Под лепестком несущего винта. Книга вторая

– Тебе хорошо? – с неподдельным интересом задала она риторический вопрос, когда мы уселись пить кофе. Странно, но женщин почему – то заботит именно он.

– Не то слово, дорогая, – успокоил я . – Просто восхитительно!

– Мне тоже было приятно. Знаешь, я с первой встречи хотела. Но ты был так увлечён!

– Лучше поздно, чем – никогда, – философски подытожил я наш диалог. – Давай – ка поспим пару часиков.

– А ты разве не в гарнизон?

– Ну, куда мне, на ночь глядя?

– Тогда я мигом, – оживилась Марина и принялась стелить постель.

Наутро «на посошок» мы снова занялись любовью, только на этот раз верховодил я.

На заре туманной юности, когда я с ненасытной жадностью пожирал глазами книгу за книгой, мне совершенно случайно попался трактат « О любви» Стефана Цвейга. Произведение философическое, но, тем не менее, любопытное и забавное. Оказывается, как таковая, любовь – не эфемерное понятие, не состояние души, а нравственная категория, имеющая четыре подвида: любовь – влечение, любовь – страсть, любовь – привычка и – платоническая любовь.

В те далёкие времена я мало смыслил в тонкостях человеческих отношений, однако свою любовь к Светлане в тот час зачислил в разряд влечений. Мне и в голову не приходило, что возлюбленную можно трахнуть. Какое там, у меня дух захватывало от мысли, что к ней можно прикоснуться. И в этом плане любовь смахивала на безответную, строго законспирированную платоническую. Теперь, когда ненаглядная стала моей супругой, и я регулярно утолял свою страсть, оставалась только привычка. Впрочем, и она была с большой выслугой лет. Так что, вопреки утверждениям писателя, все разновидности любви во мне уживались скопом.

Замечание Марины о моей измене я списал на её молодость. Не такой я богач, чтобы пройти мимо лакомого кусочка, если он сам просится в рот. И измена – категория нравственная, но ничуть не физиологическая. Изменить – это значит навредить интересам семьи, замахнуться на её прочность, подорвать материальные устои. А какие убытки от того, что я бросил палку на стороне? Наоборот, я получил порцию адреналина, прочистил мозги, заработал с новой энергией и не нарушил рекомендаций гинекологов, убеждённых, что нормальная половая жизнь должна происходить не менее трёх раз в неделю.

Как – то я спросил одну из моих пассий, что она чувствует после близости с мужчиной.

– Необыкновенную лёгкость и огромный прилив душевных сил! – уверенно ответила она. И я ей поверил.

Молодость беспечна, абстрактно она никогда не стареет, если не привязана к конкретному человеку. Течения времени она тоже не замечает, и молодые смотрят на старость снисходительно и свысока. Они твёрдо убеждены, что шагреневая кожа для них безразмерна как космос, и никогда не ссохнется.

Но время – единственная весомая категория, которую не повернуть вспять. Увы, мы начинаем это понимать только на склоне лет…

В понедельник я сдал подготовленный материал в секретариат, просмотрел накопившуюся корреспонденцию, рассказал ребятам о новостях и получил предписание отправляться в пригородное местечко Парголово для освещения лыжных отборочных соревнований среди авиаторов.

Я никогда не был в Швейцарии, но много читал об этой стране, и не ошибусь, если скажу, что Всевышний при создании Земли отщипнул кусочек от швейцарских Альп и прилепил его в районе Питерской области. Заколдованное место, когда ты стоишь в окружении величественных сосен и жуткой тишины, а сверху, из поднебесья, лениво кружась, на тебя опускаются пушистые невесомые снежинки. Воздух чист и прозрачен, как горный хрусталь. Дышится легко и просто. Красота несказанная! И хочется жить, и тянет на подвиг.

На пороге гостиницы лицом к лицу я столкнулся с Васькой Макаровым, моим однокашником и непревзойдённым чемпионом училища по зимним видам спорта. На дистанции в пять километров он давал фору всему классному отделению не менее, чем в три минуты, и приходил к финишу первым. Внешне угловатый, ничем не привлекательный и даже флегматичный, он ходил по-матросски вразвалку, но разительно преображался, если становился на лыжи. Когда он летел по лыжне, всем казалось, что в задниках его ботинок вмонтированы миниатюрные реактивные двигатели, позволяющие ему удваивать длину каждого шага. Он, наверное, и родился с лыжами в придачу, потому что жил на охотничьей усадьбе, и все десять лет бегал в районную школу, расположенную в восьми километрах от дома. Каждый день по два раза, туда и обратно. Не мудрено, что он попал на армейские соревнования.

Встрече мы оба обрадовались, но он спешил на тренировку, и успел сообщить, что служит в Прикарпатье, летает на девятнадцатых, и что недавно стал командиром звена. Вот как! А я топчусь на месте, разрываюсь на части, пытаясь поймать за хвост птицу призрачного счастья, а если вдуматься серьёзно, то катастрофически деградирую. Да то ли я делаю, тот ли путь выбрал и к чему стремлюсь? Что я болтаюсь, как дерьмо в проруби? То истребители, то вертолёты, то печать…

Не пора ли определиться всерьёз и навсегда?

Зря я не послушался совета моей матери. Мудрая женщина, она говорила, что прежде, чем начинать новое дело, нужно иметь свободный капитал. Не деньги, а именно капитал, который можно сколотить на любимой работе.

C «Капиталом» Карла Маркса я уже был знаком с училища, с занятий по марксистско–ленинской подготовке. Но там шла речь о золоте и деньгах, как эквиваленте овеществлённого труда.

С моей точки зрения, капитал имеет право на более широкую трактовку. Прежде всего – это приобретённый опыт и полученные знания. За них платят, и платят хорошо. В этом я убедился лично. Ну, и, конечно, информация. Не зря говорят, что тот, кто владеет информацией – владеет всем миром. Но и это не всё. Главное – достижение поставленной цели. Даже себе в убыток. Не дошедший до неё тоже получает информацию, которая оберегает его от будущих ошибок. И ещё неизвестно, что важнее, положительный или отрицательный результат.

Признаюсь, что продвижение по службе Васи Макарова меня обескуражило. Дело в том, что в лётной подготовке парень не блистал и собирался остаться в училище работать инструктором. Не зря говорят, если ничего не умеешь – самое время учить других. А тут – смотри, какая метаморфоза. Неужели я хуже? Ну, уж, нет. Мы ещё посмотрим, кто из нас летает лучше.

Во мне мощно заговорили тщеславие и зависть.

После полудня я связался с редакцией по телефону и передал репортаж о первом дне соревнований. Выступали женщины, и мне удалось взять интервью у нескладной на вид, но вполне симпатичной девочки Вики Гавриловой, победительнице на пятикилометровой дистанции. Знать бы, что судьба нас сведёт через пятнадцать лет, я бы отнёсся к ней более внимательно.

Как репортёр я не особо переживал за качественные показатели команд. Это не международные соревнования, где защищается престиж и достоинство моей Родины. А здесь, какие бы результаты не были, они останутся у нас. Поэтому бесстрастно выполнял свою работу, фотографировал лыжников на дистанции, на старте и на финише, общался с судейской коллегией, и вместе с другими журналистами по горячим следам выслушивал откровения победителей.

Вася Макаров и тут не подвёл и занял два вторых места на десяти – и тридцатикилометровой дистанциях. Обмывать победу он категорически отказался, и мы по-джентельменски расстались, пожелав друг другу здоровья и удач.

Глава третья

Наш разговор с Василием Макаровым заставил меня пересмотреть своё отношение к жизни. В самом деле, почему я должен насиловать себя, отрываясь от любимого дела, и выискивать лакомые кусочки там, где их нет. Какому читателю понравится детский лепет начинающего журналиста, если вокруг тебя работают такие зубры от пера, у которых каждое слово – бриллиант. Что бы там не говорили, а я определённо переоценил свои силы. Пока я стану писать на уровне Серёжи Каширина или Толи Хоробрых, пройдёт уйма времени, которого и так катастрофически не хватало. Мне исполнилось двадцать пять лет, так что для успеха оставалась последняя пятилетка. Я уже давно заметил, что почти все гениальные научные открытия и изобретения, шедевры живописи и словесности созданы людьми не старше тридцати. И если этого не случилось во – время, шансов сделать карьеру почти не остаётся. Отступить? Почему бы и нет? Это только Чапаев никогда не отступал, но однажды нарушил свой принцип, за что и поплатился жизнью.

Взвинченный предстоящими событиями, я прибыл в редакцию и поделился своими мыслями с Кашириным. Обойти его я не мог. Серёжа приложил немало сил, чтобы вырвать меня из цепких лап Туркестанского округа, и мой авантюрный финт оборачивался для него подставой.

Но парень меня понял. Скорее всего, потому, что сам тосковал по полётам.

– Попробуй, старик, – выслушав меня, с большим сомнением подвёл он итоги нашего разговора. – Но боюсь, что из твоей затеи ничего не получится. Шеф не из тех людей, кто запросто расстаётся с добычей. Может, он тебя и отпустит, но с такой характеристикой, что даже уркаган не позавидует.

С неделю я терзался своими сомнениями, как Гамлет перед вопросом быть или не быть, но ослиное упрямство взяло верх над рассудком.

Я попросил об аудиенции с генералом и в ближайший четверг был принят.

– Ну, рассказывай, молодёжь, как служится на новом месте, – встретил он меня доброжелательной улыбкой.

Нас разделял массивный стол под зелёным сукном, заставленный письменными аксессуарами, справа от Тюхтяева разместились несколько телефонных аппаратов, один из которых все почему – то называли «вертушкой», а слева стопкой высились рабочие документы.

Я осторожно присел на краешек стула и коротко обрисовал положение дел.

– Кроме того, – решился я перейти от общего к частному, – встретился с друзьями и однокашниками. Летают ребята, переучились на истребители нового поколения, да так летают, что дух захватывает!

Умный мужик, генерал мгновенно отреагировал на моё слишком эмоциональное восклицание, улыбка исчезла с его лица, и он сухо произнёс:

– Каждый выполняет свой долг по предназначению.

– Так точно, товарищ генерал, – согласился я. – Только честно признаюсь, с некоторых пор затосковал я по полётам. Нельзя ли снова вернуться в авиацию?

От неожиданности шеф хмыкнул, иронически осмотрел мою фигуру и со смешком на губах, ничего хорошего не предвещающим, сказал:

– Да ты, дружище, нахал. Я, лично, оборвал все московские телефоны, чтобы перетащить тебя в Ленинград из провинции, ты бессовестно воспользовался этим, и теперь намереваешься удрать. Ничего не выйдет, голубчик! Иди и работай.

Слова генерала, отлитые в металл, означали только одно: приговор окончательный, и обжалованию не подлежит. Что ж, это его право. Не зря в армии говорят: не можешь – научим, не хочешь – заставим.

Огорчённый отказом чуть ли не до слёз, я поднялся и в отчаянии спросил:

– Могу я надеяться на положительное разрешение моей просьбы?

То ли мой растерянный вид, то ли сокрушённые интонации в голосе то ли комсомольская закваска смягчили сердце рассерженного Тюхтяева. Он на секунду задумался и строго произнёс:

– Ладно, сделаем так: если в течение года к тебе, как журналисту, не будет претензий, я отпущу тебя летать. Иди и работай, – снова повторил генерал, указал на выход и потянулся к папке. – Порадовал, ничего не скажешь.

В тот же день все подробности нашей приватной беседы стали известны всем сотрудникам редакции. Даже машинистка Зиночка, которая печатала со скоростью двести знаков в минуту, жевала бутерброд и занималась косметикой одновременно, чем меня крайне шокировала, и та была в курсе событий.