Небосвод Надиры

– Мусаб, стихотворец и врачеватель.

– Дай мне поговорить с братом, и тебя примут как подобает по законам гостеприимства, Мусаб.

– Очень любезно с твоей стороны, но думаю, что все, что мне нужно, я уже получил.

– Ты за водой пришел? Уж в ведре воды-то мой брат тебе не откажет, – наивно отозвалась Надира, подумав, что Мусаб имеет в виду колодец.

Но поэт улыбнулся и объяснил:

– Хоть я и молод годами, а довелось мне побродить по свету: от Багдада до Гренады. Надо сказать, что глаз бирюзовых и изумрудно-синих я повидал много, да таких, какими не побрезгуют и семьдесят две девственницы, которых Аллах посулил мученикам. В Андалусе я видел девушек вестготских кровей, у которых глаза походили на твои… а средь гор Кабилии наткнулся на женщин с чертами лица, похожими на твои. И все же… все же… нигде не встречал я такой лучезарной синевы, коей оправой служил бы такой лик, как твой. Твоя внешность говорит из какого племени ты родом, конечно, из берберов, об этом я догадался и по наряду девочки… Я и среди коренных сицилийцев видел людей, которые могут похвастаться светлым цветом глаз, но такого цвета как у тебя я никогда не встречал. Может твой отец – сицилиец? Или мать? От кого ты унаследовала такое счастье?

– Ты ошибаешься… тебя, наверняка, не было в наших краях слишком долго, и ошибиться легко. У нас нет берберов, коренных жителей или арабов, а есть только сицилийцы, которые следуют учению Пророка. Да, правда, среди моих предков и среди их матерей были и уроженки острова, которые приняли Коран, как бывало в любой другой верующей семье на острове. Но это само собой, если учесть, что в первые времена на Сицилию приплыли в основном одни мужчины, и только потом приплыли семьи, которые бежали от преследований халифов и эмиров в Ифрикийе. Ну а что до моих глаз, то кому какое дело до неисповедимого дара, которым одарил меня Аллах?

В этот момент послышался голос муэдзина[27 - Муэдзин – человек, в обязанности которого входит чтение азана с верхушки минарета в те дневные часы, когда наступает время совершать салят.], звавшего на полуденную молитву. Надира обернулась в сторону рабада и минарета и заспешила домой.

– Моя мать уже давно заждалась воды.

– Скажи хоть, как тебя зовут.

– Надира.

– Надира, я напишу про твои глаза! – прокричал ей вслед незнакомец.

Надира ухватила Фатиму за руку и побежала к дому, уже тогда она была уверена, что Мусаб придет к Умару просить ее руки. Но шли дни, уверенность не подтвердилась, но вот в первых числах октября ей открылось, что вышло из той встречи у колодца, а вышло нечто гораздо более значимое, отчего судьба ее круто изменилась.

Глава 4

Зима 1060 года (452 года хиджры), рабад Каср-Йанны

Закат полыхал багрянцем и отсвечивался на лице Коррадо, отчего лицо его казалось почти таким же медно-рыжим как волосы. Надира вернулась в дом уже несколько часов назад, отказав ему в помощи, о которой он умолял; с той минуты к столбу больше никто не подходил.

И вот в самый разгар вечерней зарницы Каррадо прокричал в бреду:

– Умар, выходи! Выходи и потягайся со мной!

Но голос у него за спиной у входа во двор взмолился:

– Ради бога, не кричи!

А он:

– Надира, струсила… так вот твоя жалость?

Голос у него за спиной приблизился к столбу. Охранник, которого приставил сборщик налогов, тоже подошел, и вид у него был грозный, он собирался отплатить пленнику за то, что тот оскорбил хозяйку дома.

– Не надо, прошу тебя! Он бредит… не знает, что говорит. Даже меня принял за суженную каида.

Несмотря на мольбы Аполлонии, стражник пригрозил:

– Еще одно слово, и я ему голову оторву!

Аполлония стояла неподалеку от столба, не сводила с брата тревожного взгляда и плакала:

– Я – твоя сестра. Посмотри на меня, Коррадо, посмотри на меня!

Но он судорожно мотал головой и не переставал бормотать что-то неразборчивое.

Тогда Аполлония рванулась к нему и заключила в жалостливые объятия. Коррадо был выше всех в рабаде, а она – одной из самых низкорослых девушек, поэтому головой она уткнулась ему в грудь, оголенную оттого, что туника на нем была разорвана, а покрывало сползло по спине.

– Коррадо… не сдавайся… недолго осталось.

– Сестричка… – прошептал он.

– Наконец-то ты узнал меня!

– Ты давно здесь?

– Я всегда здесь… всегда, брат. Я не ушла бы и после того, как принесла тебе покрывало прошлой ночью, да меня мать позвала домой.

– А они где?

– Отец с матерью боятся сборщика налогов каида и Микеле тоже не отпускают сюда.

– А тебя, сестричка?

– Я-то что, росинка на травинке… кому какое до меня дело?

Коррадо закрыл глаза, лицо его исказилось словно в судороге, потом он произнес:

– Иди домой. Не чувствуешь, как жжет солнце в этот час?

Охранник опять подошел, чтобы девушка не помогала брату:

– Не липни к нему!

Аполлония разжала объятия и ответила:

– Да ты что, не видишь, что он бредит? Уж не сполна ли наказали?

– Об этом с Умаром говори… я-то давно бы уж его развязал да пошел домой в тепло.

Аполлония бросилась со всех ног к двери господского дома. Умару доложили о ней, и когда он вышел из двери, Аполлония упала к его ногам и взмолилась:

– Умоляю тебя, государь… чего пожелаешь, только отвяжи моего брата!

– Я сказал три дня, и забрать слова назад не могу.

– Он не выживет этой ночью; у него жар! Умоляю, государь, привяжи к столбу меня, а его отпусти, а то он умрет.