Небосвод Надиры

– Если умрет, значит у него в судьбе так написано, а если не написано, то не умрет… Накрой его еще одним покрывалом, если хочешь. И не унижайся так из-за человека, который твоего унижения не заслуживает.

После чего приказал стоявшим рядом слугам вынести простершейся у его ног девушке поесть, а потом прогнать ее. На этот приказ Аполлония вскочила и гневно ответила так, что весь дом услышал:

– Не надо мне твоей подачки, у меня есть кормилец!

Тогда дверь захлопнули ей в лицо, и возразить Умару она не успела. Ноги у Аполлонии подкосились, тело сползло по двери, и она зарыдала сильнее прежнего.

Позднее, когда муэдзин созвал верующих на вечерний салят[28 - Салят – каноническая исламская молитва, которую верующие мусульмане должны совершать пять раз в день и которой предшествует азан.], она взглянула на охранника, который готовился склониться в молитве в сторону Мекки и сидел к пленнику спиной, Аполлония воспользовалась моментом и нарушила запрет, не позволявший ей подходить к брату.

– Коррадо, душа моя, жизнь моя… Коррадо!

Но он лишь глухо мычал, не открывая глаз.

Тогда Аполлония заключила его лицо в ладони и проговорила:

– Не забывай кто ты такой, Коррадо, не забывай кто твой отец.

– Алфей… из рабада, – мучительно выдавил он.

– Коррадо, брат, вспомни кто твой отец, – в отчаянии повторила она, не удовольствовавшись ответом.

– Алфей… наш отец, – снова выговорил он, не открывая глаз.

– Вспомни не о том, кто любит тебя как сына, вспомни о том, кто породил тебя. Вспомни истории, которые ты рассказывал мне по вечерам у камина, те, которые рассказывал тебе твой отец… твой родной отец. Помнишь, как ты рассказывал мне про северные земли под снегом и льдом, и что твои родичи умели переносить самую лютую стужу. Вспомни, Коррадо, и может твоя кровь северян согреет тебя, и ты выживешь.

– Нормандская дружина…

– Верно, Коррадо, нормандская дружина… вспоминай!

– Мой отец, Рабель… Рабель де Ружвиль.

– Да, Коррадо, в последний раз ты видел его летом двадцать лет назад; ты мне об этом много раз рассказывал.

– Я видел его у стен Сиракуз… – пробормотал он наконец и потерял сознание, провалившись в горячечный сон.

Глава 5

Начало лета 1040 года (431 года хиджры), у стен Сиракуз

Когда-то, до прихода римлян, город был «восточными воротами» Сицилии, самым всеславным городом во всем центральном Средиземноморье, родиной тиранов и великого Архимеда, жемчужиной, которую подняли на свет из морских пучин божественные дельфины; вот каким городом были Сиракузы! И верно, город Аретусы был слишком престижной целью, чтобы на него не заглядывались, обязательным этапом для генерала Восточной империи Георгия Маниака, во время своего похода он не мог обойти город стороной.

Завоевание всей Сицилии для Константинополя было делом нелегким, и поэтому, чтобы кампания завершилась успехом, надо было вырвать Сиракузы у сарацин затем, чтобы город стал прочным передовым плацдармом для подхода подкреплений с востока. С другой же стороны, в городе имелись большие запасы провианта, никогда не просыхавшие колодцы, а защищал город стойкий гарнизон, который после первых боев отошел за стены. Зов муэдзина с минарета напоминал осаждавшим город войскам, что взятие Сиракуз предвидится делом долгим и изматывающим.

Георгий Маниак был человеком жестоким и деспотичным и с солдатами и офицерами под своим началом зачастую вел себя зверски… в общем, одно слово – солдафон. Даже облик его говорил об отвратительном характере: он был слеп на один глаз, ростом выше среднего, фигурой нескладен, неприятен на вид. Все в нем внушало страх как в рядах своих солдат, так и среди несчастных сарацинских ополченцев, которые с ним схватились.

В его доблести не сомневались уже до того, как император Востока поручил ему вырвать Сицилию из рук арабов, а теперь, когда от Мессины до ворот Сиракуз замелькали кресты, слава его утвердилась стопроцентно. Впрочем, тут и нужен был человек с сильным характером и неоспоримым авторитетом, если хочешь преуспеть в предприятии труднее, чем сама война с исламом, то есть суметь удержать в узде разношерстное войско, которым он командовал. Выходцы их многих мест собрались под флаг Георгия Маниака подзаработать: люди из Константинополя и его владений, из Апулии, из Калабрии, армяне, македонцы, павликиане[29 - Павликиане – секта аскетов, возникшая в Армении, члены которой верили, что они живут согласно истинному учению Павла Тарсянина, отсюда и название – павликиане. Поначалу их преследовали и сгоняли с насиженных земель, позднее стали набирать в ряды византийской армии.]… но и профессиональные наемники, а еще контаратои[30 - Контаратои – от греческого «konteratoi». Солдаты византийской пехоты, забранные в армию силой и вооруженные шлемом, щитом и копьем.], которые бряцали копьями под началом лангобарда Ардуина… варяжская гвардия, северяне, пересекшие славянские степи, чтобы пойти служить к императору Востока, которых вел Гаральд Гардрад… и нормандцы из нижнего течения Сены – самые искусные воители.

Именно один из них – но еще не солдат – в пятом часу пополудни стоял и смотрел на море, взгляд его простирался за пределы лежащих на побережье развалин старого города. Ведь когда-то город был гораздо больше и занимал и приличную часть побережья напротив острова Ортигии, того, где находится центр знаменитых Сиракуз. Но вот уже двести лет после опустошительного набега сарацин город состоял только из островной части и небольшой полуостровной территории, которая уже пала под власть Маниака. К тому, что оставалось от Сиракуз, обращались защитники мыслями и оружием в попытке выдержать осаду, которая длилась уже несколько месяцев по ту сторону узкого и короткого канала, который разделял город.

Конраду шел десятый год, и войну он познал рано с тем, чтобы закалиться на пути, предуготованном ему на всю жизнь; ведь любой мужчина у нормандцев от природы не мог стать никем иным, кроме воина. Но Конрад был еще и мечтателем… Может оттого, что его отец считал, что не стоит торопиться с боевым крещением, Конрад умел мечтать без надобности считаться с жестокостью солдат во время сечи, которая затуманивает глаза и затмевает разум. А потому в зеленых глазах Конрада человек мог еще увидеть самого себя и разглядеть отблески надежды, то понятие дома и семьи, в коем наполовину Конраду было отказано из-за преждевременной смерти матери, женщины благородных кровей из франкского семейства.

Рабель де Ружвиль, когда пошел в Италию, взял сына с собой, тогда мальчику был всего год, взял и его няньку. В Салерно его заманила щедрая плата, которую выдавали младшим сыновьям из нормандских дворянских семей, и привлекли вести от соотечественников, попавших туда до него, Рабель решил присоединиться к своим товарищам по оружию и пойти на службу к тому, кто платил больше. А уж в войнах-то в тех краях недостатка не было… повсюду простирались поля, орошенные кровью из-за нескончаемых битв Константинополя с последними лангобардскими княжествами. Уже и не говоря о беспрестанных набегах арабских грабителей вдоль побережья Калабрии. И так, когда Георгий Маниак собирал войско для захвата Сицилии, Рабель со товарищи откликнулся на призыв. Мессина пала сразу, но последующие схватки оказались жестокими, опустошительными как для населения, так и для обоих воинств, нормандский контингент потерял очень много личного состава. За два года войны Маниаку удалось продвинуться только до стен Сиракуз, захватив всего лишь побережье Ионического моря. Большинство жителей иклима Демоны – северо-восточного кончика острова – исповедовало христианство и поддержало вторжение, но на остальной Сицилии во всем и вся царил ислам, и завоевать ее оказалось делом долгим и трудным.

Взгляд Конрада затерялся за пределами порта и города, мальчик раскинул руки, намереваясь объять необъятное, обхватить море до самого горизонта. Отец уже несколько минут стоял позади и смотрел на него, и когда подошел и взлохматил сыну медно-каштановые волосы, Конрад обернулся, вздрогнув, почти испугавшись, что отец пристыдит его за глупое объятие, коим он обнимал пустоту.

– Хочешь все море с собой забрать, сынок? – спросил Рабель; одет он был в простую белую тунику, но при оружии.

– Нет ничего на свете прекраснее моря!

– Боюсь, что для моря малы у тебя карманы…

– Но Богу море по карману!

– Может Земля она и есть … Божьи карманы… а мы внутри.

– Рауль говорит, что из всех народов Бог выбрал нас, потому что у нас кровь лучше всех других кровей.

Рабель улыбнулся и тоже вгляделся в море:

– Каждая нация и любой народ считает, что он лучше других. Возьми к примеру эти земли… магометане считают, что Бог благоволит им, константинопольский император считает себя Его наместником и также полагает папа… а пройди по иудейским кварталам местных городов да спроси на чьей стороне Бог… Конрад, сынок, постарайся сам стать человеком с красивой душой, неважно, какая течет в тебе кровь.

Я видел магометан, которые в битве вели себя порядочнее наших… я уверен, что Господь Бог уважает их во славе, независимо от того, кому они служат. С тех пор как мы высадились на этом острове, у меня на многое открылись глаза.

– А Рауль?

– Рауль – мой лучший друг, но сражаемся мы за разное понимание добра.

– Вы говорите, отец, что сражаетесь не за мзду?

– Я родился солдатом, и мой отец воспитал меня так, чтобы я стал солдатом. С тех пор как наш род покинул холодные йюлланнские[31 - Йюлланн – название на скандинавском наречии территории Ютландии (полуострова, который в настоящее время поделен между Данией и Германией).] равнины, мы ничего кроме меча в руках не держали. Это наше ремесло, а плата за битву – наш заработок. И все же, милый Конрад, вознаграждение может наполнить или карманы, или сердце, а вот куда его класть – решать тебе.

– Вы говорите, что и плату брать опасно?

– Все может быть опасно, если ведет к служению пороку и эгоизму. Власть, деньги и женщины… остерегайся всего этого!

– Но вы любили мою мать… – в растерянности и сомнении проговорил Конрад.

– Нет ничего плохого во власти, если твои подданые становятся тебе сыновьями; нет ничего плохого в деньгах, когда кормят рты твоей семьи и тех, кем командуешь; и ничего на этом свете нет плохого в теплоте женщины, которую любишь. Но я, сын мой, любил только одну женщину, и никакая другая не заступила на ее место. Ты очень похож на мать… свои глаза, свои волосы, свой оттенок кожи… и свое имя, Конрад, ты унаследовал от ее родичей… Уже через две недели после ее смерти мне представляли одну изящную девушку, но я не захотел, чтобы другая встала на ее место и чтобы тебе пришлось однажды называть «матерью» другую; я бы этого не перенес. Если уж нужна подставная мать, так есть нянька.

– Чего же мне тогда остерегаться?

– Вожделения, которое подталкивает к жестокости. Когда желание что-то заиметь превосходит достоинство и все пределы человеческой жалости.

– А женщины? – недоуменно спросил Конрад из присущего его возрасту любопытства, из интереса к таинственному существу, коим видится женщина и каковое до сих пор он познал только в облике няньки.

– Женщины… ничто не запрещает тебе любить их, но берегись глаз женщины, которая тебе не принадлежит!

– Рабель! – позвал чей-то голос среди развалин неподалеку от военного лагеря.