Тюрьма №8

– Где вы их находите, – пробубнил охранник и пошел открывать ворота.

Ворота. Как широко они распахиваются, принимая в свои объятия вновь прибывающих. Как говорят, заходишь в тюрьму через высокие ворота, а выходишь через узкую дверь.

Машина заехала в бокс, похожий на ангар. В нем уже стояло два автозака из которых выгружали арестантов. Он спрыгивали и исчезали, словно падали в подземелье. Вход в СИЗО был через подвал. К прибывшим подошел охранник и взяв бумаги, скомандовал:

– Выходи!

Когда Виктор вылез из машины озираясь по сторонам, охранник скомандовал операм:

– Снимайте, – указав на наручники. Пока опер возился с наручниками, охранник приблизился вплотную к Виктору и потянул воздух носом:

– Кензо, – выдохнул он, прищурив глаза от удовольствия. Виктор растерялся, не понимая, что он имеет в виду. Тот заметив удивленный взгляд, сказал:

– Одеколон, Кензо, угадал?

Поняв, что он учуял запах одеколона, Виктор ответил:

– Да, да Кензо, – хотя на самом деле всегда пользовался Армани, но в данный момент решил не разочаровывать охранника СИЗО.

– Ладно, пойдем, будешь привыкать теперь к другим запахам, а вы валите отсюда, – почти враждебно сказал он стоявшим рядом операм. Отойдя от них на пару метров, он процедил сквозь зубы:

– Ненавижу.

– И как вы умудряетесь сюда попадать, – обратился он уже к Виктору,

– Пойдем, теперь это твое новое место жительства, – и повел его в подвал, который служил входом в СИЗО.

Одно дело, когда в тюрьму попадают заслуженно, обдуманно идут на преступление. выбирают жертву, планируют и готовятся совершить преступные действия. В таком случае бессознательно человек понимает, что последует наказание и можно сказать готов к тюрьме и тюремной жизни. Более того, если это рецидивист или вор по жизни, он попадает в тюрьме в знакомую среду обитания и чувствует себя как дома, а если еще совершает акты не повиновения администрации, то получает групповую поддержку и авторитет в среде сокамерников.

Другое дело, когда в тюрьму попадает человек из социального слоя не имеющего отношения к антисоциальному поведению или преступному миру, рабочий, служащий или предприниматель. Душевные муки невыносимые, отчаяние на пределе и последствия необратимы. Что бы выжить у них только один путь, приспособиться и забыть о прошлом. Жить настоящей жизнью, той которую им уготовила судьба и приложить все усилия, что бы пройти этот путь достойно и освободившись, вернуться к нормальной жизни. Наперекор злой воли отправивших его за решётку.

В карантине построение, всех вновь прибывших построили в небольшом прогулочном дворике. Публика собралась разная, разных возрастов и социальных слоев. На крыльцо вышел зек с папкой в руке и начал зачитывать фамилии. Тех, кого называли, проходили в помещение карантина, получать тюремную робу и алюминиевую ложку. Когда коптер (важная должность на зоне, заведует складом где хранятся вещи осужденных, назначается из среды заключенных) выдавал это барахло, говорил каждому:

– Ложка до конца срока.

Сказанное обжигало из изнутри, это звучало как еще один приговор. «До конца срока». Алюминиевая ложка потом каждый раз, когда ее достаешь три раза в день в тюремной столовой напоминает тебе словно эхо – «до конца срока».

Потом проходили к парикмахеру, тоже зеку, он стоял с машинкой для бритья в руках, держал ее так словно карающий меч, выставив демонстративно руку вперед и в сторону. Сама машинка была невероятных размеров и грозно фырчала, такие, наверное, использовали для стрижки баранов. По середине комнаты стояла табуретка.

– Давай заходи быстрей, – подгонял парикмахер очередного клиента,

– Сейчас модельную сделаем, не волнуйся, садись, – указывал он на табурет и ловко орудуя машинкой, за несколько быстрых движений оставлял очередного клиента абсолютно лысым. Когда тот вставал, стряхивая на пол остатки волос, парикмахер грозно добавлял,

– Убирай за собой, вон метла и совок, давай пошевеливайся это тебе не салон красоты.

Лысый зек, как-то неловко брал веник, словно боялся, что он обожжет ему руки и начинал сметать оставшиеся на полу волосы в кучу. В СИЗО ходили слухи, что мужику нельзя брать в руки метлу. Но тут никто не рискнул бы возразить. Те, кто поопытней постриглись наголо еще в СИЗО и с ухмылкой наблюдали за теми, кто брезгливо брался за веник.

После, всех вновь прибывших вели в баню, а так как карантин находится отдельно от жилой зоны, приходилось идти через всю зоновскую территорию. За оградами, которые разделяли бараки, стояли те, кто уже мотал свой срок и с любопытством наблюдали за новоприбывшими, которые понурив лысые головы брели под присмотром зека из карантина, с повязкой на рукаве на которой белой краской было написано «Дневальный карантина», в тюремную баню.

Баня представляла собой отдельно стоящее здание похожее на большой сарай и была огорожена забором из металлических прутьев, на входной калитке висел звонок. Зек с повязкой на рукаве нажал на кнопку звонка и из дверей большого сарая вышел невысокий пузатый дядька, одетый не в тюремную робу и открыл калитку. Это был начальник бани, тоже зек, но особенный, такая должность в тюрьме была как тут говорят «козырной». Банщик жил в бане, а не в общем бараке и пользовался в среде зеков определенным авторитетом, так как имел возможность распределять блага. Например, дать помыться подольше или пустит в баню в не назначенный час, выдать белье получше, но самое главное он мог помочь с запретами.

– У вас десять минут, – рявкнул он и повел прибывших в помещение.

За дверью, было что-то вроде раздевалки, вдоль стен стояли деревянные лавки, над ними в стене были прибиты деревянные крючки. В углу была еще одна дверь и за ней уже находилось помещение так называемой бани, которое больше подошло бы название душевая. Желто– рыжие стены, то ли от грибка, толи от времени, два окна заложенных толстыми, чуть прозрачными блоками из стекла почти не пропускали дневной свет. Вдоль стен стояли бетонные лавки, похожие на те что стоят на базаре для разделки мяса. На них стояли стопки тазиков для мытья. Ржавые трубы заканчивались под потолком душевыми сливами, которые зеки называли «сосками», всего их было пять, на некоторых не было распылителей воды. На всех «сосков» не хватало, и поэтому к ним выстроилась очередь. Наспех обмывшись и обтершись выданными полотенцами, больше похожими на застиранные тряпки, новенькие собрались во дворе бани, сбившись в кучу, озирались по сторонам, словно затравленные звери, у кого были сигареты, закурили, у кого не было поглядывали на курящих с завистью, и кто посмелее подходил и просил,

– Слышь оставишь покурить, а?

За оградой бани было видно бараки, с лева какое-то высокое здание без окон, левее располагалась зоновская качалка, тоже огороженная железными прутьями. На ней, словно из фильмов ужасов маячили какие-то фигуры, одетые в лохмотья. Они таскали железо, переделанные под гантели и штанги железные трубы, колеса от вагонов, блоки, сваренные из подручных материалов, больше напоминали пыточные машины, чем спортивные снаряды. На вновь прибывших, это производило неизгладимый шок. Из дворика бани они молча поглядывали на клетку за которой пыхтели качки и скрипело железо.

– Эй, хорош пялиться, забирайте вату! – рявкнул с порога начальник бани.

Вата, на тюремном жаргоне, матрац. Свернутые они лежали в углу. Многие уже сильно прохудились, дырявые в пятнах, иногда бурых, словно засохшая кровь, ждали своих новых хозяев. На этих матрасах придётся провести многие годы. Молча заходят зеки и берут первый, что попадается под руку. Некоторые пытаются выбирать, но тут же дневальный из карантина, отмечающий в тетрадке получающих тюремное имущество, орет на того, кто пытается выбрать матрац:

– Ты что охренел, не в отеле выбирать, взял и уматывай, за тобой еще очередь!

