Небосвод Надиры

Надира поспешила выйти из комнаты и присоединилась к двум женщинам в уголке, где она могла все слышать, но видно ее не было.

Салим опять уселся у очага, отказ оскорбил его. Он погладил себе бороду и неспешно произнес:

– Как-то раз, когда мой сын был еще совсем маленьким, я увидел, как он играл горсткой золотых робаи[36 - Робаи – золотая монета в ходу на Сицилии во времена арабского владычества. Она составляла четверть динара – основной монеты.]; складывал их в стопочку как деревяшки, пока стопка не падала. Служанка не хотела, чтобы он играл деньгами, и кричала на него как шальная, чтобы он положил деньги на место. Тогда я подошел к нему, вытащил из кармана несколько монеток из цветного стекла и предложил в обмен на золото. Сынишка живо поменялся.

Так вот, ты, Умар, как то дитя, готов отказаться от золота и удовольствоваться цветастыми стеклянными пустышками.

– На стеклянные пустышки люди хлеб покупают! – воскликнул Умар, рассерчав на словесные выкрутасы, которыми хотели оскорбить его.

– Но ведь ты не хочешь навсегда остаться человеком со стеклянными пустышками… У тебя в доме есть такое, что больше золота стоит… и поверь мне на слово, твой каид не питает к тебе никакого уважения!

– Моя сестра уже принадлежит Али ибн аль-Хаввасу! – повысил голос Умар, он вскочил и ткнул пальцем в Салима.

– «Демагогу», тому, кто обольщает народ одними словесами… У него есть дар, конечно… я и сам не смог бы сделать лучше. Но ты понимаешь, брат, что Ибн аль-Хаввас может предложить только слова? Только монеты из цветного стекла!

– Заплатит за Надиру, когда сможет взять ее.

– Я предлагаю тебе больше и даже не прошу отдать ее мне. Откровенно говоря, плотская любовь услаждает меня меньше, чем золото и чем удовольствие потратить его.

Умар растерялся; может ли быть, что приезжий имеет в виду не то, что Умар подумал поначалу, когда тот попросил что-то еще?

– Ну и как ты собираешься потратить его здесь? – спросил он.

– Ты же не подумаешь, что я поверил будто красота Надиры ограничивается ее глазами? Об этом, должно быть, догадался и твой каид, а то он не стал бы просить ее в жены, взглянул бы, да и только. То, что твоя сестра прячет под чадрой, надо думать, столь же прекрасно, сколь ее глаза, я уверен. Прошу тебя всего лишь, пусть она сегодня в этой комнате потанцует для меня.

У Умара аж уши запылали огнем. Богач бросал вызов его зависти, будто его роль поручителя девушки ничего не стоила.

– Джамал, подари медальон, который носишь на шее, моему другу!

Тот встал и повесил тяжелый медальон на шею хозяину дома.

Умар поднес медальон к глазам, взвесил в руке: медальон был очень дорогой, с искусной гравировкой, с инкрустацией, очень тяжеловесный.

– С ним тебя все заметят, брат! – с улыбкой отозвался Салим.

Но Умар снял с шеи медальон и бросил на хлебное блюдо.

– В этом доме никогда не играли музыку и не танцевали! – решительно отрезал он.

– У Джамала в суме лежит мизмар[37 - Мизмар – духовой музыкальный инструмент, распространенный в арабской и североафриканской культуре.] и он прекрасно играет на нем.

Надира за дверью пришла в смятение от просьбы незнакомца, она уже представляла себе, что Умар вот-вот взорвется от гнева, также думали и Джаля с Гаддой.

– Джамал будет счастлив сыграть в присутствии твоих наложниц, – присоединился Джамал.

Салим посерьезнел и поднялся на ноги.

– Я много путешествовал… познакомился с многими людьми… и даже каиды никогда мне ни в чем не отказывали!

Тогда Умар тоже встал.

– Ты думаешь, что можешь купить все, но честь не продается и не покупается! Я отвечаю за всех женщин в этом доме и не позволю никому даже думать, что он может обращаться с моей сестрой как с проституткой!

Гость усмехнулся:

– Не прослышь каид про Надиру, ты рано или поздно продал бы ее первому встречному… может быть и тому, кто обращался бы с ней именно как с проституткой. Поверь на слово человеку, который знает, как устроен мир.

– А ты поверь на слово мне, а я сам себя знаю. Ты осквернил мое гостеприимство, поэтому я не могу больше терпеть твоего присутствия в моем доме.

Умар взглянул на державшую кувшин служанку и сухо бросил:

– Пусть вернут заезжим вещи и лошадей.

Умар стоял и смотрел на них все время, пока они собирали пожитки и выезжали со двора. Но с лица Салима не сходила ехидная усмешка; с виду он нервничал, стараясь скрыть неловкость.

Подъехав к воротам, он сказал:

– Попомни мои слова, Умар: ты пообещал Надиру каиду, и скоро именно перед каидом и его гостями будет она танцевать без всякого стыда! – и ускакал со спутниками, исчезнув во мраке ночи.

– Кто был этот человек, кого ты настроил против себя? – в тревоге бросилась к Умару Джаля.

– Это был человек, каким я стать не хочу никогда! – отрезал он, уходя к себе в комнату, и отправил по комнатам женщин.

Глава 7

Зима 1060 года (452 года хиджры), рабад Каср-Йанны

Когда Идрис закончил склоняться в вечерней молитве, он увидел, что Аполлония нарушила запрет и стоит, крепко обняв брата. Она не заметила, как стражник подошел сзади, он рывком потянул ее за платок и сорвал с головы, ухватил за распустившиеся волосы, повалил на землю и оттащил от столба, Аполлония брыкалась и старалась освободиться от хватки. Идрису она вконец надоела, и без того никакого удовольствия стоять и сторожить пленника, так еще она тут крутится; он решил, что сейчас проучит ее раз и навсегда, усмирит плетью также, как днем раньше задал острастку Коррадо. И принялся хлестать ее куда попадет, но больше целился в лицо. Аполлония кричала и прикрывалась руками.

Чуть поодаль Коррадо дрожал, приоткрывал глаза и снова зажмуривался в приступе лихорадочных болей. Вдруг ему привиделся образ мужчины… взрослого мужчины, он стоял совершенно обнаженный с ног до головы, привязанный к древку флагштока. Но он не кричал под ударами своего истязателя, а гордо терпел муку, сжимая кулаки.

– Рауль, что с ним делают? – спросил Коррадо у пустоты.

Избиение сестры, которое Коррадо видел перед собой, вызвало в памяти травму детства. Впрочем, будь Коррадо полностью в сознании, он наверняка попытался бы выдернуть из земли столб, к которому его привязали, и отплатить человеку, который нещадно бьет сестру.

Волей случая остановил Идриса Умар, когда собирался подняться на балкон.

Так, Аполлонии разрешили тихонько сидеть в сторонке, она сидела, сжавшись в комочек и прислонившись спиной к стене, головой уткнулась в коленки и плакала.

Когда Умар решил, в котором часу освободят пленника, Аполлония заплакала еще пуще, почувствовав облегчение оттого, что казавшееся бесконечным наказание подходит к концу.

Позднее Идрис взял под уздцы скакунов приехавших гостей и увел их в примыкавшую к дому конюшню.

– Смотри, чтобы я не пожалел, что не добил тебя, когда Умар вступился, – предупредил стражник, сурово глядя на Аполлонию.

Она побоялась снова нарушить запрет не потому, что ее опять побьют, а потому, что могут прогнать домой.

– Брат, брат! Я здесь, я не уйду.