Последняя шутка Наполеона

– Так я ведь лечиться не собираюсь! Я хочу расспросить, чего можно ждать от чёрта, который буйно сошёл с ума.

– Думаю, что он по сравнению с тобой – ангел, – сказала Света, решительно открыв дверь, – пока!

И быстро ушла со своим контейнером и пакетом. Но вскоре она вернулась на две секунды, поскольку забыла зонт. Кончив наводить марафет, Рита поглядела, который час, и поехала. Но не в клинику Алексеева, а домой. Визит к психиатру она решила перенести, так как настроение не особенно соответствовало затее.

Путь занял час. Машину пришлось оставить чуть ли не за углом. Шипя и плюя на жалкие развалюхи, заполонившие двор, Рита под дождём бежала к подъезду. Возле него она и столкнулась с Женькой. Та выходила с зонтиком-тросточкой. Нарядилась она, как для посещения театра: длинная юбка, туфли на каблуках, коротенькое пальто из крепа, перчатки. Однако, больше всего Риту впечатлил макияж, наложенный очень тщательно, и с холодным прищуром взгляд. Причёска у Женьки, впрочем, была обычная – то есть, чёрт-те какая.

– Куда намылилась, падла? – спросила Рита, взявшись за широко открытую Женькой дверь, – на свиданку, что ли?

– Типа того, – процедила Женька, и, раскрыв зонт, поцокала к улице. Ужас как захотелось Рите с разбегу дать ей пинка по надменной жопе, чтоб макияж с наглой рожи стёрся весь об асфальт! И точно дала бы, однако жаль было пачкать юбку – видимо, Иркину. Проводив задаваку взглядом, поторопилась Рита домой, ибо дождь усиливался.

А Женька, вовсе о ней не думая, перешла дорогу, потом свернула на Вешняковскую и зацокала к остановке. На полпути её обогнал троллейбус с нужным ей номером. Пришлось сделать лицо попроще – скакать по лужам с важным лицом было бы преглупо. Ноги, хоть заплетались, не подвели, и не подвели во всех смыслах – водитель, было похоже, ждал потому, что залюбовался. Под турникет Женька поднырнула, чем вызвала недовольство двух старушенций, сидевших возле дверей, и заворожённый взгляд парня, стоявшего у окна. Ответив ему взглядом снисходительным – мол, ещё и не то умею, Женька уселась напротив последней двери. Весь путь она переписывалась с кумиром – с Марочкой Галичьян, которая убирала за ней блевотину. Жуть как было перед ней стыдно! Парнишка всё продолжал таращиться. Он был милым. Проехав три остановки, Женька ему загадочно подмигнула озорным глазом, оторвав взгляд от смартфона, затем подпрыгнула, будто чуть остановку не проворонила, и – покинула с мимолётной грустью троллейбус. Перебежав Вешняковскую, вошла в парк.

Беседку возле усадьбы знала она прекрасно – столько в ней было откупорено пивных бутылок и распечатано презиков, что две трети лиц и имён из памяти стёрлись. Располагалась она на большой поляне. Рядом рос клён. Идти туда нужно было длинной тропинкой через весь лес. Роскошные ноги Женьку несли стремительно. Иркин зонт она, пройдя полпути, сложила, поскольку он задолбал цепляться за сучья. Артём уже её ждал, вышвыривая ногой из беседки окурки, пробки и прочую дребедень. Мольберт был разложен.

– Ты потрясающе выглядишь, – произнёс Артём, взяв у Женьки зонтик и положив его на скамеечку. Они сдержанно, как герои детского фильма, поцеловались, после чего художник задал довольно странный вопрос:

– Трусы на тебе приличные? Иркины?

– Для чего тебе знать, какие на мне трусы? – звонким голосочком и глупым взглядом изобразила Женька Мальвину, – разве я буду позировать только в них?

– Сначала – без них, – дал странный ответ Артём, он же Буратино. Пока Мальвина недоумённо взмахивала ресничками, он её развернул и велел нагнуться. Пока она возмущалась, касаясь пальчиками скамеечки, он задрал на ней юбочку и спустил колготки вместе с трусами ниже колен. От порыва ветра Мальвина сразу растаяла, как Снегурочка, потому что ветер был ледяным.

– Слышь, ты, живописец! Мы так не договаривались! – запротестовала Женька, плотно сжав голые ягодицы, – у меня жопа замёрзнет!

– Ты ведь отлично знаешь, что твоей заднице будет жарко, – сказал Артём. Женька усомнилась, но, как всегда, дала ему шанс развеять свои сомнения. И ему, как всегда, это удалось. Попе стало жарко, а самой Женьке – очень приятно. Она визжала. К счастью, благодаря прескверной погоде в Кусковском парке было довольно немноголюдно.

– Тёма, а почему ты свою бейсболку носишь всегда козырьком назад? – вдруг спросила Женька, оборвав вой. Художник не удивился. Он уж привык к тому, что эта странная девушка задаёт вопросы всегда, везде и любые.

– Я, вообще, не люблю бейсболки, – ответил он, – это головной убор для дебилов. Когда бейсболка одета так, вид менее глупый.

– Зачем тогда ты носишь бейсболку, если не любишь? – не отставала Женька. Её вопрос прозвучал невнятно, так как она кусала губу.

– Без шапки я себе ещё меньше нравлюсь, – сказал художник, – а все другие шапки – ещё ужаснее.

