Милый друг

Свадьба главного редактора этой газеты являлась, что называется, настоящим событием в парижской жизни, потому что в последнее время Жорж Дю Руа и Вальтер возбуждали всеобщее любопытство. Все те люди, о которых упоминают в газетах, собирались непременно присутствовать на торжестве.

Произошло это событие в ясный осенний день.

С восьми часов утра все служители церкви Мадлен были заняты тем, что расстилали на ступеньках входа, обращенного к улице Руаяль, широкий красный ковер; прохожие останавливались, и таким образом парижское население было оповещено о том, что сегодня здесь состоится грандиозное торжество.

Служащие, шедшие в свои конторы, скромные работницы, приказчики магазинов останавливались, смотрели и задумывались о богатых людях, которые тратят столько денег на то, чтобы жениться.

Около десяти часов начали собираться любопытные. Они стояли по нескольку минут в надежде, что, может быть, обряд начнется сейчас же, потом расходились.

В одиннадцать часов наряд полиции прибыл к церкви и почти тотчас же начал разгонять толпу, так как кучки собирались ежеминутно.

Вскоре появились первые приглашенные, те, которые хотели занять ближние места, чтобы лучше видеть. Они уселись с краю, около главного придела.

Постепенно начали прибывать и другие гости – дамы, шумевшие шелковыми платьями, серьезного вида мужчины, почти все лысые, двигавшиеся приличной светской походкой, более важные, чем когда-либо.

Церковь медленно наполнялась; солнечные лучи вливались в огромную открытую дверь, освещая первые ряды приглашенных. На клиросе, казавшемся несколько темным, алтарь с восковыми свечами бросал желтоватый свет, жалкий и бледный рядом с ярким светом, проникавшим в большую дверь.

Знакомые подходили друг к другу, обменивались приветствиями, собирались группами. Литераторы, настроенные менее благоговейно, чем светские люди, вполголоса болтали. Мужчины разглядывали женщин.

Норбер де Варенн, искавший кого-то из своих знакомых, увидел в средних рядах стульев Жака Риваля и подошел к нему.

– Итак, – сказал он, – будущее принадлежит пройдохам!

Тот, не будучи завистливым, ответил:

– Тем лучше для него, его карьера сделана.

И они стали называть имена присутствующих.

Риваль спросил:

– Не знаете ли вы, что стало с его женой?

Поэт улыбнулся:

– И да и нет. Как мне сообщали, она живет очень уединенно в Монмартрском квартале. Но… тут есть одно «но»… С некоторых пор в «Ля Плюм» попадаются политические статьи, страшно похожие на статьи Форестье и Дю Руа. Их подписывает некий Жан Ледоль, молодой человек, красивый, умный, из той же породы, что наш друг Жорж; он познакомился теперь с его бывшей женой. Из этого я заключаю, что она всегда любила начинающих и будет любить их до смерти. К тому же она богата. Водрек и Ларош-Матье недаром были завсегдатаями в ее доме.

Риваль заявил:

– Она недурна, эта маленькая Мадлена. Очень тонкая штучка! Должно быть, она очаровательна при ближайшем знакомстве… Но объясните мне, каким образом Дю Руа венчается в церкви после официального развода?

Норбер де Варенн ответил:

– Он венчается в церкви потому, что в глазах церкви первый его брак не был браком.

– Как так?

– Из равнодушия к этим вещам или из экономии наш Милый друг нашел, что для брака с Мадленой достаточно одной мэрии. Он, следовательно, обошелся без духовного благословения, так что по законам нашей святой матери-церкви его брак был простым сожительством. Таким образом, он предстает сегодня перед нею холостым, и к его услугам будут все ее торжественные церемонии, которые недешево обойдутся старику Вальтеру.

Шум прибывавшей толпы все разрастался под сводами. Некоторые разговаривали почти вслух. Гости указывали друг другу на знаменитостей, которые рисовались, довольные тем, что на них смотрят: они тщательно сохраняли раз навсегда усвоенную манеру держаться перед публикой, привыкнув показывать себя таким образом на всех празднествах и считая себя необходимым их украшением, художественной редкостью.

Риваль продолжал:

– Скажите, мой друг, вы ведь часто бываете у патрона, правда ли, что госпожа Вальтер с Дю Руа никогда больше не разговаривает?

– Никогда. Она ни за что не хотела выдать за него дочь. Но он, кажется, держал отца в руках, открыв какие-то трупы – трупы, похороненные в Марокко. Словом, он угрожал ужаснейшими разоблачениями. Вальтер вспомнил о примере Ларош-Матье и тотчас уступил. Но мать, упрямая, как все женщины, поклялась, что никогда не скажет ни слова своему зятю. Они ужасно смешны, когда видишь их вместе. У нее вид статуи Мщения, а у него – очень смущенный, хотя он и умеет собой владеть, это бесспорно.

Литературные собратья приходили и здоровались с ними. Слышались обрывки разговоров на политические темы. Глухой, похожий на отдаленный шум прибоя гул толпы, собравшейся перед церковью, врывался в дверь вместе с лучами солнца, подымался к сводам, покрывая более сдержанный говор избранной публики, собравшейся в храме.