К вате прилагается подушка, набитая какой-то жуткой сбившейся в твердые комки материей и комплект постельного белья, но белья это громко сказано. Серого цвета тряпки, иногда ополовиненные и дырявые, больше похожие на ветошь. Что бы донести вату до карантина, нужно туго скрутить и обмотать простынями, скрученными в подобие веревки. Получается такая себе скрутка, «Улитка» на жаргоне. Водрузив себе на спину эти «улитки», новые зеки бредут, понурив головы в карантин через всю зону. Одетые в тюремную робу, с матрацами на спинах, идут они мимо тюремных бараков под многочисленными взглядами зеков, повисших на оградах локальных участков, разделяющих бараки.

– Вешайтесь, – раздается крик в след. От чего новенькие еще ниже склоняются под тяжестью, то ли скрученной в улитку ваты за спиной то ли от судьбы, обрушившейся на их головы.

Крамар, так называли его между собой оперативники, сидел на стуле в приёмной начальника по расследованию экономических преступлений. Его вызвали неожиданно, позвонив на мобильный. Он сидел и от волнения сжал ладони и засунул их между колен. Сергей был Гомельским коммерсантом. Ему на вид было лет тридцать пять. Он уже ловко приспособился выживать между бандитами и ментами. Иногда это ему приносило неплохие дивиденды, а иногда наоборот. Вот и сейчас этот звонок, что за ним последует? Дверь в кабинет начальника распахнулась и его пригласили зайти. За столом сидело трое неизвестных ему людей. Он остался стоять посреди кабинета. Один из сидящих за столом, с усами, обратился к нему без предисловий и грозным тоном:

– Вы продавали квартиру Хохлу?

От неожиданности у Сергея похолодело внизу живота. Уже весь дом знал, что Виктора арестовали и проводили у него в квартире обыск. Он действительно продал ему квартиру, но часть денег получил наличными. «Наверное, он раскололся», промелькнула мысль в голове Сергея. Но скрывать было бессмысленно, и он чуть выдавил из себя:

– Я продавал…

Больше было похоже не на ответ, а на эхо или переспрос.

– Да ты, – рявкнул усатый грозно на него уставившись. От страха у Крамара потемнело в глазах и пересохло во рту. Немного прейдя в себя, он выдавил из себя практически шепотом:

– Да продавал, все по закону, он рассчитался со мной.

– По закону или нет, мы решать будем, – прорычал усатый. От чего у Крамара закружилась голова, «Это конец!», единственное, что пронеслось у него в голове. Увидев его страх и замешательство, один из сидящих за столом, обратился к нему уже помягче:

– Не волнуйтесь, к Вам нет претензий. Поймали международного преступника, нам нужно знать, что у него есть.

Немного прейдя в себя от услышанного и понял, что это не к нему претензии, Крамар словно очнулся:

– Да, да, он мне всегда не нравился, эти хохлы всегда такие, – дрожащим от страха и волнения голосом, затараторил он.

– Слушай сюда, – снова заговорил усатый, – нужно отобрать у него жилье, будем все конфисковать, а квартиру эту в центре и после ремонта, нужно передать достойным офицерам из нашего управления, которые служат родине и очищают нашу землю от подобных хохлов. Значит будешь работать с нашим опером, – кивнул он в сторону сидящего за столом и молчавшего все это время человеком, – он тебе поможет с бумагами, только смотри без глупостей, у нас на тебя вагон компромата, где ни будь скажешь об этом разговоре или сделаешь что-то не так, тебе конец, пойдешь по этапу, понял? – а сейчас свободен, ожидай в коридоре.

Крамар на ватных ногах вышел в коридор и упал на стул, холодный пот выступил у него на лбу.

Оставшись одни в кабинете, начальник следствия, начальник по борьбе с экономическими преступлениями и старший опер, продолжили разговор:

– Да квартира хорошая, надо убрать ее из-под конфискации, – продолжил усатый, – ты Валера, – обратился он к старшему оперу, – посмотри еще раз документы, обрати внимание, как можно расторгнуть договор купли-продажи, если надо помощь в суде, скажи, что от меня, они все быстро сделают, пока хохол в СИЗО он не сможет обжаловать решение, а когда будем закрывать дело подложим решение и в том какой-нибудь и уже поздно будет обжаловать. А этот «комерс», что чуть тут не обосрался, пусть всю грязную работу делает, по судам бегает и все прочее. Если что мы не при делах. Все ясно? – Опер кивнул,