Тюрьма №8

– Да нет, еще нормально, «коней» гоняют, «малявы» ходят, пытаются конечно, то железные «кругали» по отбирают, то миски пластиковые. Там новый опер появился, Голомша кажется его фамилия, вот и старается.

Чай заварился и кружку пустили по кругу. Пока пили чай, можно осмотреться. Камера попросторней, чем в СИЗО и почище. Два больших окна, закрытых наглухо и зарешёченных мелкой сеткой внутри и «ресничками» с наружи, давали днем достаточно освещения. Двухъярусные нары в три ряда между ними стол с лавками, за которым сейчас пили чай. В углу параша или «долина» как ее тут называли. Отгорожена с одной стороны от камеры, но там, где дверь, нет ограждения и закрывается словно калитка, так что находящегося там видно. Перед дверью достаточно пространства, можно даже прохаживаться вперед-назад.

Закончив чаепитие, все расходятся по своим нарам, спать или лежать днем не разрешалось, контролер постоянно заглядывал в глазок и, если видел, что кто-то пытается спать, даже сидя, стучал дубинкой в дверь камеры и орал –«Не спать!». Поэтому в основном, все сидели за «общаком» или на краю нары. Время престает восприниматься, когда долго находишься в камере. Живешь от события к событию. Утром, подъем, потом разносят баланду, чай, который и чаем трудно назвать, так темное подслащенное пойло, кусок хлеба и кашу, потом разносят почту или приходят из канцелярии, дают ознакомиться с документами, полученными на имя осужденных из судебных и надзорных инстанций. Выход на прогулку, один час в день. Обед, варево из соленых огурцов или кислой капусты, да опять каша, с непонятным содержимым, что-то вроде остатков от птицы, с клювами и когтями, так что лучше не смотреть, да что-то вроде компота. Потом наступает относительное затишье и если по графику подошла очередь камеры, то всех выводят в душевую, раз в неделю. В камере висит под потолком динамик, включается контролером каждое утро на полную громкость. С утра гремит гимн Беларуси, потом пару песен, которые никогда не меняют и после до обеда читают правила внутреннего распорядка или как забирать труп осужденного из тюрьмы. Вначале очень тяжело привыкнуть, но со временем перестаешь обращать внимание. Где-то часов в пять начинают раздавать ужин. Ломоть черного хлеба и баланда темно коричневого цвета из селедки. Рыбу не чистят и варят целиком, она разваривается вместе с потрохами, отчего запах стоит несносный, а в мисках плавают вместе с костями рыбьи глаза, почему-то всегда всплывая зрачками вверх, словно смотря с сочувствием на поедателей этого жуткого варева. Кто-то в шутку назвал их – «эти глаза напротив». И если в СИЗО можно было держаться на передачах, то в тюрьме уже такой возможности не было и приходилось хлебать это дерьмо, чтобы хоть как-то выжить. Отбой и выключают свет в камере, все должны занять спальные места. Остается светить только в пол накала лампочка, она находится в вентиляционном отверстии под самым потолком, называют ее «луна» из-за тусклого красноватого света или из-за того, что светит зекам всю ночь, словно луна. Вот так и проходят, день за днем, неделя за неделей, месяц за месяцем и годы. Иногда в однообразных днях, случайно встречаются старые знакомые или кто-то кто знаком со знакомыми и тогда время летит быстрей за воспоминаниями. Воображение в тюрьме очень обостряется и словно уносит из этих стен в прошлую жизнь. Только ночью можно остаться наедине с самим собой и своими мыслями. Днем это невозможно. Постоянно находишься под надзором или контролёров, или сокамерников.

Сергей лег на наре и погрузился в воспоминания. Вспомнил, как они с отцом ехали на поезде, и он был еще совсем ребенок, лежал на верхней полке вагона и смотрел в окно, наблюдая как мимо проносились пейзажи, отец дал ему коробку с конфетами и когда он клал конфету себе в рот, чествовал как тысячи приятных маленьких взрывов разносили сладость и ощущение легкости по всему телу. Внизу на полках сидели взрослые и что-то обсуждали, а он, поедая конфету за конфетой наполнялся чувством безопасности и спокойствия. Постепенно шум поезда заглушил разговор, доносившийся с низу. За окном появились темные тучи, надвигалась гроза. Лучи солнца иногда пробивались сквозь густые и темные облака, но вскоре все небо было затянуто мрачными тучами. Послышались раскаты грома и вот уже свет молнии разрывает темноту. Сергей видит перед собой пристань, деревянные сходы которой уходят в глубь бушующего моря, на пенных от поднятого бурей шторма волнах раскачивается пришвартованная к причалу яхта. Она изрядно потрепана, паруса разорваны и свисают мокрыми лохмотьями с рей. Волны безжалостно бьются об ее борта, словно желая оторвать от причала и снова бросить в глубину шторма. Вдруг он почувствовал на этом бушующем ветру тепло. Он повернулся и увидел, что кто-то развел костер, и его небольшое пламя, которое боролось с ветром, обдавало теплом и светом, в этой ужасной буре. Вокруг костра собрались какие-то люди лиц их не было видно, только руки, которые они тянули к небольшому пламени костра, словно к огоньку затухающей надежды посреди ужасной бури. Вдруг раздался ужасный звук, словно звук трубы, загонявшей зверей в лапы охотника. Постепенно усиливаясь он перерос в тревогу, от которой Сергей вскочил и тут же окунулся в реальность. Ночь пронеслась как одно мгновенье, остатки сна прогнал тюремный звонок. В тюрьме подъем. На нарах начинают просыпаться сокамерники, контролер громыхает дубинкой в железную дверь и орет – «подъем, поднимаемся мать вашу со шконарей». Открывается дверь в камеру заходит дежурный и кричит – «смеття» – это значит нужно выставить урну с мусором на продол. Говорят, зеки кричали – «мусор», но контролерам это не понравилось, если кто пытается ослушаться и вместо «смеття», орет «мусор», тут же с ним проводят профилактическую беседу с помощью резиновой дубинки. Контролеры в тюрьме, подчеркивали свое отличие от милиционеров и не переносили, когда на них говорили – «мусор», они считали себя жандармами, так они объясняли или оправдывали свою позицию. Но для заключенных все они были – лягавыми или мусорами. Где-то после завтрака руководство тюрьмы начинает обход по камерам. Контролер, его еще называют – «продольный», так как он постоянно находится на продоле, длинном тюремном коридоре, предупреждает об этом стуком дубинки об дверь камеры и орет – «приготовиться к обходу». Это сигнал, что бы навели порядок в камере, заправили шконари и выставили кружки на край стола. Обычно в камеру заходит несколько человек, начальник или его зам, тюремный фельдшер, дежурный по тюрьме и еще кто ни будь, бывает, что прокурор по надзору. Зеки должны построиться и дежурный, один из заключенных по составленному графику, должен доложить, что в камере такой-то находится столько-то осужденных. Как правило, после этого задают дежурный вопрос –

«Жалобы, вопросы есть?».

Лучше ничего и никогда не спрашивать. Могут быть непредсказуемые последствия, вплоть до расселения по другим камерам, если начальству покажется что-то подозрительным или они почуют, что формируется сопротивление режиму, тут же всех разбросают по разным камерам. Поэтому как правило все зеки молчат, что бы скорей отвалили незваные посетители из камеры и оставили их в покое. Бывает, кто-то не выдержит и начнет спрашивать идиотские вопросы, типа, мне не приходят письма от родных и близких, начальство принимает участливый вид и спрашивает, – «а Вы им пишите?», начинается бессмысленный разговор, во время которого мусора могут заметить в камере что-то не так или увидеть запрет какой-то и начать шмон по полной. Поэтому обычно заранее предупреждают особо болтливых, ничего не спрашивать, но это не помогает. Всегда найдется умник, желающий пообщаться с начальством. Тогда тому, кто спрашивает, сами зеки напоминают, что он в пьяном угаре убил мать своих детей и конечно же ему никто не будет писать. Как правило именно такие и начинают задавать глупые вопросы во время обхода из-за недостатка внимания. Но ничего не помогает и каждый раз на обходе повторяется все снова.

Когда каждый день, на протяжении длительного времени, выполняешь одни и те же действия, слышишь одни и те же звуки, и прочие однообразные вещи, на многое перестаешь обращать внимание, стараешься не замечать, того что при других обстоятельствах возможно вывело бы из психологического равновесия и спровоцировало бы акт агрессии на источник раздражения.

Есть те, кто попадает в тюрьму случайно, в силу определенных обстоятельств, а есть те, кто по заслугам. Когда длительное время находишься в среде где присутствуют разные люди главное уберечь себя от осуждения поступков других негодяй или подонок, хороший или плохой, решать и осуждать сокамерников за их проступки на воле никто не имеет права. Совершать длительные психологические действия, такие как ненависть или агрессия очень сложно, нужны силы и духовные, и физические, а их в тюрьме черпать неоткуда, поэтому нужно беречь то что имеешь. Первое что понимаешь, осуждать кого-то это значит наживать себе врагов, причем врагов на длительное время. Поэтому стараешься вести себя со всеми ровно. Неважно кто перед тобой, законченный негодяй или жертва системы. Конечно если кто-то из сокамерников переступает границы дозволенного, можно и нужно дать отпор.

– Эй, тебя как звать? – обратился Дима к невзрачному, худощавому мужичку, его вчера перед отбоем закинули в хату и с ним не успели познакомиться, да он особо и не хотел общаться, сразу лег на нару и отвернулся к стенке, так и пролежал до самого утра не шевелясь. Дима выполнял в камере роль смотрящего, хотя его никто в принципе не уполномочивал на такую роль, так сложилось с самого начала для всех кто попадал в эту камеру, он был осужден на десять лет по статье вооруженный грабеж, ограбил магазин с двумя подельниками, угрожал пистолетом продавцу, требуя отдать кассу. Арестовали их буквально на следующий день после грабежа. По поведению он был очень дерзок, не разговорчив, общался с сокамерниками только по делу, очень следил за репутацией своей и окружающих. Все делал по «понятиям», даже разговаривал, бывало если кто-то скажет «пора спать», он тут же поправлял – «спят с кем то, а в тюрьме нужно говорить – отдыхают». Поэтому и позволил такое вольное обращение к незнакомцу. Обычно никто не торопит только что вошедшего, дают время осмотреться и самому рассказать о себе. Ведь это уже не следственная камера, спешить не куда. Но Дима переживал что бы не подсадили в камеру «петуха» или «отсаженного», ведь налаженной связи с другими камерами как это было в СИЗО, в тюрьме №8 уже не было, малява следом за вошедшим не зайдет по «дороге» (дорогой называют связь между камерами, которую устанавливают арестанты с помощью ниток, из которых плетут канаты и по ним отправляют по камерам грузы и малявы).