Вдруг швейцар три раза ударил по деревянному полу своей алебардой. Все присутствующие обернулись, послышался длительный шелест платьев и движение стульев. И в дверях, освещенная солнечными лучами, показалась молодая женщина под руку с отцом.

У нее был все тот же вид куклы – очаровательной белокурой куклы с флёрдоранжем в волосах.

На несколько мгновений она задержалась на пороге, потом вошла в церковь, и сразу же раздались мощные звуки органа, возвестившие своим металлическим голосом появление невесты.

Она шла с опущенною головою, но нисколько не смущенная, слегка взволнованная, милая, очаровательная, игрушечная невеста. Женщины улыбались и перешептывались при виде нее. Мужчины шептали: «Восхитительна, очаровательна!» Вальтер шел с преувеличенной важностью, бледный, с внушительными очками на носу.

Позади них шли четыре подруги невесты, все в розовом, все хорошенькие, образуя свиту этой кукольной королевы. Четыре шафера, отлично подобранные, выступали так, словно их учил балетмейстер.

Госпожа Вальтер следовала за ними под руку с отцом другого своего зятя, маркизом де Латур-Ивеленом, семидесятидвухлетним стариком. Она не шла, а еле тащилась, готовая при каждом движении потерять сознание. Чувствовалось, что ноги ее прилипали к полу, отказывались служить, что сердце ее билось в груди, точно зверь, готовый выпрыгнуть.

Она похудела. Ее седые волосы делали ее лицо еще более бледным и осунувшимся.

Она смотрела прямо перед собою, чтобы никого не видеть, чтобы не отрываться, быть может, от терзавших ее мыслей.

Потом появился Жорж Дю Руа с какой-то пожилой дамой, которой никто не знал.

Он высоко держал голову и тоже смотрел прямо перед собой неподвижным, твердым взглядом из-под слегка сдвинутых бровей. Усы его как будто сердито вздымались над губой. Все нашли, что он очень красив. У него была гордая осанка, тонкая талия, стройные ноги. На нем отлично сидел фрак, украшенный, точно каплей крови, пунцовой ленточкой ордена Почетного легиона.

Затем шли родные: Роза с сенатором Рисоленом. Она вышла замуж полтора месяца тому назад. Граф де Латур-Ивелен вел под руку виконтессу де Персемюр.

В конце шла пестрая процессия знакомых и друзей Дю Руа, которых он представил своей новой родне; это были люди, известные в парижском смешанном обществе, люди, быстро делающиеся близкими друзьями, а в случае надобности и отдаленными родственниками разбогатевших выскочек, – опустившиеся, разорившиеся дворяне с сомнительной репутацией, иногда женатые, что хуже всего. Это были господин де Бальвинь, маркиз де Банжолен, граф и графиня де Равенель, герцог де Раморано, князь Кравалов, шевалье Вальреали; потом приглашенные Вальтером – князь де Герш, герцог и герцогиня де Ферасин, красавица маркиза де Дюн. Родственники госпожи Вальтер выделялись своим приличным провинциальным видом в этой толпе.

Огромный орган все пел, и его блестящие трубы издавали громкие тройные звуки, несшие к небу горести и радости людей.

Главные двери закрыли, и вдруг стало темно, точно солнце изгнали из церкви.

Жорж, коленопреклоненный, стоял на клиросе перед освещенным алтарем рядом со своей невестой. Новый епископ Танжерский, с посохом в руке и митрой на голове, вышел из ризницы, чтобы соединить их во имя Всевышнего.

Он задал обычные вопросы, обменял кольца, произнес слова, связывающие как цепи, и обратился к новобрачным с христианским напутствием. Он долго, высокопарным слогом, говорил о верности. Это был полный, высокий мужчина, один из тех красивых прелатов, которым брюшко придает величественный вид.

Послышались рыдания, заставившие некоторых обернуться. Госпожа Вальтер плакала, закрыв лицо руками.

Ей пришлось уступить. Что она могла сделать? Но с того дня, как она выгнала из своей комнаты вернувшуюся дочь, отказавшись ее поцеловать, с того дня, когда она сказала тихо Дю Руа, церемонно поклонившемуся ей: «Вы самое низкое существо, какое я когда-либо знала, не говорите со мной никогда, я не буду вам отвечать!»– с этого дня она испытывала невыносимые, не утихавшие муки. Она возненавидела Сюзанну острою ненавистью, в которой исступленная страсть смешивалась со жгучей ревностью – ревностью матери и любовницы, тайной, жестокой и мучительной, как открытая рана.

И вот теперь епископ венчает их – ее дочь и ее любовника, – венчает в церкви в присутствии двух тысяч человек у нее на глазах! И она ничего не может сказать! Не может этому помешать! Не может крикнуть: «Он принадлежит мне! Этот человек – мой любовник. Этот союз, который вы благословляете, позорен!»

Некоторые женщины, растроганные, прошептали: