Дивлюсь, Натаха, и жалею
(о том, что были мы «на вы»,
когда ходили к Мавзолею).
(Не повторятся эти дни,
а вечера, Натах, – тем паче.)
На фотокарточку взгляни —
я там еще чего-то значу.
Не жду, конечно, я письма.
Но вспомнишь – благодарен буду,
Натах. Признателен весьма.
Покуда жив.
Нат, – жив покуда.
* * *
Распакую чемодан (в сторону Европы).
Можно не спешить туда 49 лет.
На дороге в Черновцы вырыты окопы.
А дорогу в Конотоп сторожит скелет.
Мимо поезд не идет (а иначе – крышка).
Он снаряды возит там и другой тротил.
А ведь я носил всю жизнь чешское пальтишко.
В башмаке румынском я тоже отходил.
Разговор о барахле?.. Нет, о крови общей.
Что Европу залила лет на сто вперед.
И опять она течет обгоревшей рощей
к морю Черному, опять огибая дот.
«Питер Брейгель подождет», – думаю, сжимая
в Костроме свои виски, где седая прядь.
Двадцать пятое число наступило мая.
От июня нам чего, Нострадамус, ждать?..
* * *
Внуку Косте
Лепить снеговика?.. Так доставай ведерко!
Морковка есть у нас и варежки б/у.
И я почти воскрес, чтобы катать с пригорка
тебя под «э-ге-ге», тебя под «у-у-у».
Природа воскресит и остальную пятку,
где пряталась душа, пройдя через наркоз.
Нет, я пока плясать не вызвался вприсядку,
но быть лошадкой – тпру! – могу уже всерьез.
Да что нам про меня трещать под стать сорокам!..
Фигура поважней выходит за порог.
Я место уступлю тебе ходить под Богом,
а иногда – бежать, своих не чуя ног.
В тебе останусь я малюсенькой ресничкой.
Что иногда всплакнет, не зная – отчего.
… А брови?.. Брови мы, слышь, нарисуем спичкой.
Вот прожую овес и крикну: «И-го-го!..»
* * *
Цемента – три мешка, но мешкаю при этом
бадьею черпать Тигр, тем более – Евфрат.