Последняя шутка Наполеона

– Отдышусь, – прошептала Мара, – не надо Скорую! У меня аллергия на все уколы. Девчонки, выведите меня на улицу! Нужен воздух. Здесь его мало. Ты накурила ещё!

– На улице идёт дождь!

– Ну и пусть идёт. Посидим в машине, двери откроем. Может, сгоняем за ингалятором. Здесь аптека есть где-нибудь поблизости?

Ирка с Ритой быстро оделись и помогли это сделать Маре. Ей было очень плохо. Она хрипела.

– На … ты её злила своими свастиками, овца? – обрушила гнев на бедную Ирку Рита, когда они выводили Мару из лифта, – прекрасно знала ведь, что у человека – астма!

– Я здесь при чём? Это всё, наверное, из-за кролика! Аллергическая реакция.

– На овцу! Ведь надо соображать иногда, что делаешь!

Оказавшись на улице, Мара стала дышать во всю грудь, поддерживаемая под руки двумя спутницами. Прохожие с любопытством на них косились. Кто-то предложил вызвать Скорую.

– Сами вызовем, – отмахнулась Рита, – Мара, дай ключ!

Завладев ключом, она горделиво села за руль прекрасного «Ауди». Ирка с Марой расположились сзади.

– Девочки, мне становится лучше, – пробормотала последняя, – ингалятор не нужен. Здесь есть поблизости лесопарк? Мне бы сейчас чистым лесным воздухом подышать! Тогда оклемаюсь.

– Ну, так поедем в Кусково, – сказала Рита, вставляя ключ в замок зажигания. Запустив мотор, она вывела машину на улицу Молдагуловой, а потом и на Вешняковскую. Ей понадобилось проехать с полкилометра, чтобы привыкнуть к автомобилю, который мощностью почти втрое превосходил её «Форд». Час пик ещё не настал. Дорога была свободна, и на весь путь ушло семь минут. Промчавшись по эстакаде, Рита свернула на двести семьдесят градусов вправо, и, проскочив под этой же эстакадой, въехала в парк.

– Где остановить? – спросила она у Ирки, ведя машину по асфальтированной дороге, пересекавшей лес.

– Я слышала, здесь есть озеро с островком, а на берегу – усадьба какого-то Шереметьева, – подала слабый голосок Мара, – можно туда?

– Ритка, тормози вон на той площадке, рядом с мостом железной дороги, – сказала Ирка, – мы от неё дойдём до пруда пешком! Так будет быстрее.

Мимо маленькой станции, над которой нависал мост, просвистывал поезд. Когда он отгрохотал и вновь воцарилась многозначительная осенняя тишина старинного парка, не только Мара, но и две её спутницы ощутили, как скверно им было там, вне пределов этой возвышенной тишины. К озеру вело несколько тропинок, одна извилистее другой. Золотистый лес под мелким дождём был неописуем.

– Велик ли парк? – небрежно спросила Мара, уже дыша без хрипения и идя без всякой поддержки.

– Изрядно, мадемуазель, – сделав реверанс, ответила Ирка, – каблучки стопчете, а из края в край не пройдёте.

– Полноте, – возразила Рита, – он незначителен. Я на паре гнедых его объезжаю раньше, чем санитары мне успевают сделать укол!

Студентки консерватории рассмеялись. Им, как и их попутчице, было радостно. Они медленно шли и громко болтали о ерунде, о ней лишь и думая. Дождик им угодил, полностью очистив Кусковский парк от людей. Этим было создано ощущение бесконечности и таинственности его красоты.

Когда лес вдруг расступился и впереди открылась серая гладь огромного пруда с островом, на котором желтела роща, дамы невольно сбавили шаг, продляя очарование. В летний день, наполненный яркой синевой неба, шумом и пестротой множества людей, оно не смогло бы достичь такой высоты. На берегу не было никого, кроме пары уток, бродивших в вытоптанной траве. С полсотни их плавало и ныряло, пытаясь добыть себе пропитание, так как их в этот день не кормил никто. По воде, испещрённой крестами дождика, шли круги.

– А где же усадьба? – спросила Мара. Ирка указала рукой. Побрели к усадьбе. Недалеко от тропинки, которая вела к ней, посреди огромной поляны располагалась беседка. В ней был художник. Стоя перед мольбертом, он рисовал пастелью ненастный день и милую девушку. Та с зонтом стояла под алым клёном, очень сильно напоминая одну певицу из девяностых.

– Вот она где! – воскликнула Ирка, сразу узнав эту девушку, – в моей юбке, с моим зонтом! Это она так пошла в колледж! Ох, и зараза! А ну, пойду познакомлюсь с её художником.

И она направилась прямиком к беседке. Но тут художник вдруг повернулся, и Ирке уж не пришлось никуда спешить.

– Боже мой! – вскричала она, – Серёжа! Что ты здесь делаешь?

Глава восьмая

Четырнадцатого сентября к четырнадцати часам самая несносная дрянь и самая въедливая заноза диапазона FM отправилась в Лужники, решив, по меткому выражению главного редактора, прикоснуться к истории. Событием историческим вся страна сочла матч московского ЦСКА с мадридским Реалом. Матч был отборочным. От его исхода зависело, будет ли ЦСКА играть в Евролиге следующего года. Реал прибыл на стадион прямо с самолёта. Билет в вип-зону Танечке преподнёс коллектив, в качестве подарка к грядущему юбилею. Ей исполнялось тридцать. Она поехала на метро, так как после матча ей нужно было успеть на семичасовой эфир. Конечно, За три часа успела бы в любом случае, но решила не рисковать – футбол есть футбол, после игры может случиться всякое. Повязала шарф – да притом спартаковский, красный. Это было, по сути, самоубийством, но свою жизнь Танечка ценила гораздо ниже, чем репутацию смелой девушки.

Впрочем, попытка самоубийства не удалась. В толпе перед рамками все косились на привлекательную спартачку с рыжими волосами и изумрудными глазками, но питюкать никто не смел. Во время игры Танечка пила крепкий чёрный кофе, поглядывая на тренера, психовавшего в двух шагах от неё. Стадион, конечно, был переполнен. Реал разочаровал, ЦСКА – немыслимо удивил, поскольку забили оба. Ничейный счёт армейских фанатов так осчастливил, что и на выходе Таню не придушили её спартаковским шарфиком и ни разу даже не оскорбили. Идя к метро, она любовалась чистым осенним небом и размышляла о том, почему одни погибают на ровном месте, а от других увиливает кирпич, падающий с крыши. Ей было сложно ответить на этот вопрос, так как фатализм её философией не являлся.

Между мостом и метро полиции было больше, чем на любом оппозиционном митинге. Таня уже стояла в толпе перед эскалатором, когда ей вдруг позвонил заместитель главного редактора по информационной политике. Пришлось выйти на улицу, чтобы поговорить без помех.

– Ну, как тебе счёт? – поинтересовался Владимир Викторович.

– Не очень закономерный, – сказала Танечка, – ЦСКА глупо пропустил и глупо забил. У них лажанул вратарь, а у нас – защитник. Какие могут быть танцы перед воротами, если у тебя за спиной Криштиану Роналду стоит?

– Полностью согласен, – явно подлизывался начальник, которого никогда футбол не интересовал, – молодец, что съездила, развлеклась. Куда сейчас собираешься?

– Как – куда? На радиостанцию, разумеется!

– У тебя ещё почти три часа до эфира! Ты можешь сделать доброе дело? Сейчас на Фрунзенской, в МДМ, проходит слёт музыкантов под лозунгом «Рок-н-ролл – против мракобесия и холуйства». Ты не заедешь к ним? Это ведь тебе по пути.

– Ветка та же самая. Но Сергей Александрович ещё утром Оксанку туда отправил! Она одна там всем надоест. Зачем ещё я?

– Она не доехала. Представляешь? Ей стало плохо. Чем-то опять траванулась. Больше пока послать туда некого. Так что, Танечка, выручай.

– Что она всё жрёт в каких-то подвалах всякую дребедень? – возмутилась Таня, – ладно, заеду, Владимир Викторович.

Пока она разговаривала, толпа перед эскалатором ещё выросла. Внизу также народу было не протолкнуться. Поезд пришлось брать штурмом, и ощущение битвы было очень реальным – ввиду того, что радиожурналистка свой красный шарф так и не сняла. Здесь уже её затолкали, заматерили со всех сторон. Доехав до Фрунзенской, она вырвалась из вагона. Платочком вытерев со лба пот, поднялась на улицу.

К её сильному удивлению, там, как и на Спортивной, шумело людское море. Но не болельщицкое. В огромной, заполонившей все тротуары и всю проезжую часть перед МДМ толпе было очень много известных лиц, а также и Танечкиных коллег, работников прессы. Вход в здание охранялся сотрудниками Росгвардии. На них были бронежилеты. Двое держали на поводках собак. Обходя толпу, Таня обнаружила, что она занимает также проулки, далеко тянется вдоль проспекта. Кроме того, рыжей журналисткой были замечены пять-шесть лиц не просто известных, а знаменитых, принадлежавших легендам отечественного рока. Как и все остальные, эти ребята – точнее, уже деды, спокойно общались с рядом стоящими и курили. Один из них, как-то раз дававший Танечке интервью, мгновенно её узнал и сам подошёл здороваться.

– Что случилось, Андрей Вадимович? – обратилась за разъяснением к нему Танечка, – почему все стоят на улице?

– Поступил сигнал, что здание заминировано, – ответил солист легендарной группы и предложил своей собеседнице сигарету, которую та взяла, – теперь стоим, ждём, когда завершат проверку.

– А можно взять у вас интервью? Ну, совсем коротенькое?

– Бери.

Достав «Самсунг Гэлакси» и включив диктофон, Таня рассказала, что происходит около МДМ. Представив интервьюируемого, спросила:

– Скажите, Андрей Вадимович, вы на этом слёте успели выступить?

– Не успел, – сказал музыкант, – нас выгнали вскоре после того, как мы вошли в зал. Причиной была угроза теракта. Впрочем, возможно, она была не причиной, а только поводом, очень вовремя подвернувшимся. Это уж я не знаю.

– Не согласитесь ли вы сейчас донести до радиослушателей основную мысль речи, которую собирались произнести? Ведь никто не знает, дадут ли вам возможность провести слёт.

– Пожалуй, вы правы. Я собирался сказать всем тем, у кого есть совесть и интеллект, что у нас остался только один способ борьбы с холуйством и подлостью, которые обуяли всё наше общество – безразличие. Этот способ, как и любой другой, к успеху не приведёт, но он сэкономит время и защитит лицо от помоев.

– Это цинизм, – заметила Танечка.

– Реализм, – возразил певец, – ведь в концлагере, по словам одного героя-антифашиста, имя которого я не помню, есть только одна свобода – свобода отношения к происходящему.