– Ой-ёй-ёй! – опять взвыла Женька, – я умираю! Мамочка!

А потом он стал её рисовать. Сперва, между прочим, вышел скандал, так как неожиданно оказалось, что портрет будет выполнен никаким не маслом, не на холсте, а чёрт знает чем, чёрт знает на чём – цветными мелками, да на бумаге! Он успокоил её, сказав, что дома перерисует маслом на холст, потому что здесь возиться с холстом и красками нет ни времени, ни условий.

– Ну, хорошо, – согласилась Женька, – поверю тебе опять. Но только попробуй, тварь, не перерисуй!

И она красиво встала с зонтом под клёном. Вокруг неё о чём-то шептались парк и ненастный день. Клён был уже алым.

Глава седьмая

Наличие дома двух неожиданных персонажей – кролика, хоть и миленького, и Мары Галичьян, хоть и спящей, ещё сильней испортило настроение Риты. Она любила животных, однако кролик уже пытался грызть её туфли, стоявшие в коридоре, а автогонщица почивала не где-нибудь, а в её постели. Дав по ушам обоим, на что обиделась только Мара, Рита разделась и пошла в ванную. Провела она там без малого полчаса, ибо ей казалось, что если тщательно вымыть тело, то и лицо изменится к лучшему. Так оно и произошло.

Выходя из ванной, она увидела, что подруги уже пьют кофе, сидя на кухне. Обе были не веселы. Хмурый день за окном будто отражался на сонных рожах. Ирка зевала. Мара, часто моргая, общалась с кем-то через соцсеть. Кролик грыз сухарь в коридоре. Там для него поставили и тарелку с водой.

– Откуда он взялся? – спросила Рита, надев бельё и подсев к двум сумрачным пианисткам.

– А как ты думаешь? – усмехнулась Ирка, закуривая, – какие могут быть варианты?

– Женька, что ли, припёрла?

– А кто ж ещё? Не знаю теперь, куда его и девать. Попробую отнести в зоомагазин. Может быть, возьмут забесплатно.

– А ты откуда взялась? – обратилась Рита с вопросом к Маре. Та не ответила, но сказала, не отрывая глаз от смартфона:

– Меня прошу отнести в секс-шоп. Я желаю стать резиновой куклой.

– Тебе уже это удалось, моя дорогая, – брызнула ядом Ирка, – таким позорным и жалким образом лечь лицом в тротуар, исполняя наглый приказ ментов, и так неподвижно потом лежать с руками на голове могла только кукла!

– А ты сама-то чем лучше? – взвизгнула автогонщица, – я-то хоть возмутилась ради приличия, а ты сразу бегом помчалась туда, куда тебе предложили лечь кверху задницей! И легла за одну секунду!

– Марочка! Я, в отличие от тебя, не пишу в Фейсбуке, что мне даже президент – не указ!

Мара разозлилась.

– Я и сейчас это повторю! Но мне угрожали пытками, сексуальным насилием и расправой! Я была вынуждена поддаться давлению грубой силы!

– Никто тебе не грубил и не угрожал! И даже не тыкал. И ты лежала как дура, с голыми пятками! И теперь вся страна увидит по зомбоящику, что на правой пятке у тебя вытатуирована свастика! Хорошо, журналистка этого не заметила. Но народ заметит. Ты недовольна количеством упырей, которые на тебя оскалились? Десяти миллионов мало? Получишь сто миллионов! И из консерватории вылетишь! Это точно.

– Кретинка ты! – заорала Мара, – свастика – это древнеиндийский символ солнцевращения!

– Объясни это упырям.

Мара собиралась что-то ответить, но неожиданно зашлась кашлем. Как будто вдруг подавилась. И это было загадочно – ведь она вообще ничего не ела, а к кофе уже целую минуту не прикасалась. Но, тем не менее, Риту заинтересовал куда больше другой вопрос.

– Это вы о чём говорите-то? – прокричала она, чтоб Ирка её услышала сквозь раскаты хриплого кашля, – вас что, задерживали менты?

– Конечно, и ещё как! – проорала Ирка, поднявшись и через стол колотя подругу по вздрагивающей спине, – на нас ведь напали байкеры! К ним на помощь сразу примчались сотни ментов! Они нас немедленно положили мордами в тротуар. Буквально в ту же секунду откуда-то появилось и телевидение. Да, как будто из-под земли!

– Ого! Обалдеть! И вас сразу отпустили?

– Да хрен бы нас отпустили – ведь эта дура байкеров отхерачила монтировкой! Нас отпустить попросил Серёжа. Он ведь умчался с Марой, но почему-то приехал немного позже. Мара уже сегодня мне объяснила, что он её задолбал советами, и она его выгнала из машины.

– Серёжу?

– Да! Представляешь?

Мара откашлялась. Но дышала она с трудом. Из глаз у неё обильно струились слёзы.

– Откройте форточку, – попросила она, ловя воздух ртом, – проклятая астма! Внезапный приступ. Чёрт! Ингалятор дома оставила!

– Ты астматик? – спросила Рита, поспешно выполнив просьбу. В кухню ворвался запах мокрой листвы и далёкий шум кольцевой дороги.

– Да, у неё бронхиальная астма почти с рождения, – подтвердила Ирка, – такое с ней частенько случается. И, как правило, неожиданно. Марочка! Может, Скорую тебе вызвать? Или отдышишься?