Наездник Ветра

– Гийом сказал мне вчера: «Царица цариц разгневалась на тебя, Джафар, и в гневе своём приказала снять с себя всё подаренное тобою!» Из слов Гийома я понял, что госпожа поверила слухам, которые распускают мои недоброжелатели. Я – торговец, а не придворный, у меня нет возможности состязаться с опытными умельцами плести сети подлых интриг. Поэтому мне остаётся только уехать, чтоб не навлечь на живущих в Киеве мусульман большую беду. Уеду я завтра. Ну а сегодня хочу вручить тебе, госпожа, подарок!

Пока звучали эти слова, сидевшие за столами опять предчувствовали грозу, потому что не было среди них совсем уж наивных людей. Но сарацин снова вытворил неожиданность. Подойдя к Роксане, он прикоснулся пальцами к своему тюрбану и поклонился, после чего расстегнул две верхние пуговицы бурнуса, вытащил из-за пазухи небольшой яшмовый ларец и очень почтительно протянул его египтянке.

– Прошу тебя, госпожа, прими!

– О, нет! – отчаянно замахала всей массой своих необыкновенных кудрей наложница, – ни за что! Я не приму, нет!

– Бери, – сказал Святослав. Брезгливо выпятив губы, Роксана взяла ларец. Без всякой охоты его раскрыв, она очарованно заморгала.

– Господи боже! – вырвалось у неё, – вот это подарок!

В ларце лежал на зелёном шёлке золотой крест, осыпанный изумрудами.

– Славный крест, – сказал Святослав, захлопнув крышку ларца, – послушай, Джафар! Ты твёрдо решил уехать?

– Да, государь, – кланяясь, ответил даритель.

– Я против этого.

Купец выпрямился и горестно покачал головой.

– Увы, Святослав! Я с радостью отдам жизнь за тебя и за госпожу Роксану, но мой единственный повелитель – великий султан Дамаска.

– Не горячись. Я хочу с тобой серьёзно поговорить. Дай мне слово, что не уедешь, пока мы не побеседуем.

– Хорошо. Но только скажи, государь, когда состоится наш разговор?

– Не позже чем послезавтра. Ты подождёшь?

– Обещаю, князь.

– Спасибо тебе, Джафар, – сказала Роксана, ставя ларец на стол.

– Я счастлив служить тебе, госпожа, – ответил купец и вернулся на своё место. Князь принял от виночерпия чашу с мёдом, и пир вновь грянул.

Рагдай, иногда перебрасываясь словами с отроками, глядел только на Роксану. Она почти ничего не ела, много пила. Остальные гости были усердны в том и в другом. Свенельдовы девки сбивались с ног, поднося к столам всё новые блюда, холопы вкатывали бочонки с крепким питьём. Становилось шумно. Молчали только Роксана и Святослав. Тостов уж никто не произносил. Лидул, впрочем, попытался, но у него вышло невесть что, без единой мысли и без конца. Когда его стало вовсе уж невозможно слушать, купцы с дружинниками негромко начали разговор о морском тумане и лошадях. Вот тут у Лидула возникла, наконец, мысль. Он обнажил меч и пообещал зарубить любого, кто будет врать, что у вороных текинцев бабки прямее, чем у гнедых. Все хором его заверили, что подобных сволочей на свете и быть не может, так как земля попросту не стала бы их носить. Гийом же помог ему сесть на место. Киевские бояре сидели с мудрыми лицами, чтобы князь даже и не думал им намекнуть в очередной раз, как было бы для них выгодно сделать мост через Днепр. Боярские жёнушки пили больше своих мужей и строили глазки Эрику, а тот лихо крутил усы.

Когда за оконцами догорал неяркий закат, Роксана, будто очнувшись, велела девушкам спеть любимую её песню о вещих птицах – Сирине, Гамаюне и Алконосте. Тут же все стихли, и два черниговских гусляра, подстроившись друг под друга, стали играть грустную мелодию. Семь красивых кабацких девок, поднявшись из-за стола, запели довольно слаженно, потому что не в первый и не в десятый раз ими исполнялась эта проникновенная песня для их любимой Роксаны. Та начала рыдать, уткнув локти в стол и запустив пальцы в дивные свои волосы. Это князю не по душе пришлось. Когда песня кончилась, он сказал:

– А теперь играйте весёлую! Госпожа Роксана хочет плясать.

– Но я не хочу плясать, – всхлипнула Роксана, опустив руки и с вызовом поглядев в глаза Святославу, – не буду я!

– Нет, ты будешь.

