Тюрьма №8

– На вас поступило заявление от вашего партнера, о том, что вы завладели средствами компании, которой вы владеете на равных правах, это так?

– Да фирмой мы владеем на равных правах, но я ничем не завладевал.

Допрос длился долго. Владиславу стало понятно, что он отсюда уже не выйдет быстро, но надежда его не покидала. Он просил пригласить своего партнера, чтобы разобраться, но ему было отказано, ближе к вечеру его отвезли в изолятор временного содержания, следователь имел право задержать его до трех суток. В ИВС его заставили раздеться до трусов и выложить все из карманов в ящик. Потом его отправили в камеру. Он был в костюме и явно не вписывался в общую картину. Зайдя в камеру, он немного опешил от увиденного. Помещение было небольшое, в углу находился умывальник, весь ржавый и грязный. В углу была обгаженная дырка в полу, очевидно туалет. Стены были оштукатурены таким образом, словно на них бросали цемент, и он застыл, превратившись в щебень, прислониться к стене было невозможно. От входа в камеру был небольшой проход, где-то пол метра, потом было что-то вроде возвышения из досок, на котором можно было сидеть или лежать. Как потом выяснилось, это называли «сценой», это действительно было похоже на сцену. Что бы залезть на нее нужно было разуться. В углу камеры было маленькое зарешеченное окошко, из него ничего нельзя было увидеть, стекла не было. Когда Владислав зашел в камеру, там никого не было. Он присел на «сцену» и закурил. Из окошка доносился шум дождя, который потом перерос в ливень. «Это, наверное, по мне дождь плачет», подумал Владислав. Первую ночь в ИВС он не заснул. Так и просидел на «сцене» куря одну сигарету за другой. Он понял, что это все организовал его партнер, чтобы избавиться от него и полностью завладеть фирмой. Теперь, когда он все создал и получил этот контракт, стал не нужен.

– Осужденный Владислав, – рявкнул завхоз карантина, – заходим на распределение.

Окрик вернул Владислава в реальность. Он уже в колонии. Суд дал ему десять лет. Как сказал следователь – «за отказ признания вины». У него забрали фирму, машину, личные вещи. Квартиру удалось сохранить, только потому что адвокат убедил жену развестись, иначе забрали бы и квартиру. Обращения во всевозможные инстанции результата не дали, а кажется только еще больше усугубляли его положение. Все заслуги были забыты. Партер на суд даже не пришел, дал письменные пояснения и утверждал, что был обманут и требовал наказать виновного по всей строгости закона. Суд пошел ему на встречу и добавил срок по еще одной статье, на которой настаивал следователь – «злоупотребление властью или служебными полномочиями». Не ясно как это относилось к частной фирме, все протесты судом были отклонены и по совокупности совершенных преступлений, учитывая тяжесть и отказ раскаяться и содействовать суду и следствию, путем сложения сроков наказания, назначить десять лет усиленного режима с конфискацией имущества и лишением права занимать руководящие должности на протяжении пяти лет.

Всех, кого распределили по отрядам, ждали, когда за ними придёт завхоз. Потом брали свои пожитки, взваливали скрученный матрас на спину и брели к месту назначения. Когда впервые попадаешь в локальный участок отряда на зоне, а потом и в барак, охватывает чувство, что здесь кипит, какая-то своя, особенная жизнь. После тюрьмы или СИЗО, поражает количество людей и наличие большей территории для передвижения. Все похоже на муравейник. На вновь прибывших смотрят по-разному, кто-то с сочувствием, кто-то с безразличием, а кто-то оценивает их шансы на выживание. Эти сотни глаз смотрящих на плетущихся со своими пожитками новеньких, словно тысячи невидимых иголок пронизывают насквозь и заставляют еще больше сжиматься от страха неизвестности и безысходности судьбы, обрушившейся на их головы.

Зона, это отдельный мир. Другая среда обитания. Пожалуй, трудно найти слова, которые смогут кратко охарактеризовать это место. Это практически своего рода государство, населенное популяцией одного пола – мужчинами и построено таким образом, чтобы быть максимально автономным, имеет свою строгую границу, ограду по периметру с вооруженной охраной на вышках, жилую зону, промышленную зону, столовую, медицинскую часть, баню, клуб, церковь, свою тюрьму – ШИЗО и БУР и даже свою гостиницу – место где предоставляют для зеков долгосрочные свидания с родными и близкими. Единовременно на этой территории могут находиться до пяти тысяч осужденных, но при желании можно и больше. Кроме того, есть администрация, своего рода правительство, которое управляет всем и вся на этой закрытой территории. Может судить и миловать, награждать и наказывать, а если нужно, то и казнить. Что бы управлять этим устройством нужны правила и не просто правила, а система правил. Здесь есть система, состоящая из нескольких правил. Правила внутреннего распорядка, составленные целыми научными институтами, они направленны на полный контроль за осужденными и регламентируют все начиная со стрижки и заканчивая предметами личной гигиены и пайки в столовой. Все расписан, посчитано и взвешено. Правила тюремной жизни, придуманные уже самими зеками. Их история тянется из веков. Дополняется, совершенствуется, но базовые принципы не меняются. Если коротко – не кради у своих, ничего не проси, никого не бойся, не доверяй никому, оставайся тем, кто ты есть, не ври, не лезь не в свои дела, больше молчи и меньше слушай. Правила, навязанные администрацией. Администрации нужен контроль, полный контроль и подчинение. Поэтому в каждом отряде есть своя так сказать «администрация» из среды осужденных. Это завхоз и дневальные, еще есть каптер – заведующий помещением, где зеки хранят свои нехитрые пожитки, сумки, их еще называют «кешар». Каптер очень жирная по тюремным понятиям должность и понятно, что попасть на такую должность может не каждый, а только доверенное лицо со стороны руководства зоны. Они выполняют прямые распоряжения администрации. Кроме этого должны находить общий язык с заключенными, потому как это тюрьма и сильно не покомандуешь, даже если тебя назначили на должность, статус особо не меняется и жить нужно в бараке вместе со всеми. Поэтому они всегда балансируют между требованиями администрации и желанием эти правила нарушить осужденными. Не каждый сможет быть в их шкуре, нужно обладать определенными навыками приспособления и выживания, чтобы угодить каждой стороне в этом бесконечном конфликте интересов.

Как и всякое государство зона построена по принципу административных делений и влияний, а управляется по принципу демократического централизма с элементами военного коммунизма и социального равенства. Есть начальник колонии – «хозяйка» для заключенных -можно сказать верховный правитель этого устройства, обладающий не ограниченной властью над всеми, кто находится на его территории и над заключенными и над ментами, закрытый от общественности с воли забором обвитым колючей проволокой с военной и вооруженной охраной по периметру, это практически царь с неограниченными полномочиями. Потом по иерархии идет заместитель по политическо-воспитательной работе, что по меньшей мере звучит странно, но это важная должность, которая единственная может сохранять баланс интересов с начальником колонии и имеет не меньшее влияние. Затем есть воспитательная часть, это военные, которые должны заниматься перевоспитанием осужденных, но на самом деле никакой роли в управлении зоной не играют, занимаются в основном бумажной работой. Оперативная часть, это те, кто выполняет роль внутренней милиции. Медицинская часть– следят за состоянием здоровья среди осужденных, но не особо гуманно. Очень важное место занимает промышленная зона, место где дешёвым, рабским трудом зеков зарабатываются миллионы для нужд прежде всего приближенных начальника и администрации. Иногда это целые мини предприятия по переработке древесины, металла и вторсырья, работающие даже на экспорт. Неподконтрольные местным администрациям с воли и закрытые для проверок из вне, своего рода безналоговые зоны, получающие колоссальные доходы за счет того, что работающие на этих предприятиях заключенные получают три доллара в месяц, а иногда и вообще ничего, так как высчитывают все заработанное на погашение исков, назначенных судом. Все должности в зоне заняты военными. Они носят военную форму внутренних войск и считаются военнообязанными на действующей службе. Но работу им приходилось выполнять мусорскую. Они не любили, когда их называли мусорами, считали это оскорблением и называли себя жандармами, хотя конечно же они были самыми настоящими лягавыми, только в военной форме.

