Пан Володыевский

Но давка была такая, что Володыевский приказал Басе вместе с несколькими людьми вернуться назад, тем более что полудикие лошади ордынцев начали кусаться и лягаться. Бася тотчас повиновалась: хотя битва и увлекала ее храброе сердце и побуждала сражаться еще, но все же сказалась и ее женская природа, и она стала содрогаться при виде этой резни, при виде крови, среди этого воя, стона и хрипов умирающих, в этом воздухе, пропитанном запахом крови и пота.

Медленно повернув коня, она вскоре очутилась вне круга сражающихся, а пан Михал и пан Мотовило, освобожденные от наблюдения за Басей, могли дать волю своей солдатской удали.

Между тем пан Мушальский, стоявший до сих пор поодаль, приблизился к Басе.

– Вы, ваць-пани, изволили драться, как настоящий рыцарь, – сказал он ей. – Кто-нибудь, не зная, мог подумать, что Архангел Михаил сошел с неба в ряды казаков и громил таких-сяких сынов. Какая честь для них погибнуть от столь прекрасной ручки, которую при этом случае позвольте мне поцеловать!

И с этими словами пан Мушальский схватил руку Баси и прижал к своим усищам.

– Вы видели? Я в самом деле хорошо сражалась? – спросила Бася, вдыхая полной грудью воздух.

– И кот с мышами лучше не сражается! Ей-богу, сердце радовалось! Но вы хорошо сделали, удалившись с поля сражения, ибо под конец не обходится без приключений.

– Мне муж велел, а я перед походом обещала ему повиноваться.

– Не оставить ли лук? Нет, он теперь ни к чему, и я пойду с саблей. Вот три солдата к нам едут, их, должно быть, пан полковник прислал для охраны достойной особы вашей. Если бы не он, то я бы прислал; но имею честь откланяться, надо спешить, скоро там все уже будет кончено!

Действительно, три драгуна подъехали охранять Басю; увидав это, пан Мушальский пришпорил лошадь и поскакал. Бася с минуту колебалась, не зная, остаться ли на месте или, объехав отвесную стену, взобраться на холм, откуда они перед битвой смотрели на равнину. Но, чувствуя страшную усталость, она решила остаться.

Женская природа сказывалась в ней все сильнее. На расстоянии каких-нибудь двухсот шагов добивали без пощады остаток бродяг, и черная толпа сражающихся металась все яростнее в кровавом побоище. Крики отчаяния потрясали воздух, и Басе, еще недавно полной воодушевления, стало вдруг дурно. Она боялась, как бы ей не упасть в обморок, и только стыд перед драгунами удержал ее в седле. Она старательно отворачивала от них лицо, чтобы скрыть свою бледность. Свежий воздух мало-помалу возвращал ей силы и мужество, но не настолько, чтобы у нее явилось желание снова броситься к сражавшимся. Она сделала бы это разве лишь для того, чтобы просить мужа пощадить остальных ордынцев. Но, зная, что это ни к чему не приведет, она с нетерпением ждала конца битвы. А там все бились и бились. Отголоски резни и крики не умолкали ни на минуту. Прошло еще полчаса, отряды сходились все теснее. Вдруг кучка бродяг человек в двадцать вырвалась из этого убийственного кольца и, как вихрь, помчалась к холму.

Убегая вдоль холма, они, действительно, могли добраться до места, где холм сливался с равниной, и найти в широкой степи спасение. Но на их пути стояла с драгунами Бася. Близость опасности мгновенно придала ей силы и вернула полное сознание. Она поняла, что оставаться на месте – это погубить себя, так как толпа одной своей тяжестью свалит ее и растопчет, не говоря уже о том, что ей не уцелеть от сабель. Старый драгунский вахмистр, очевидно, был того же мнения; он схватил за поводья Басину лошадь, повернул ее и почти отчаянным голосом крикнул:

– Скачите, ясная пани!

Бася понеслась, как вихрь, но одна; верные драгуны стеной стали на месте, чтобы хоть на минуту удержать неприятеля и дать любимой пани возможность ускакать подальше.

Между тем за толпой бродяг тотчас бросились в погоню солдаты; но тесное кольцо, которое до сих пор окружало бродяг, уже прорвалось, и они стали ускользать по одному, по двое, по трое, а потом и более многочисленными группами. Большинство из них лежали уже мертвыми, но несколько десятков вместе с Азба-беем успели бежать. Вся эта толпа во весь дух мчалась к холму.

Три драгуна не смогли удержать беглецов, и после короткой борьбы они свалились с седел; туча понеслась вслед за Басей, повернула на склоне холма и вырвалась в степь. Польские отряды с липками во главе неслись во весь дух на расстоянии нескольких десятков шагов за ними.

На высокой равнине, перерезанной частыми предательскими оврагами, из всадников образовался какой-то гигантский змей; во главе была Бася, середину образовали беглецы, а хвост – Меллехович с липками и драгуны, во главе которых летел Володыевский, вонзив шпоры в бока коня и с ужасом в душе. В ту минуту, когда горсть разбойников вырвалась из круга, Володыевский был занят в другом конце, и потому Меллехович опередил его. Теперь же волосы становились дыбом у маленького рыцаря при мысли, что Басю могут захватить разбойники, что, растерявшись, она может помчаться прямо к Днестру, что кто-нибудь из разбойников может ударить ее саблей, кинжалом или кистенем. И сердце у него замирало от страха за жизнь боготворимого существа.

Почти лежа на шее своей лошади, бледный, со стиснутыми зубами, с вихрем ужасных мыслей в голове, он то и дело пришпоривал лошадь и мчался как дрофа, порывающаяся взлететь. Перед ним мелькали бараньи тулупы липков.

– Дай Бог, чтобы Меллехович поспел! Он на хорошем коне. Дай Бог! – повторял он с отчаянием в душе.

Но страх его был напрасен, а опасность не так уж велика, как казалось влюбленному рыцарю. Татары слишком заботились о своей собственной шкуре, слишком чуяли за плечами погоню липков, чтобы гнаться за одним всадником, будь он даже прекраснейшей гурией Магометова рая, будь он даже в плаще, унизанном драгоценными камнями. Басе стоило только повернуть в сторону Хрептиева, чтобы избавиться от погони; беглецы, у которых впереди была река с ее камышами, где они могли укрыться, конечно, не повернули бы за нею, прямо в пасть льву. Липки, у которых лошади были лучше, приближались к ним все ближе. Жеребец Баси был несравненно быстрее мохнатых татарских лошадей, очень выносливых, но не таких резвых, как лошади благородных кровей. Наконец она не только не растерялась, но с новой силой сказалась в ней ее удалая натура, и рыцарская кровь заиграла в ее жилах.

Жеребец вытянулся, как серна, ветер свистел у нее в ушах, и вместо страха она была полна какого-то упоения.

«Целый год могут гнаться за мной и все-таки не догонят, – думала она. – Поскачу еще, а потом поверну и либо их вперед пропущу, либо, если они будут продолжать меня преследовать, встречу их с саблей в руках».

У нее мелькнула мысль, что если скачущие за ней бродяги рассеются по степи, то, может быть, ей придется наткнуться на какого-нибудь отдельного всадника и вступить с ним в единоборство.

«Ну и что ж! – подумала она в душе. – Михал так меня выучил, что я смело могу на это решиться, а иначе могут подумать, что я убегаю из страха, и меня не возьмут в другой поход; вдобавок и пан Заглоба будет надо мной смеяться…»

Сказав это, она обернулась в сторону разбойников, но они бежали толпой. Вступать в единоборство не было никакой возможности, но Басе во что бы то ни стало захотелось доказать всему войску, что если она и бежит, то не из страха и не оттого, что потеряла голову.

Тут, вспомнив, что у нее в чехлах лежат два прекрасных пистолета, перед отъездом старательно заряженных самим Михалом, Бася стала сдерживать коня, или, вернее, поворачивать его в сторону Хрептиева.

Но, – о чудо! – увидав это, вся толпа бродяг изменила направление, взяв влево, к подножию холма.

Бася, подпустив их на расстояние нескольких десятков шагов, выстрелила два раза в ближайших всадников и, повернувшись кругом, поскакала в сторону Хрептиева.

Но едва жеребец проскакал несколько шагов, как вдруг перед ним зачернела степная расщелина. Бася, недолго думая, пришпорила лошадь, и благородное животное не отказалось от прыжка, но только передние копыта его захватили противоположный край. С минуту лошадь искала опоры задними ногами на почти отвесной скале, но недостаточно замерзшая земля осыпалась у нее под ногами, и она повалилась в расщелину вместе с Басей.

К счастью, конь не придавил ее, – она успела вынуть ноги из стремян и изо всей силы перегнуться в сторону. Она упала на толстый слой мха, который устилал дно расщелины, но сотрясение было так сильно, что она потеряла сознание.

Володыевский не видел этого происшествия, так как Басю от него заслоняли липки, но Меллехович крикнул страшным голосом своим людям, чтобы они, не останавливаясь, преследовали беглецов, а сам, доехав до яра, сломя голову бросился вниз.

В одно мгновение он соскочил с лошади и схватил Басю на руки; окинув ее своими соколиными глазами, он искал, не увидит ли на ней следов крови, потом взгляд его остановился на мхе, и тут только он понял, что мох спас от смерти и ее, и лошадь.

Из уст молодого татарина вырвался глухой крик радости.

Но Бася всей тяжестью повисла у него на руках, – и он, изо всей силы прижав ее к своей груди, стал побелевшими губами целовать ее глаза; потом весь мир закружился перед ним в бешеном вихре. Страсть, затаенная на дне его души, как зверь в пещере, охватила его, как буря.

Но в эту минуту со стороны степи донесся топот копыт, который стал быстро приближаться.

Раздались голоса: «Здесь, в этом овраге! Здесь!»

Меллехович положил Басю на мох и крикнул подъезжающим:

– Сюда, сюда!

Минуту спустя Володыевский соскочил на дно оврага, за ним пан Заглоба, Мушальский, Ненашинец и несколько других офицеров.

– С ней ничего не случилось! – закричал татарин. – Мох спас ее!

Володыевский схватил жену на руки; другие бросились за водой, которой поблизости не было. Заглоба, охватив голову Баси, начал звать ее:

– Баська! Баська! Баська, дорогая!

– С ней ничего! – твердил бледный, как мертвец, Меллехович.

Между тем Заглоба пошарил за пазухой и, вынув фляжку, налил водки на ладонь и стал растирать виски Баси, потом поднес фляжку к ее рту, что, очевидно, подействовало, так как, прежде чем принесли воды, Бася открыла глаза, начала жадно вдыхать воздух и закашлялась: водка жгла ей горло и рот. Через несколько минут она совершенно пришла в себя.

Володыевский, не обращая внимания на присутствие офицеров и солдат, то прижимал ее к груди, то покрывал поцелуями ее руки, повторяя:

– Любовь ты моя! Я чуть не умер от тревоги! Все прошло? У тебя нигде не болит?

– Нигде! – ответила Бася. – Ага! Теперь я вижу, что лишилась чувств, лошадь свалилась вместе со мной… Разве битва уже кончилась?

– Кончилась! Азба-бей убит! Ну, едем скорее домой: я боюсь, как бы ты не заболела от утомления.

– Я никакого утомления не чувствую! – ответила Бася.

Потом, быстро взглянув на присутствующих, она пошевелила ноздрями и сказала: