Хранитель подземелий

– Останусь. На неделю.

– О большем я и не просила, – улыбнулась Аста, – звать-то тебя как? Меня – Аста, если что.

– Глоддрик.

Дрожь пробежала по спине девушки, хоть она и пыталась не подавать виду, глаза ее выдавали животный страх. Глоддрик Харлауд был опаснейшим человеком в Союзе.

***

Селяне боялись и ненавидели Глоддрика. Он, впрочем, и не рассчитывал на их расположение. Все знали, что он, будучи одним из полководцев армии Союза, одним из первых прорубал головы в рядах бравых мужей Севера. Ходили слухи о его чудовищной ярости, ненасытной жажды крови, как он, заливаясь бешеным хохотом, кромсал на куски десятки солдат короля Севера. Говорили, в одиночку он ворвался во дворец Грора Свободолюбца, перебил всю стражу, а затем – добрался и до короля. В чем ему нельзя было отказать – так это в навыках боя. Виртуозное владение клинком и рукопашным боем вкупе с напрочь лишенным инстинкта самосохранения и здравого рассудка желанием пролить как можно больше крови, делало его страшнее самых кровожадных сынов Севера – берсерков. Северяне много раз успели пожалеть, что доверились Грору Свободолюбцу и его честолюбивому желанию отделить Север от Союза, поверили в мечты о независимости. Самопровозглашенный король повел толпы достойных людей на смерть, а теперь и сам будет предан земле. А людям остается расхлебывать кашу, которую заварил он.

Глоддрик ни с кем не общался кроме Асты. Старый друид редко выходил из своей хижины и разговаривал с кем-либо. А его внучка хоть и пыталась завязать с Глоддриком разговор, но все ее попытки были тщетны. Но в вопросах работы он был безупречен. Взяться за плуг, за топор, удило – за все, что угодно, лишь бы принести селянам больше еды, был готов Ганрайский Демон. Носить еду людям, которые его проклинали. Когда в реке он увидел свое отражение, Глоддрик с абсолютным безразличием убедился в том, что от глаза не осталось ничего, кроме зияющей пустоты. И без того его внешность внушала другим опаску – алый, точно у демона преисподнеи, глаз, худое, вытянутое и бледное лицо, до основания поседевшие волосы, торчавшие в разные стороны иглами, точно у дикобраза. Самого его никогда не заботила внешность, ровно как и то, как на него смотрят другие. Глоддрику было плевать на свою судьбу. Однако несмотря на то, что ему недавно перевалило за сорок, боец Союза держался в почти той же форме, что в свои лучшие годы.

Вечерами он сидел на холме, с которого проглядывалась деревня. Наблюдая за играющими детьми, судачившими о пустяках бабами, мужиках, потягивавших брагу после работы, Глоддрик задумывался, как бы повернулась его жизнь, будь он таким же обывателем. Горечь заключалась в том, что он даже не знал, каково это. Аста всей душой желала показать своему подопечному мирную сторону жизни. Часто она просила Глоддрика замачивать компрессы для больных или же помогать в приготовлении снадобий. Девушку, казалось бы, перестало пугать как темное прошлое нового друга, так и его устрашающий вид. Глоддрик ходил, наклонясь чуть вперед, взгляд его единственного демонического глаза метался во все стороны, точно он ждал засады. Веко его постоянно дергалось в нервном тике. К тому же он то и дело скалил зубы, озираясь, точь-в-точь окруженный воин на поле боя, готовый дорого продать свою жизнь. Или загнанный в угол хищник. Дети его боялись как огня. Неудивительно, выглядел этот человек так, будто собирался свернуть шею любому, кто попадется под руку. Люди ошибочно принимали его вид на жестокий нрав. Аста же разглядела в Глоддрике нечто более глубокое. Ей казалось, его зачерствелое сердце и ожесточившееся существо не значат, что он полностью лишен человечности. Когда они месили тесто, Аста часто повторяла:

– Аккуратнее, не так сильно нажимай! Чтобы выпечка вышла нежной, с ней нужно обращаться бережно. И с людьми так же. Если обделить человека заботой и любовью, он становится, – сделав паузу, она бросила взгляд в сторону Глоддрика, намекая, что речь шла о нем, – жестоким.

Ганрайский Демон молча слушал ее, пытаясь замешивать тесто своими покрытыми мозолями и рубцами руками настолько аккуратно, насколько было возможно. Ему казалось, девушка ожидала, что он после этих слов откроется ей, распахнет душу, расскажет о том, как жизнь с ним обходилась. Рассказать было что. Но стоило ли? Глоддрик не умел жаловаться. Однако именно здесь, хоть и кроме Асты его никто не хотел принимать за своего, он нашел пристанище души после того, как война подошла к концу. Впервые за многие годы в его жизни выдался период, когда не приходилось изо дня в день рисковать жизнью. Это заставляло героя Союза чувствовать себя одновременно умиротворенным и опустошенным. Только в моменты, когда он был на волосок от гибели, он ощущал наивысшее удовольствие, по сравнению с которым оргазм казался детской забавой. Осесть, остепениться для него было равно что лишить себя жизни. Глоддрик понимал, что внутренняя борьба никогда не закончится, но как иногда она его изнуряла! Так и метался Ганрайский Демон меж двух огней. С одной стороны – стремление души к обретению мира, с другой – его неуемная жажда битвы. Аста же осознала, что ей очень хотелось бы, чтобы Глоддрик остался в ее селении насовсем.

Однажды, во время годовщины объявления Грором Свободолюбцем независимости, разгульные мужики закатили бурное веселье, разумеется, не без выпивки. И вот, глубоким вечером Глоддрик с облезлой скамьи возле дома Асты взирал на звезды. Он сам не понимал, о чем думал – но в безграничном звездном полотне было что-то, что даже далекого от высоких измышлений человека, живущего войной, заставляло в себя окунуться. Заниматься созерцанием ему не дали.

– Э-э, ты! – проорал крестьянин с бутылью самогона, едва удерживая равновесие, – че не пьешь… веселье ж!

Глоддрик встретился с ним взглядом, но ничего не ответил. Пьяный же не мог удерживать зрительный контакт слишком долго.

– Слышь… у тя еще бухла нет? – подавляя икоту, он продолжил, – я уж выжрал все.

– Тебе хватит, – сказал Глоддрик, – иди домой, проспись.

– Да че… елы-палы! – отрыгнув, селянин рухнул рядом с Глоддриком и повис у него на шее, – это самое, я… – и тут он дернулся в сторону канавы, его тошнило.

Глоддрик успел прожить с две недели и, естественно, знал, кто где живет. Подхватив под руку перебравшего лесоруба, он двинулся в сторону его хижины.

– Пойдем. Шагай, не вырубайся!

За плетнем стояла подвыпившая компания, очевидно, на время забывшая о накидавшемся в хлам друге.

– Че этому утырку надо? – протянул один заплетающимся языком.

– Э! С ним Бьёрн! Не трожь его! – вскинулся другой, кузнец.

На лице Глоддрика не дрогнул ни один мускул, он твердо глядел в глаза недоброжелателям и, отворив калитку, довел попутчика до крыльца и усадил.

– А ну, отошел от него! – бросился один из лесорубов к Глоддрику и грубо оттолкнул его, затем, схватив за грудки, проорал в лицо, брызжа слюнями, – кто те разрешил к нормальным людям приближаться хотя бы на шаг?

Рука Глоддрика сдавила шею обидчика с такой же скоростью, с которой кобра кусает жертву. Мужики дернулись в их сторону.

– Сожму сильнее – шея будет сломана.

– Глоддрик, что ты творишь?! – раздался крик молодой женщины.

– Аста? – отозвался Глоддрик, не сводя глаз с лесоруба и не разжимая руки.

– Прекрати, не видишь, он задыхается? Ты убьешь его!

Глоддрик, глубоко вздохнув, отбросив недруга к тынам.

– Что вообще происходит, кто-нибудь мне объяснит? – расспрашивала Аста.

Глоддрик, направившись в ее хижину, на пути бросил.

– Ничего, Аста. Уже ничего.

– Смотри по сторонам, мразь! Мы тебя достанем! – кричали пьяные крестьяне, окончательно записав Глоддрика себе во враги.

Ганраец не придавал их окрику значения. Его смерти желали куда более могущественные и серьезные люди. Большинство из них теперь кормило червей. Конфликт оказался разрешен, но Аста явно ждала объяснений. Возможно, настала пора уходить, подумалось Глоддрику. Войдя в хижину внучки друида, он оставил дверь открытой.

***

– Ну, и что это было? – спросила девушка, когда они остались наедине, – вы там чуть не поубивать друг друга были готовы.

Глоддрик молчал. Сев на подоконник, он даже не смотрел в сторону Асты. Девушка села за обеденный стол у окна подле собеседника.

– Неужели никак нельзя найти с ними общий язык? Они же в глубине души очень хорошие люди, Глоддрик.

Ветеран Северной войны пожал плечами:

– Не мне судить.

– Да что ж такое! – хлопнула она по столу от досады, – с тобой очень сложно держать разговор, знаешь ли. Ты как будто нарочно пытаешься его оборвать. А я, может, хочу поговорить с тобой.

Глоддрик медленно повернул голову и, скрипнув зубами, молвил:

– О чем?

– Да хоть о тебе, в конце-то концов! Ты живешь у нас почти месяц, а я ровным счетом ничего о тебе не знаю. Не разговариваешь ни с кем, только работаешь или сидишь где-нибудь молча часами. Ты будто живешь в своем мире, в котором тебе никто не нужен. Пойми, люди не доверяют тебе только потому, что ты пришел из вражеских лагерей. Если бы ты хоть немного открылся, дал им увидеть себя настоящего, они бы приняли тебя. Но ты даже не пытаешься. Вот скажи, ты считаешь нас врагами?

Глоддрик молчал.

– А меня? Я тебе враг?

– Нет, Аста.

– Тогда откройся хотя бы мне. Все, что я о тебе слышала – это грязные слухи и сплетни.

– Что ты хочешь от меня узнать? – Глоддрика уже начинал выводить из себя этот разговор, но, помня, чем он обязан этой девушке, он старался быть учтив, как умел.

– Скажи, у тебя есть семья? – Аста, подперев кулачком подбородок, глядела на него с ожиданием, – родные, близкие?