Кажется, что все это нагромождение невозможно поддерживать в постоянном порядке, ведь это на самом деле тюрьма и она населена порой очень агрессивными не желающими подчиняться требованиям администрациями арестантами, которые постоянно нарушают режим содержания и призывают других заключенных следовать правилам и понятиям тюремной жизни. И здесь играет очень важную роль правило -разделяй и властвуй, которое воплощает в жизнь оперативная часть. В задачи которой входит не только поддержание внутреннего распорядка и подчинение заключенных требованиям администрации, но и еще выполнения важной функции оперативно– следственного органа внутри зоны, одной из основных задач которой продолжение оперативной разработки заключенных. Другими словами, они неустанно следят за всеми зеками. За некоторыми особенно пристально. Например, кто-то не признал вину или не рассказал где спрятал награбленное, а кого-то закрыли по мелочи и зная, что за ним есть еще преступления более тяжелые и нужно как угодно получить о нем сведения. Да и за внутренним порядком нужно следить, вдруг кто побег готовит или бунт, а может хочет запрет затянуть в зону (наркотики, деньги или алкоголь -запрет на жаргоне). Для этого опера на зоне создают сеть из информаторов – стукачей по тюремному. И навязывают свои правила через эти отбросы даже уже в тюремной среде, ведь никогда не знаешь кто работает на администрацию зоны, разговариваешь или что-то делаешь за тобой постоянно наблюдают и неизвестно откуда или кто. Как-то пошел слух, что по всей зоне поставят видеонаблюдение и зеки начали волноваться и на обходе, плановой проверки администрацией отрядов, не выдержали и задали вопрос Куму (Заместитель начальника колонии по оперативной работе),

– Скажите, а правда, что скоро везде будут установлены камеры наблюдения.

Тот высокомерно обвел взглядом любопытствующих зеков и выдал:

– Да зачем эти камеры наблюдения, я за пачку сигарет узнаю, чем вы в туалет сегодня ходили.

Конечно же узнать кто стучит было не просто. За это расправа наступала очень быстро и если не успеет стукач сбежать, как тут говорят «ломануться к ментам», то его могли и удавить по-тихому. Один раз был такой случай, в зоне были места, где можно позвонить по мобильному. Это было рискованно, запросто попасть в ШИЗО (штрафной изолятор), но иногда была возможность обратиться за такой услугой к тем, кто тебе доверяет. Правда это было очень непросто, нужно ставить пикет, и самому прикрываться, что бы никто не слышал с кем и о чем говоришь. Администрация боролась с этим всеми силами, устраивали шмоны и даже разрешали стукачам пользоваться телефоном, что бы те могли оперативно информировать про звонящих. Стукач посылал оперу СМС когда видел как разговаривают по мобильному и сразу же прибегали мусора со «шмоном» именно к тем, кто говорил. Зеки догадывались, что кто-то их сдает, но как говорится, поймать за руку не могли, если бы не счастливый случай. Этого стукача выявили случайно, он дал другому осужденному телефон позвонить и не вытащил свою сим карту, и когда звонивший случайно набрал номер, который был записан в памяти телефона на той стороне ответили – «Оперуполномоченный Носков». Сразу поняли, это был зоновский опер. А когда посмотрели СМС переписку по этому номеру, то окончательно убедились. «Третий ходок с права, нижняя нара». Это значит, что по телефону говорят на нижнем ярусе в третьем проходе между нарами с права от входа. Там вчера был шмон, ночью пришли контролеры с дежурным по зоне офицером, все перевернули и нашли телефон, спрятанный в нише между стенок тумбочки. Когда зеки подошли к этому стукачу за разъяснениями, тот сделал вид что не понимает, о чем говорят и сказал, что сейчас сходит в туалет и потом все объяснит. Воспользовавшись заминкой, он вырвался из барака и побежал на выход из локалки, а потом в штаб, так называлось небольшое отдельно стоящее здание на территории зоны в котором находилась администрация. Еще были правила каждодневной жизни в зоне, это когда нужно делать все так, что бы минимально контактировать со всеми вышеперечисленными правилами, что пожалуй было самым сложным, потому что нельзя никуда скрыться, ты все время на виду, постоянно вступаешь вольно или невольно во взаимодействие с окружающей тебя средой или с кем то конкретно из этой среды и нельзя развернуться и уйти или проигнорировать, как это обычно делаешь на воле, потому что если будешь игнорировать это воспринимается как оскорбление, типа «ставишь себя выше других». А что бы выжить на зоне нужно получить статус групповой поддержки, для этого нужно участвовать в актах группового неповиновения и в тоже время не вступать в открытый конфликт с администрацией.

Иван взял кружку с чаем, даже в такой духоте горячий «кругаль» не обжигал руки. Тепло приятно разливалось по телу и на минуту забывались все невзгоды, что произошли с ним за последние полтора года.

«Давай не задерживай, знаешь за что Филипа Киркорова убили?» – рядом сидел какой-то дядька, помятого вида. Торопил, что бы не держали долго кружку, а пускали дальше по кругу, это была такая шутка про Киркорова. Знаю, отозвался Иван,

«Микрофон задерживал», неспешно ответил он, передавая другому кружку с чифирем.

Иван катался по этапам уже долго. Сейчас его привезли на Володарку, тюрьма в Минске. Этап пришел ночью из Бреста, всех кого привезли, загрузили в сборную камеру, и они решили «чифирнуть», заварить чай в железной черной от частого заваривания кружке. В такие минуты, он позволял себе немного расслабиться и унестись мыслями далеко от тюремных будней. Туда где был его дом и прошло его детство и юность. Отца он не помнил, а мама особенно о нем и не рассказывала, старалась давать ему все самое лучшее, что бы он не испытывал недостатка внимания из-за отсутствия отца. Став старше и подружившись со своими сверстниками, он всегда тянулся к тем, у кого был отец. Всегда с интересом слушал, как они пересказывают о своих отношениях и в глубине души хотел, чтобы и у него был отец. Иногда он думал, если совершит что-то необыкновенное, дерзкое и смелое, отец вспомнит его и придёт к нему, пожмет руку и примет как сына, и они станут друзьями и уже никогда не будут расставаться. Его никогда не покидало чувство оставленного ребенка, словно чего-то не хватало, словно что-то оторвали от него, обманули оставили одного. Он всегда любил бывать у своего друга Глеба. У Глеба был отец. Он работал на заводе мастером. Часто Иван слышал, как тот поучал Глеба как нужно жить и добиваться всего в жизни. Особо не добившись успехов в собственной, он словно пытался реализовать упущенный шанс на своем сыне. Постоянно твердил, что тот должен стать лидером, добиваться поставленной цели любыми путями, ни с кем не считаться и если нужно применять силу на пути к успеху, деньгам и власти. Иван хорошо помнил эти разговоры, которые иногда случались в доме Глеба. Как он жадно их слушал и потом еще долго повторял про себя услышанное. Постепенно они начинали осознавать услышанное от отца Глеба и задавать себе вопрос – почему у одних есть больше того, что не могут себе позволить другие люди. С ними в классе учился парень. Его отец был коммерсант, барыга -так презрительно они его называли в своей компашке, Глеб, Иван и еще парочка их сверстников. Кажется, их объединяла ненависть к успешному отцу их одноклассника. Часто собираясь после школы на соседней стройке, они, покуривая дешёвые сигареты и потягивая кислое пиво из одной бутылки на четверых, возмущались новым телефоном у сына барыги и о том, что того каждое утро в школу привозит водитель, а им приходится тащится на общественном транспорте. О чем бы не заходила речь, они всегда возвращались к этой теме снова и снова. К тому времени они уже повзрослели, учились в выпускном классе и впереди открывались жизненные перспективы, но освоить их без средств было, по их мнению, невозможно. И вот однажды, кто-то из их компашки, Иван уже не помнил кто, но кажется это был Глеб, предложил восстановить справедливость и получить денег с барыги. Он как сейчас помнит весь их разговор дословно:

– Видел, вчера этот мажор подкатил к школе на новой тачке? – Спросил его Глеб, имея в виду их одноклассника, сына барыги.

– Да видел, как на него все девчонки пялились, козел, -пробубнил он в ответ.

– Почему так? – воскликнул Глеб,

– Где же справедливость, одним все другим ничего. Нужно как-то получить с них денег, – имея в виду барыгу и его сына.

– И как? – переспросил Иван.

– Возьмем его в заложники и потребуем у папаши выкуп, он его видимо любит сильно, раскошелиться значит по-быстрому за сыночка.

Дальше, словно все уже давно созрело в голове, они начали обсуждать возможный план похищения. Было решено, что они усыпят жертву, подсыпав в алкоголь снотворное и вывезут его в лес, у одного из их компашки, была вырыта землянка недалеко от города. Там можно будет держать заложника до получения выкупа. Распределили между собой обязанности и назначили дату. Решили, что один из них, кто знал сына барыги лучше всех, предложит ему встретиться, якобы с предложением заработать денег, а дальше все по плану. Но мажор не клюнул на предложение, чем еще сильнее обозлил их. Он просто рассмеялся в глаза их товарищу, когда тот завел разговор о совместном бизнесе:

– Ты посмотри на себя, бизнесмен, иди к своим, – ответил ему мажор с сарказмом.

Тогда они решили немного изменить план и напасть на него на улице, когда тот будет идти со стоянки домой. Они выбрали подходящий день и когда Глеб возвращался с автомобильной стоянки, они поджидали его в безлюдном месте между домами. И окружив его один из них приложил ему к лицу марлю, пропитанную эфиром, отчего тот сразу же начал терять сознание не успев произнести ни звука. Они подхватили его за руки и потащили к машине. Все произошло настолько быстро, что со стороны никто ничего не заметил, можно было подумать, что собутыльники ведут перебравшего алкоголя товарища.

Придя в сознание, Глеб обнаружил, что находится в каком-то помещении похожем на шалаш или землянку. Пахло сырой землей и было очень холодно. Он не мог пошевелить ни руками, ни ногами, видеть тоже ничего не мог, похоже, что на голове у него был надет мешок Он слышал отдаленные голоса. Страх охватил его ион выдавил из себя крик:

– Где, я?

По хрусту веток он услышал, как кто-то приближается к нему. Потом приподняв ему мешок на голове, нагнулся к нему и почти в ухо прошептал:

– Сейчас наберу номер твоего папаши, скажи, что тебя похитили, и, если хочет увидеть тебя, пускай готовит 40 тысяч баксов. На размышление – один час. Или начнет получать тебя по частям.