Незнакомец молчал. Обстановка в камере начала накалятся. Все, кто был занят какими-то делами, если так можно назвать времяпровождение в камере, начали прислушиваться к назревающему конфликту. Повисла тишина, стало слышно, как капли падающие из крана стучат по железному рукомойнику и звук от каждой новой упавшей капли становился все громче. Любое событие происходящее в помещении, огороженном четырьмя стенами из которого невозможно выйти по своей воле, становиться значимым. Но, а если это конфликт между сокамерниками, тогда время начинает лететь быстрее, все отвлекаются от своих переживаний и давящих на плечи отмерянных судом сроков и погружаются в конфликт вместе с теми, кто его начал. Не зря говорят – «Рамс качнул, три месяца убил», имея в виду, что время пройдет незаметно, ведь каждая минута, проведенная в тюрьме, приносит арестанту неимоверные страдания, неважно, что он совершил и кто он по жизни, это страдание объединяет всех ужасом безысходности ситуации, постоянным общением с одними и теми же людьми на протяжении длительного времени, чувством угнетенности и подавленности, охватывающим с головы до пят и не отпускающим на протяжении всего срока наказания. Правду говорят – «Тянуть срок», словно тянешь на себе непомерный груз, собранный из переживаний за прошлое, которое навсегда потерянно, настоящее для которого нужно черпать внутренние силы что бы его пережить, и за будущее, которое покрыто мраком, отчего становиться еще более гнетущим.

– Оставь его, – словно прогремело в напряжённой тишине. Это Виктор вмешался в назревающий конфликт.

– А что это ты за него базаришь, адвокат его что ли? Пусть сам отвечает, -резко ответил ему Дима.

Вмешиваться в чужие конфликты, значит наживать себе неприятности. В замкнутой камере оспаривать лидерство могут только дерзкие арестанты. Любой конфликт это прежде всего установление или утверждение приоритета, или другими словами лидерства среди сокамерников. Завоевывание авторитета в среде осужденных очень непростое и трудное предприятие, которое может закончиться для кандидата плохими последствиями. Бывает, что авторитета назначает братва, но, если в камере собрались все первоходы (первый раз попавшие под следствие суд и заключение), и нет к кому обратиться, более опытному в тюремных понятиях за разрешением конфликта или спорной ситуации, тогда происходит противостояние непосредственно между теми кто претендует на признание авторитета или лидера из среды замкнутых в пространстве сокамерников. Как правило в таких конфликтах стороны прощупивают слабые места и выбирают жертву. Правило простое, слабый проигрывает, а гавное оружие в таких конфликтах – страх. А так как по общепринятым правилам «кулак в тюрьме не гуляет», стороны применяют психологическое оружие так сказать, это может быть и статья по которой осужден и манера себя держать в среде арестантов и сила духа конечно, дерзость и даже внешний вид. Но главное пожалуй это уверенность в себе и в своих поступках. Это сразу видно, спокойная уверенная речь, движения без суеты, не допускать шутки в свой адрес, даже безобидные, не вызыват к себе жалость рассказами про несправедливость жизни и суровость наказания. Если сокамерники видят качества лидера, они сразу же оказывают такому арестанту груповую поддержку, а то уже значит победа не только в локальном конфликте, но и в определении авторитета. Но даже после этого не стоит расслабляться, потому что в любую минуту может быть брошен вызов и оспорено положение. Поэтому получившему негласный статус авторитета среди сокамерников нельзя расслабляться и отпускать ситуацию, нужно искать новые жертвы и утверждаться в этой среде вновь и вновь.

Вот и сейчас, видя возможность доказать свое негласное превосходство среди сокамерников, Дмитрий пытается использовать ситуацию с новеньким, но неожиданно его планы нарушил Виктор, вмешавшись в конфликт. Вмешиваться в конфликт не только чревато последствиями навсегда стать слабаком, над которым будут надсмехаться до конца срока, но и еще тем, что можно из ложного чувства сострадания, которого в тюрьме не существует в принципе, заступиться за кого-нибудь с подмоченной репутацией и навсегда разделить его участь.

– Его зовут Евгений, он учитель. Попался на взятке в 50 баксов, дали восемь лет колонии, – выдал Виктор информацию продолжая лежать на наре с книжкой в руках.

Это усложнило ситуацию, так как беспричинный наезд на сокамерника ничего кроме молчаливого осуждения арестантов не вызовет, а там глядишь могут и «предяву кинуть», обвинив в мусорском поведении, а за такое и спросить могут. (Потребовать объяснений на сходке авторитетных арестантов) и если не найдется достаточных доводов убедить в необходимости таких действий, могут «вьебать» (избить) и отправить на пикет, а это уже практически шнырь – одна из низших каст арестантов в тюрьме, следующая остановка это уже «гарем» (сборище опущенных, самая низкая каста, это даже не человек уже, а скорее вещь, принадлежащая тюрьме, которой могут пользоваться как угодно и где угодно и кто угодно).

Поэтому Дима не стал отступать, и сделал ответный выпад в сторону Виктора:

– Послушай, ты не в свои дела не встревай. За себя базарить будешь, когда спросят,

– А этот, – он кивнул в сторону новенького, – пусть сам за себя отвечает, зашел в хату, так будь добр поздоровайся как подобает правильному арестанту, а не выказывай неуважение презрительным молчанием, вызывая подозрения и недоверие в камере.

Но и Виктор не хотел отступать:

– Я за себя отвечу, если спросят, ты лучше за себя переживай, допросы устраиваешь по мусорским понятиям, – фамилия, статья…, придёт время чел сам расскажет, дай ему «раздуплиться» (значит освоиться).

В такой словесной дуэли, главное выдержать, не сорваться на крик и не кинуться на оппонента с кулаками. Считается высшим пилотажем отбрить словами, причем не просто руганью или криком, а словами от которых у противника кровь застынет в жилах, и он отступит, еще говорят «прибить словами», а это под силу не каждому. Победителем считается тот, чьи доводы были приняты и спор на этом прекратился.

На какое-то время Дмитрий растерялся, готовился дать отпор, подбирая слова для ответа, но неожиданно с грохотом открылась «кормушка» и «продольный» постучал ключами по железной дверце, это значило, что он подзывал кого-то подойти. Все в камере были поглощены происходящим между Дмитрием и Виктором и не сразу поняли, что происходит.

– Ну что зависли, – рявкнул Дима, – подойдите кто ни будь и спросите, что он хочет.

Ближе всех у «кормушки» находился Кудель, так звали мужичка, бывшего таможенника, его осудили на 10 лет, за то, что с фур брал по 200 баксов, пропуская без досмотра, был он родом из Гомеля. Ходили слухи, что у него дядя на самом верху занимает «жирную» должность, пытался его вытащить, так даже под ним кресло зашаталось.

Кудель подошел к «броне» и присел на корточки перед открытой кормушкой, и уставился с низу в верх на мусора:

– Фамилия? – рявкнул «продольный»

– Кудель, – вяло ответил ему сидящий на корточках перед кормушкой зек.

– С вещами на выход собирайся, – последовал ответ.

– Освобождают, – кто-то из сокамерников насмешливо прокомментировал слова «продольного».

– Да, и сразу на таможню отправят, дальше мужиков обдирать, – продолжил Дима,

–Наверное в другую камеру переводят, к своим, – добавил он через некоторое время.

Кудель кинулся собирать свои нехитрые пожитки. В камере к нему относились настороженно, обычно таких как он не «бросают» в «мужицкую» хату, что бы не приключилось неприятностей. Для таких есть отдельное место – «мусорская хата» или камера для тех, кто носил в прошлой жизни погоны. Но иногда начальство очевидно по команде сверху типа «ошибается» и отправляет таких как этот Кудель в «мужицкую хату».

Это немного отвлекло всех от перепалки Виктора и Димы. Но так быстро такие стычки не проходят, в замкнутом пространстве некуда уйти и заняться другими делами или сменить круг общения. На протяжении длительного времени, каждое утро, каждый час и каждую минуту одни и те же лица, одни и те же события. Иногда можно и без слов догадаться что хочет сказать тебе сокамерник. А если еще прибавить сюда и детали личной гигиены, которые справляют тут тоже на виду постоянно, так как «параша» в камере не огорожена, от основного помещения ее отделяет лишь тонкая фанерная перегородка так, что находящегося на «толчке» видно выше колена, ну и запахи, соответствующие конечно распространяются по всей камере и звуки, можно сказать это «необыкновенно сближает». Бывает иногда особенно нестерпимая вонь распространяется и тогда уже арестанты не выдерживают и начинают комментировать, а так как делать замечания «не по теме», неприлично, прикрывают это сарказмом:

– Гниет, наверное, аж глаза режет, -начинают громко восклицать сокамерники.

– Эй там на «долине», пали бумагу, – добавляют уже с угрозой в голосе.

Тогда, сидящий на «очке» поджигает кусочек бумаги или ваты припасенной заранее и запах гари наполняет камеру перебивая вонь с параши.

По негласному правилу поведения среди арестантов, пойти в туалет в общей камере можно только в том случае, если никто не кушает или не пьет чай, боже упаси пойти в это время, неприятностей не оберешься, могут и на «кругаль отсадить». Всех новеньких прибывающих в камеру обязательно предупреждают о том, как нужно себя вести, особенно насчет туалета и если «закосячишь», то уже не скажешь я не знал, спросят по полной. Поэтому во избежание неприятностей, обычно тот, кто идет по нужде, всегда предупреждает всех в камере:

– Мужики, никто не собирается пить чай или перекусывать, мне нужно отложить личинку, – спрашивает желающий посетит отхожее место.

– Не, все нормально, делай давай смело, – отвечают ему обычно.

Конфликты в камере затухают, словно огонь на морозе, залитый водой. Вроде бы и покрыт льдом, а внутри все одно продолжает тлеть, ждать удачного момента, чтобы вспыхнуть с новой силой. Ведь сторона, которая уступила уже никогда не успокоится пока не возьмёт реванш и не важно, как это будет выглядеть. Могут начать плести интригу, переманивая на свою сторону сокамерников и ожидая удобного случая, чтобы нанести ответный удар. Высшим пилотажем считается выставить из камеры соперника, создать условия что бы противник «ломанулся» из камеры сам или попросил, что бы его перевели в другую. Еще один вариант убрать через опера тюрьмы. В каждой камере есть так сказать глаза и уши, такая «наседка» стучит на сокамерников оперу. Общаются через письма или через комнату свиданий с адвокатом, выводят такого стукача якобы на допрос, а там его уже опер поджидает. Ну и «наседка» может оговорить сокамерника, типа мешает вести в камере наблюдение, сеет конфликты и т.д. Вот опер его и переводит в другую «хату». И иногда стукачем могут быть те на которых никогда не подумаешь.

Так и Дима, воспользовался заминкой с Куделем, чтобы перевести дух и подготовить как говорят «оборотку», ответные действия.

После отбоя, когда погасили свет и только «луна» мрачно мерцала под потолком камеры, Женя, из-за которого разгорелся конфликт, обратился к Виктору шёпотом:

– Благодарю, что вступился, -прошептал он, их нары были расположены так, что можно было переговариваться, не привлекая внимания сокамерников.

– Да не стоит благодарить, ничего я такого не сделал, -последовал ответ.

Немного помолчав, Женя продолжил:

– Я слышал про твое дело, было много шума в Гомеле, а у меня жена в областной администрации работает, рассказывала подробности твоего ареста, она дружит с одной дамочкой из банка, Терухина ее фамилия, так та ей рассказала, как к ним в банк пришли из КГБ и заставили их управляющего Лисина, дать на тебя показания.

От услышанного у Виктора сон как рукой смело, даже во рту пересохло от волнения. Воспоминания вспыхнули с новой силой, вызываю тупую душевную боль. Но он старался не подавать виду что ему интересно и как бы безразлично спросил Евгения:

– Ну, а что тебе еще известно?

А тот словно ждал этого вопроса и его как прорвало. Иногда болтовня словно защитная реакция на стресс, позволяла арестантам не сойти с ума. Ведь только это, да воспоминания у них не может отобрать никто даже ни суд ни тюремная администрация.