?

– Да, потому что в любом другом случае, ты всеми доступными тебе средствами будешь избегать эту боль.

– И тогда…

– Представь что ты избегаешь лестницу по которой тебе необходимо подняться.

– Я понимаю… А управлять? Обязательно ли управлять, находясь на вершине?

– Одни сами посадили себя на вершину, то есть, на место управляющих, и если они ошиблись в своём праве на управление – всё общество начинает свой неверный путь. Ты же, не стремясь к власти, достиг её, ты сделал это единственным безошибочным путем – ты стал выше самого себя, ты научился управлять самим собой – и эта единственная победа неизбежно привела тебя к возвышению над остальными. Она показала тебе путь на самый верх, и даже если вершина горы ещё сокрыта от твоего взора, то дорога к ней уже ясно и явно просматривается. Но эта ясность только для твоих глаз. Для глаз других она туманна, как туманна вершина горы – её пик за пеленой, за облаками, – Артак засмеялся, – ты просто научился видеть нечто важное и великое, и это нечто пока ещё не определено другими и спрятано от них. Это нечто сокрыто от массы, от большинства. И, конечно же, одна из твоих обязанностей – показать дорогу другим. И люди обязательно пойдут за тобой. Что же это тогда, как не управление?

– Управление кем?

– Теми, кто имеет достаточно чуткие уши, чтобы слышать.

– Кто они?

– Люди, самые простые люди.

– Но почему они обязательно пойдут за мной?

– Неужели ты не понимаешь? – Агафья Тихоновна рассмеялась, – потому что дорогу видно только тебе. Остальным видна лишь твоя спина впереди.

– Так может мне отойти? Дать им дорогу?

– Они все равно пойдут за тобой, даже если ты сойдешь с дороги. Потому что сама дорога существует только в твоей голове – в твоих мыслях и в твоих знаниях. И там, где ты увидишь светлый и широкий путь – другие рассмотрят лишь непроходимый кустарник. Они оцарапают о него свои руки, они могут даже погибнуть, если решат пройти через него. Ты же пройдёшь насквозь так, как горячий нож прокладывает себе путь в масле, и уже по этому расплавленному твоими знаниями разлому легко пройдут остальные. Но имей в виду, что если ты всё-таки решишь сойти со своей дороги, если ты будешь передвигаться опасными и отвесными козлиными тропами – то на тех склонах, на которых тебе ещё удастся удержаться – многие, идущие след в след, рухнут вниз.

– Куда рухнут?

– В прошлое, – засмеялась акула, – только в прошлое, ибо рухнуть можно только в одном направлении – в направлении, указанном гравитацией. И это направление всегда вниз.

– При чём здесь гравитация?

– Гравитация приземляет, а прошлое – притормаживает. Гравитация отрицает полёт, а прошлое – отрицает настоящее. Гравитация заставляет склонить голову к земле, а прошлое – сгибает и скручивает в узел человеческую душу.

– Они рухнут, чтобы потом подняться?

– Если люди решат поразмышлять над тем местом, где окажутся – то их подъём неизбежен.

– Значит, изучая так называемое прошлое – мы изучаем самих себя?

– Да, – подтвердила Агафья Тихоновна, – изучая что угодно – мы изучаем только самих себя. И, к тому же, изучаем в настоящем моменте. Ибо нет в мире ничего, что было бы за пределами этого момента. И нет в мире ничего, что было бы не тобой. В любом временном срезе. В любой точке пространства. Прошлое тут – не исключение. Прошлое – это ты сам, но с другим, с меньшим, чем в настоящем, набором знаний и навыков. Как и будущее – это тот же ты, но уже свободный от любого груза, свободный от любого знания, от любого навыка. Да, – акула кивнула большой и серой головой, – везде есть только ты сам и никого кроме тебя…

Агафья Тихоновна посмотрела на раскрытую простынь моего мира и усмехнулась.

– Невозможно изменить единицу. Но наблюдать за ней очень даже возможно.

– А выбирать?

– Из её цельности – всё что угодно.

– Но тогда это будет лишь часть!

– Любой выбор отрицает целое, – акула развела плавники в сторону, – любой выбор отсекает от целого одну его часть, оставляя всё остальное невостребованным.

– Бывает и так?

– Нет, так не бывает.

– Что ты имеешь в виду?

– То, что человек всё равно получает целое, как бы он от него не отмахивался.

– Но…

– Но не замечает его, обращая своё внимание только на выбранную им и, как правило, совсем незначительную часть этого целого, – Агафья Тихоновна усмехнулась, – человек живёт этой частью, отсекая от себя всё нужное и ненужное, всё тихое и рассудительное – всё, столь ему необходимое, но совсем не обязательное. Но самое страшное происходит тогда, когда человек пытается впихнуть в эту выбранную часть всего себя – целого и неделимого себя…

Я молча кивнул головой в знак согласия, а может быть просто не хотел перебивать Агафью Тихоновну.

– Тогда равновесие нарушается и он падает, – акула продолжала улыбаться, – ибо невозможно ЦЕЛОЕ устроить на ЧАСТИ этого целого. Невозможно.

– И? – спросил я.

– И он падает с этой своей части, иногда разбиваясь насмерть, иногда – немного повредив ногу, – Артак выразительно посмотрел на мою, ещё недавно распухшую конечность, – а иногда – всего лишь отделавшись лёгким испугом. И важны тут не последствия – они-то как раз и незначительны – они просто не могут быть хоть сколько-нибудь значительными – важно то, что оправившись от падения, человек опять и опять залазит на осколок своего айсберга, и находится там в постоянном напряжении, пытаясь сохранить своё зыбкое равновесие. Конечно же, рано или поздно он снова падает, снова поднимается… А иногда остаётся лежать.