От услышанного у Глеба похолодело в животе и словно молния пронзила все его тело обдавая ожогом ужаса от внезапной догадки куда он попал и что с ним происходит. Несколько секунд он не мог даже пошевелиться, словно был парализован. В реальность его вернул пинок ногой в спину:

– Эй, ты слышал козел, что тебе было сказано? – последовал вопрос от незнакомца, державшего телефон возле уха Глеба. Тому ничего не оставалось делать как выдавить из себя «Да». Потом все было как в тумане. Гудки в трубке прижатой к его уху незнакомцем, волнение от которого язык словно присох к небу, взволнованный голос отца в трубке, свой голос, как и не его вовсе произнес то, что от него требовали. Ответа от отца он не услышал, телефон забрали, опять натянули на голову мешок и толкнули в спину он повалился на землю словно мешок и в нос опять ударил резкий запах сырой земли. «Это наверно моя могила», пронеслось в голове Глеба. Потом он только слышал отдаленные голоса или голос, кто-то постоянно спрашивал: «Ну что?», все что он мог разобрать. Время словно остановилось для него. День или ночь, час прошел или десять, было непонятно. Иногда он проваливался в сон, но также резко просыпался от каждого шороха. Кто-то подошел к нему и тяжело дыша, словно от волнения произнес:

– Ну что, готов?

От услышанного у Глеба все тело стало словно ватным, и он почувствовал какую-то апатию ко всему происходящему и то что с ним может случится. Он не ответил и приготовился к худшему, что он мог себе представить. Поучаствовал как ему развязывают руки и освобождают от веревок ноги, не снимая мешка с головы, ему помогли подняться и подталкивая в спину вывели из землянки. Запах свежего утра проник в каждую клетку его тела, он вздохнул полной грудью.

– Теперь слушай, – прозвучал голос незнакомца из-за его спины,

– Я сейчас сниму мешок с твоей головы, и ты не оглядываясь пойдешь прямо, если только попробуешь оглянуться, тебе конец, понял? Если понял кивни головой и на счет три я снимаю мешок.

Глеб кивнул и почувствовал, как с него стянули мешок и подтолкнув в спину сказали – «Иди». Он пошел, опустив голову и смотря себе под ноги ожидал или удара, или выстрела, но ничего не произошло и побродив по лесу он услышал шум автотрассы. Он так и не оглянулся не разу, пока не поймал попутку, водитель которой очевидно пожалев его согласился подбросить до города странно выглядевшего парня с мертвенно бледным лицом.

Друзья собрались в ресторане, отметить успешно провернутое дельце. Получив выкуп за заложника, они чествовали себя словно из фильма про гангстеров, которые часто смотрели и восхищались дерзкими и отважными парнями из западных вестернов. Они уже успели обменять часть из полученных долларов и потратить на всякую чепуху, мебель, компьютеры и новые телефоны. Выпивая, они в который раз пересказывали друг другу детали произошедшего и вспоминали как ловко водили жертву за нос, меняя адреса встречи для передачи выкупа за заложника. Про ночь, которую пришлось провести одному из них в шалаше со связанным и с мешком на голове мажором. Вспоминали как они собирались на стройке и выскребали по карманам мелочь, чтобы купить бутылку дешёвого пива и пачку сигарет «Минск» и вот сейчас они могли позволить себе дорогой алкоголь и шикарный ресторан в центре города, в сторону которого раньше даже не решались смотреть. Казалось, сбылись все их мечтания, они восстановили социальную справедливость ощипли барыгу. Но радость не наполняла до конца, а выпитый алкоголь только пробуждал темные места в их душах и, хотя они не признавались в слух друг другу, всех объединяло одно чувство – зарождавшееся волнение, переходившее в липкий и удушливый страх, который вместе с парами алкоголя поднимался и окутывал все их сознание.

Все дальнейшее происходило как лопнувшая пружина. Быстро с шумом и множественными виткам одинаковых событий.

Следующим утром после посиделок в ресторане, почти одновременно в квартиры друзей ворвались опергруппы и провели аресты. Им сразу же предъявили обвинения в вымогательстве, похищении человека и удержании заложника. С момента ареста они не видели друг друга. Их держали в различных камерах. Никто не понимал, что происходит, каждому из них по отдельности следователь предъявлял улики, о которых не мог знать без сотрудничества кого-то из них. Иван держался до последнего. Отказывался признавать свое участие в похищении и всячески отрицал свою вину, до тех пор, пока следователь не предъявил ему результаты экспертизы окурка, который нашли возле землянки, на нем были биологические следы – ДНК Ивана. Дальше сопротивляться не было смысла, следователь пообещал минимальные сроки за признательные показания, поэтому каждый начал бороться сам за себя и рассказывать все что нужно и не нужно. На суде их признания не приняли во внимание и учитывая тяжесть совершенных преступлений группой лиц дали сроки от десяти до двенадцати лет.

В сборной камере на десять человек их находилось в два раза больше. В такой камере обычно собирали всех, кого доставляли в тюрьму по этапу для дальнейшего распределения по тюрьмам или зонам. Кому-то уже вынесен приговор и направляют на зону к месту отбывания наказания. Кто-то едет на тюрьму № 8 в Жодино, туда отправляют всех, кто был не согласен с вынесенным приговором и пытался его обжаловать. По закону, до вступления приговора в силу арестованный еще не является осужденным и может находиться в СИЗО до окончания прохождения жалобы на приговор по всем инстанциям, а это может быть долго, учитывая скорость рассмотрения апелляций. Администрация СИЗО, под предлогом переполненности камер, отбирала таких и отправляла по этапу в Жодино. Тюрьма № 8 считалась одной из самых жестоких не только в Беларуси, но и в Европе. Передвигались арестанты там исключительно под землей, даже прогулочные дворики были вырыты в земле и сверху накрыты решеткой. Что бы находящиеся там не могли понять где они находятся их водили по тюрьме каждый раз новыми коридорами. На этапе еще были и те, кого с зоны возвращали на тюрьму, или по пересмотру дела, или по вновь открывшимся обстоятельствам, чтобы добавить срок. Сборная камера представляла собой прямоугольное помещение, с «положняком» – столом на жаргоне, забетонированным в пол и приваренным к нему скамейками накрытых досками. За ним запросто могли разместиться человек десять одновременно. Нар в такой камере не было, а была «сцена» – возвышение вдоль всей камеры сбитое из досок. На нем можно было прилечь, и кто хотел лежали покатом, положив под голову сумки с пожитками. Лежать на досках было не очень удобно, поэтому многие просто сидели или на краю «сцены» или опершись спиной на стену. Умывальник и параша находились в углу и ничем не отделялись от остального помещения. В камере было два без стекла зарешёченных окна. В просветах между решёток, можно было разглядеть край неба и какие-то здания. Тюрьма находилась в центре города, и когда в камере было тихо можно было прислушаться и услышать шум большого города. Для тех, кто долго катался по тюрьмам, это было сродни глотка свежего воздуха с воли, которая была буквально в каких-то двадцати метрах. На рассвете, караульные начали вызывать для распределения по тюрьме вновь прибывших арестантов, стучали дубинкой в двери камеры и орали «Осужденный, с вещами на выход». Потом через некоторое время открывали металлическую дверь и выводили на «продол» тех, кого заказали. Выходившие из камеры, ставили возле себя свои пожитки, сумку или пакет с личными вещами и поворачивались лицом к стене. Разговаривать и поворачиваться было запрещено, за нарушение можно было отхватить дубинкой по спине или ногам.

Потом караульный подходил к каждому сзади и спрашивал – Фамилия?

Стоящий лицом к стене должен громко произнести свою фамилию.

– Статья? – спрашивал снова караульный. В ответ нужно было назвать статью, по которой осужден. Когда перекличка заканчивалась, всем нужно взять руки за спину при этом держа свою сумку и не поднимая головы идти за конвоиром. Замыкал процессию обычно конвойный с собакой, которая постоянно рычала и норовила цапнуть замыкающего зека за ноги, отчего тот постоянно ускорял шаг и оглядывался, врезаясь впереди идущего товарища. Конвоирам нравилось забавляться таким образом, они всегда ослабляли поводок пса, давая ему возможность дотянуться до жертвы.

Всех, кто отправлялся дальше по этапу, направляли в камеру, находящуюся в месте, от куда невозможно связаться с другими заключенными находящимися в тюрьме. Пройдя длинными и кажется бесконечными коридорами тюрьмы вереница арестантов, подгоняемая псом и окриками конвойных, дошла до специального продола. Это место находится в подвале и практически изолированно., имеет один вход, который закрывается широкой дверью из толстого листового металла. Длинный коридор, выложенный кирпичом, трескающимся от древности, потолок в виде арки словно сжимает и сдавливает. Кажется, что эти стены видели немало страданий от начала времен. Камеры расположены по левую сторону. В конце коридора постоянно находились караульные, там размещались камеры тех кому грозила высшая мера наказания – расстрел. Этот коридор еще называли стометровкой, подразумевая что это последние сто метров, сто шагов, отделяющих от исполнения приговора приговорённых к казни осужденных. Мрачное освещение, сырость, странная вонь гнили и грозная тишина не характерная для тюрьмы, наводила на прибывших ужас. Кажется, что от сюда выход может быть только один – в преисподнюю. Тут так же было две камеры для идущих по этапу арестантов их еще называли «этапками». Камера куда привели конвойные новую партию была на шесть шконарей, размером три на три метра, со сводчатым потолком и кирпичными обузившимися стенами. С права от входа была грязная дырка в полу, отхожее место ничем не отгороженное. Рядом что-то вроде умывальника, из стены торчала труба с краном, вода из которого сливалась прямо в отхожее место. С лева была ниша, уходившая ив стену и сужавшись заканчивалась смотровой щелью, закрытой снаружи. Ниша была устроена таким образом, что из щели можно было видеть всю камеру, где бы ты не находился. На противоположной от двери стене было что-то на подобие окна, но так заварено решётками, что даже свет не поступал в камеру. Под ним лежала груда матрасов, черные от грязи и гнили они издавали невыносимый смрад. На потолке была одна лампа дневного света, от времени она уже еле светилась и освещения в камере не хватало, от чего она становилась еще мрачнее. Пол был тоже выложен кирпичом и местами покрыт чем-то вроде, битума, перемешанного с песком, то ли спрессовавшейся от вечности грязи. Шконари располагались в три рядя по два в каждом, верхний и нижний. Доски, которыми они были покрыты, были отполированы многочисленными постояльцами до блеска и были исписаны названиями типа, «здесь был Вася из Бреста, дали десть год». В камеру на шесть человек, загрузили десять. Значит спать придётся по очереди. Рассевшись по нарам и переведя дух после долгой дороги, случайные попутчики начали знакомиться. Кто-то уже раньше встречался или как говорят «ловился» на этапе или в камерах СИЗО. Если были незнакомые, кто-то из присутствовавших спрашивал, «у всех все в порядке, ничего нет невыясненного или может кто знает, чего не знают остальные?» Имелось в виду есть ли среди присутствовавших кто-то отсаженный на кругаль или пробитый т.е. из низшей тюремной касты. Обычно по этапу уже было известно кто есть, кто. Но всякое бывает. И если все в порядке, то можно было и «чифирнуть» на новом месте. Неожиданно грохот отпирающейся кормушки, небольшого окошка для подачи еды в камеру в камеру заставил всех насторожиться. Когда окошко открылось, караульный постучал по нему ключами, подзывая кого ни будь из заключенных. Никто не решался подойти к кормушке и тогда конвоир начинал громче тарабанить ключом, кто-то из арестантов поопытней говорил:

– Ну подойдите, не бойтесь, спросите, что он хочет.

Тогда кто был ближе подходил к кормушке и что бы видеть контролера, присаживался на корточки и поднимал голову в верх.

– Спирт будете? – спросил тюремный контролер.

Это было так неожиданно, что первое мгновение никто не мог проронить ни слова. Прейдя в себя после небольшого колебания, вдруг это провокация, ответили:

– Давай.