Наездник Ветра

– Царь не приближает к себе простых. Да и по глазам твоим видно, что ты хитрец.

– А ты любишь дураков, что ли?

Настася пила вино, привычно расположившись на невысоком борту ладьи. Если бы патрикий сел рядом, то непременно свалился бы, потому что судно качало. Он вынужден был стоять, придерживаясь за борт.

– Любовь тут вовсе и ни при чём, – изрекла Настася, – если тебе по душе мой голос, я очень рада. Надеюсь, что ты не будешь пытаться искать во мне ещё что-нибудь хорошее.

– Это было бы очень странным занятием, – возразил Иоанн, – разве есть нужда искать вот сейчас, к примеру, на небе солнце? Зачем? Его видно всем, включая слепых. И оно всем светит. Так светит, что все снимают перед ним шапки.

– Значит, я ещё лучше солнышка, потому что ты, как я вижу, готов снять передо мною не только шапку, но и всё остальное!

Он рассмеялся.

– Тебя это оскорбляет?

– Нет, вовсе нет! Мужчины все таковы. Их не переделать. Думай, что хочешь. Желай меня, если хочешь. Мне всё равно.

– Я знаю, что ты сама сочиняешь песни.

Тут девушка поглядела на своего собеседника с удивлением.

– Так и есть. Но, впрочем, не все.

– Я знаю. Лишь те, которые о несчастной любви.

– А как ты узнал? Тебе сказал Спирк?

– Нет.

– А кто?

– Сердце.

– Ты очень хитрый, – с горькой усмешкой сказала девушка, – но не думай, что я испытывала к кому-то неразделённую страсть и это меня подвигло.

– И в мыслях такого не было. Я ведь вижу, что ты берёшь на себя всю чужую боль. Она проходит через тебя, когда ты поёшь. Этого нельзя не заметить.

– А что меня выдаёт?

– Глаза.

– И что с ними происходит?

В этот момент патрикию показался вдалеке парус. Он пригляделся. Взволнованная Настася с очень большим интересом ждала ответа. Поняв, что горизонт чист, Иоанн промолвил:

– В них – пустота. Смертельная и немая, ибо душа твоя вместе с голосом летит к звёздам. Никогда прежде я и представить себе не мог такой ужасающей пустоты в глазах! Такой бездны.

– Патрикий, ты обезумел! Я пою просто.

Она запнулась. Иоанн понял, что держит в своих руках неплохую нить.

– Я думал о тебе всю ночь, – сказал он чуть слышно, – ты можешь заподозрить меня в желании тебя обольстить, но это не так. Внушить тебе страсть – это означает убить твой голос. Он должен быть свободен! Иначе звёзды не засияют ярче, когда он снова коснётся их.

– О чём это вы здесь говорите? – поинтересовался Спирк, внезапно откуда-то появившись, – о каких звёздах?

– Пошёл отсюда! – рявкнула на него Настася, брызнув слюной. Гусляра как сдуло. Настася бросила чашу ему вдогонку. Чаша попала в голову одному из гребцов. Он этого не заметил. Гребцы за завтраком пили много вина.

– Спирк тебя ревнует, – сказал патрикий.

– Пускай ревнует. Он мне – никто. Иоанн! Патрикий! Твои слова…

Она замолчала. Видимо, потеряла мысль.

– Что в них плохо?

– Они ужасны!

– Прости меня. Я – не Цицерон. Впрочем, ты не знаешь, кто это. Лучше было бы мне умереть на месте, чем нанести тебе хоть какую-нибудь обиду.

– Да нет же, нет!

Смутившись, она опять потупила взор свой. Любуясь ею, льстец осознал, что хоть его первый шаг оказался вполне удачным, следующий легко может стать последним. Он засопел, чтобы обозначить досаду.

– Напрасно я не сдержался! Мои слова – это оскорбление Бога.

– Твоего Бога? Но почему? Они так красивы!

– В этом-то всё и дело. Я никогда не находил для него более красивых и честных слов. Да, клянусь – ни разу, даже когда просил сохранить мне жизнь!

Как он и предполагал, по её челу пробежало лёгкое облачко.

– И о чём же ты хочешь просить меня? – прозвучал вопрос.

– Ни о чём. К сожалению, ты – не Бог. А я не язычник, чтобы обращаться к ветру.

– Значит, я – ветер?

– Да. Ты умеешь открывать звёзды и гасить их.

Соскочив с борта, она перегнулась через него и стала глядеть в морскую пучину. Потом спросила:

– А как ты понял, что я сама сочиняю песни?

– Да очень просто. Все они – про тебя.

– Тебе ли судить об этом? Ты меня знаешь только два дня!

– Нет. Это ты меня знаешь только два дня. А я тебя знаю уже два года.