Выйду в пижаме синей, что по больничной части
прежде служила, сяду на чурбачок из липы.
Местная кошка Фуся скажет из травки: «Здрасьте…»
«Здравствуй», – отвечу, ноги свесив к земле без скрипа.
«Вот и эклога, Павел», – вспомню свою же фразу.
(Десять томов за печкой ждут своего Дедкова).
Жаль, я роман последний Вам не прочел ни разу.
(Там и о Вас замолвил я перед Богом слово.)
А мемуары, Павел… Кто их читает нонче?..
Зябликов Леша, может… Может, Истомин Федя
(мой однокашник)… Смехом я свой рассказ закончу,
где человек в пижаме думает о конфете.
Сладкой была. И фантик ярко блестел на солнце.
Там – в пятьдесят девятом. В Шахове-деревеньке.
…Бабушка Люба смотрит из своего оконца.
Кажется вкусной эта жизнь человеку-Женьке.
* * *
На той фотографии (по Кишиневу),
на той фотографии (по Еревану)
иду, и понятно мне каждое слово,
поскольку я – русский (евреем не стану).
Ни спеси во мне под рубашкой из хлопка
(узбекского – знаю), ни страха за душу…
Стреляют?.. Нет, это – шампанского пробка.
Не трусили предки. Я тоже не струшу
в Тбилиси, который спасали от хана
(забыто?..), и в Киеве (тоже – морока).
А может быть, то, что евреем не стану, —
ошибка судьбы?.. (Потерпи, синагога.)
Вон Галкин уехал. Уехал Назаров —
смотреть Назарет и другие красоты.
Зря вещий Олег повернулся к хазарам
с мечом. С фотографии юноша, кто ты
сегодня для Киева и Кишинева,
сегодня для Вильнюса и Еревана?..
Агрессор. Какое удобное слово!..
И даже в Берлине боятся Ивана.
Урока истории А. Шикльгрубер
когда-то не выучил в городе Линце.
Ему повезло – не повесили. Умер.
Как много желающих с ним застрелиться.
Игорь ЕЛИСЕЕВ. Неужто я не нужен небу?
Боль
И почему я жив ещё…
Неужто я не нужен небу?
Иль человеческому хлебу
В «замесе» места не нашлось…
Я думал: только бы сошлось —
Слова, как мысли и деянья,
Не напрягали бы сознанье,