Поняв, что спорить не нужно, Роксана громко утёрла ладонью нос и склонила голову, будто кольца чёрных волос стали для неё тяжелы. Потом она пересела на самый конец скамьи, вытянула ноги. К ней подбежали две озорные дочки боярина Яромира. Присев на корточки, они сняли с неё сандалии. Египтянка встала и вышла на середину залы, благо что места между столами было довольно. Два гусляра весело ударили по певучим шёлковым струнам. Снова пристроившись к ритму, но уже быстрому, семь горластых красавиц завели песню о том, как юной княжне полюбился конюх. Под эту песню Роксана стала кружиться, поднявшись на пальцы ног и раскинув руки. Полы её хитона взметнулись. При виде её коленок не только воины, но и женщины не на шутку разволновались – конечно, от разных чувств. Роксана плясала очень искусно. Похоже было на то, что её когда-то всерьёз этому учили. Кружась волчком, круто выгибая тонкий свой стан и взмахивая руками, она на очередном припеве вдруг оказалась около Святослава. Тот отвернулся. Тогда плясунья застыла. Её глаза сделались как будто ещё пьянее, чем были. Она взглянула на девок. Те сразу смолкли. Был брошен взгляд и на гусляров. Вмиг сообразив, что к чему, гусляры прижали пальцами струны и тут же стали играть медленный восточный мотив. Боярские жёны пристально наблюдали за Святославом. Им было ведомо, под какую музыку христианка танцует перед ним в тереме и какой при этом имеет вид. Но князь был спокоен. Роксана же, сцепив пальцы вытянутых вверх рук, сделала четыре затейливых круговых движения талией, а затем, опустив вдруг руки, решительно развязала пояс хитона. Последовал общий вздох. Прежде чем хитон успел соскользнуть с танцовщицы, рядом с нею вдруг оказался Гийом. Он взял её за руки и сказал ей что-то вполголоса. Но она его с яростью оттолкнула. Тогда он кинулся к гуслярам. Там уж был Сфенкал, тянувший из ножен саблю. Да вот беда – гусляры, играя, глядели на буйную египтянку так, что даже Икмора бы не заметили, появись он вдруг перед ними. К счастью, опять подоспели вовремя дочери боярина Яромира, теперь уж три. Мигом проскочив под столом, девицы вдруг начали свой залихватский танец – да так, что и гусляры, и Роксана, и остальные от хохота чуть не лопнули. Танец вскоре был прекращён, ибо гусляры играть уже не могли. Роксана расцеловала трёх умных девушек, и они поднырнули опять под стол, дабы получить поцелуи и от отца своего.

– Валькирия! – первым стал выражать свой восторг Лидул, пытаясь, наоборот, через стол перелезть к Роксане, которая торопилась завязать пояс, что было трудно, так как она начала от смеха икать, – ура!

– Солнце наше ясное! – подхватили другие воины, поднимаясь с рукоплесканиями, – царица! Ура Роксане!

Манеру хлопать руками в знак восхищения переняли они у греков. Вслед за дружинниками вскочили, славя Роксану, все остальные зрители. Миловидные женщины аплодировали ей молча. Прочие пересмеивались, шептались. Тысяцкие и сотники вскоре вышли из-за столов, продолжая хлопать. Роксана их поблагодарила изящным жестом, дабы установить тишину, и подозвала Гийома. Тот подошёл. Они обнялись и расцеловались по-дружески. После этого все другие военачальники, соблюдая порядок и очерёдность, начали подходить к египтянке с тем же. Она смеялась, даже не думая обижаться – лобзания знатных воинов с госпожами были в обычае при дворах славянских князей тех лет. Когда египтянку трепетно целовал тысяцкий по имени Даниил, она вдруг решила вспомнить о Святославе. Всеми забытый, стоял он возле стола и с видимым интересом следил за происходящим. Чмокнув смазливого Даниила в нос, а всем не успевшим поцеловать её заявив о своей усталости, египтянка направилась к Святославу, чтобы великий князь её напоил вином в награду за танец. Этот обычай также существовал. Пылкие поклонники расступились. Но Святослав, которому танец, видимо, не понравился, уступил танцовщицу Куденею. Так звали немногословного, добродушного парня, который входил в число ближайших друзей Роксаны и был ей необходим только для того, чтобы его бить и гнать от себя пинками в минуты скверного настроения. Эти штуки не прекратились, даже когда Куденей по милости египтянки сделался тысяцким, да притом не самым плохим. Он был очень смелым и умным. Поэтому египтянка охотно села на корточки перед ним. Взяв у Святослава чашу с вином, Куденей приставил её к слегка приоткрытому рту Роксаны, глядевшей на него так, будто бы он был её господином, и наклонил. Танцовщица стала пить большими глотками. Среди общего безмолвия перелив в неё всё вино из немалой чаши, тысяцкий возвратил последнюю Святославу, и тот сказал: