Пан Володыевский

XVIII

По этому восклицанию пани Маковеикая и Заглоба отгадали тайну сердца маленького рыцаря, и когда он, сорвавшись вдруг с места, вышел из комнаты, они некоторое время беспомощно и тревожно поглядывали друг на друга. Наконец пани Маковецкая сказала:

– Ради бога, идите за ним, убеждайте, утешьте, а если нет, так я сама пойду!

– Не делайте этого! – ответил Заглоба. – Из нас там никто не нужен, нужна Кшися, если же это невозможно, то лучше оставить его в одиночестве, ибо несвоевременное утешение может довести до еще большего отчаяния…

– Теперь я вижу как на ладони, что он любил Кшисю. Я знала, что она ему нравится, что он ищет ее общества, но что он так в нее влюбился, это мне и в голову не приходило.

– Он, верно, ехал сюда с готовым уже решением, в котором видел свое счастье, а тут его вдруг как громом поразило…

– Почему же он никому об этом не говорил: ни мне, ни вам, ни самой Кшисе? Может быть, девушка не дала бы обета…

– Странное дело! – сказал Заглоба. – Со мной он всегда откровенен и уму моему доверяет больше, чем своему собственному, а тут он не только ничего не говорил мне о своем чувстве, но даже сказал мне однажды, что это дружба и больше ничего.

– Он всегда был скрытным.

– Хотя вы и сестра, ваць-пани, но, видно, вы его не знаете. Сердце у него, как глаза у карася, на самом виду… Я не встречал человека более откровенного. Но признаюсь, что тут он поступил иначе. А вы разве уверены, что он ничего не говорил с Кшисей?

– Великий Боже! Кшися вольна распоряжаться собой, мой муж – ее опекун, и он так ей сказал: «Только бы человек был достойный и хорошего рода, а на состояние можешь не обращать внимания». Если бы Михал переговорил с ней перед отъездом, она бы ответила ему: да или нет, и он знал бы, чего ему ждать…

– Правда, это было для него неожиданным ударом. Ваши женские замечания, ваць-пани, как раз к делу.

– Что там замечания! Тут нужен совет!

– Пусть берет Басю!

– Но ведь он ту предпочитает… Ах, если бы мне это хоть в голову пришло!

– Жаль, что вам не пришло в голову!

– Да откуда же могло прийти, если это не пришло в голову даже такому Соломону, как вы?

– Почему же вы это знаете?

– Потому что вы Кетлинга сватали.

– Я? Беру Бога в свидетели, никого я не сватал! Я говорил, что она ему нравится, и это была правда; я говорил, что Кетлинг достойный кавалер, и это тоже правда, но сватовство я оставляю женщинам. Милая пани! У меня на шее половина Речи Посполитой! Разве есть у меня время думать о чем-нибудь другом, как об общественных делах?! Иной раз мне и поесть некогда…

– Посоветуйте же теперь что-нибудь, ради бога! Ведь все кругом говорят, что головы лучше вашей нет в целом мире.

– Только и дела им, что до моей головы! Могли бы и перестать; что касается совета, то у меня их два: пусть Михал берет Басю или пусть Кшися откажется от своего намерения. Намерение – не обет!

Тут пришел пан Маковецкий, которому жена сейчас же все рассказала. Он очень огорчился, так как крепко любил и ценил пана Михала, но придумать ничего не мог.

– Если Кшися заупрямится, – говорил он, потирая лоб, – то как же ее разубедишь?

– Кшися заупрямится, – ответила пани Маковецкая. – Кшися всегда была такой.

Стольник на это ответил:

– Почему же Михал для верности не переговорил с ней перед отъездом? Могло бы случиться еще хуже: кто-нибудь другой мог за это время овладеть сердцем девушки…

– Тогда бы она не шла в монастырь, – ответила пани Маковецкая. – Ведь она свободна!

– Правда, – ответил стольник.

Но Заглоба стал уже смекать кое-что. Если бы тайна Кшиси и Володыевского была ему известна, все сразу стало бы ему понятно, но, не зная этого, трудно было что-нибудь понять… Все же быстрый ум пана Заглобы стал кое-что разбирать в этом тумане и угадывать настоящие причины решения Кшиси и отчаяния Володыевского.

Чутье подсказывало ему, что здесь все дело в Кетлинге. Но уверенности у него еще не было, и потому он решил пойти к Михалу и попытаться узнать, в чем дело. По дороге его вдруг охватило беспокойство, и он подумал:

«Во всем этом немало моей работы. Мне захотелось на свадьбе Володыевского и Баси попить меду, но боюсь, что вместо меду я наварил кислого пива… А что, если пан Михал вернется к прежнему и, идя по стопам Кшиси, наденет монашескую рясу?»

Тут пан Заглоба даже похолодел, прибавил шагу и через минуту был уже в комнате пана Михала.

Маленький рыцарь ходил по комнате, как дикий зверь в клетке. Брови его были грозно нахмурены, глаза были как стеклянные – он ужасно страдал; увидав пана Заглобу, он вдруг остановился перед ним и, скрестив руки на груди, воскликнул:

– Скажите мне, что все это значит?

– Михал, – ответил Заглоба, – подумай, сколько девушек ежегодно поступает в монастырь. Дело обыкновенное! Есть такие, которые идут наперекор родительской воле, надеясь, что Господь Бог будет на их стороне, – а что же говорить о ней, раз она свободна.

– Нет больше тайн! – воскликнул пан Михал. – Она не свободна, потому что перед отъездом обещала мне свою руку и сердце.

– Гм! – ответил Заглоба. – Я этого не знал.

– Да! – повторил маленький рыцарь.

– Может быть, тогда ее можно разубедить?

– Я ей больше не нужен. Она не хотела меня видеть! – воскликнул с глубокой скорбью Володыевский. – Я спешил сюда и день, и ночь, а она уже меня и видеть не хочет! Что же я такое сделал? За какие грехи преследует меня гнев Божий? За какие грехи ветер гоняет меня, как сухой лист? Одна Умерла, другая идет в монастырь. Бог обеих отнял у меня; видно, проклятие тяготеет на мне… Для каждого есть милосердие, только не для меня!

Пан Заглоба пришел в ужас: он боялся, как бы маленький рыцарь, в порыве отчаяния, опять не начал богохульствовать, как тогда, после смерти Ануси Божобогатой, и, чтобы отвлечь его мысли в другую сторону, он сказал:

– Михал, не сомневайся, что и над тобой есть милосердие Божье! Разве можешь ты знать, что ждет тебя завтра? Быть может, та же самая Кшися, вспомнив про твое одиночество, изменит свое намерение и сдержит свое слово? Во-вторых, слушай меня, Михал. Разве не утешение для тебя, что этих двух голубок сам Бог, наш Отец милосердный, берет к себе, а не простой смертный? Скажи сам, разве это было бы лучше?

На это маленький рыцарь зашевелил усиками, заскрежетал зубами и воскликнул сдавленным, прерывистым голосом:

– Если бы это был живой человек… Ха! Пусть бы нашелся такой! Я бы предпочел… Я мог бы отомстить…

– А теперь тебе остается молитва! – сказал Заглоба. – Выслушай меня, старый друг, потому что лучшего совета тебе никто не даст… Быть может, Господь все это еще изменит к лучшему… Я сам… ты знаешь… не желал тебе другой, но теперь, видя твою скорбь, я скорблю вместе с тобой и буду просить Бога, чтобы он утешил тебя и вернул бы тебе опять сердце той жестокой девушки…

Сказав это, пан Заглоба начал отирать слезы; это были слезы искренней дружбы и сожаления. Будь это во власти пана Заглобы, он бы взял назад все, что сделал, чтобы устранить Кшисю, и первый бросил бы ее в объятия Володыевского.

– Слушай, – сказал он минуту погодя, – поговори с Кшисей, расскажи ей о своих страданиях, о своем ужасном горе, и да благословит тебя Бог! Ведь она сжалится над тобой, не каменное же у нее сердце. Я уверен, что это будет так. Похвальная вещь монашеская ряса, но не тогда, когда она сшита из чужих страданий. Скажи ей это. Вот увидишь… Эх, Михал! Сегодня ты плачешь, а завтра, может быть, мы будем пить на твоем обручении. Я уверен, что так будет. Девушка соскучилась, вот она и надумала поступить в монастырь. Она пойдет в монастырь, да только в такой, где ты будешь крестины справлять. Может быть, она не совсем здорова, а нам говорит о монастыре, чтобы отвести глаза. Ведь ты от нее самой этого не слышал, и, Бог даст, и не услышишь! Ха! Вы условились держать все в тайне, она и не хотела выдать ее и все придумала для отвода глаз. Это женская хитрость, не иначе как женская хитрость!

Слова пана Заглобы подействовали как целебный бальзам на наболевшее сердце маленького рыцаря; к нему снова вернулась надежда, глаза его наполнились слезами, он долго не мог выговорить ни слова и только успокоился несколько, как бросился в объятия пана Заглобы и сказал:

– Таких друзей, как вы, днем с огнем не сыскать. Но действительно ли так будет, как вы говорите?