Поезд. Бремя танцора

– Виски, коньяк?

– А у тебя ещё и содовая имеется?

– Вообще говоря, ни первого, ни второго, ни третьего.

– Зачем же предлагаешь?

– Традиция.

– Вижу, ты ничуть не изменился. Кстати, хотела спросить, о том нашем разговоре. Ты так и не перезвонил.

– Ты пришла спросить, что я имел в виду? Считай, что это издержки напряжённой работы.

– Не думаю, ну, да ладно. Наливай.

– Так сразу? Расскажи мне, как Маша.

– Учится, почти на одни пятерки. А я тут сильно болела.

– Сочувствую. Хорошо, сейчас гляну, что завалялось в холодильнике.

– Ты так не беспокойся, помнишь, как раньше? Поджаренный хлебушек, и нам было хорошо, – она вопросительно взглянула.

– Хлебушек, говоришь. Три корочки хлеба, может, и есть, – озадаченно пробормотал он, отправляясь на кухню.

Чёрт бы меня побрал с этими галлюцинациями! Кажется, это настоящая Аня. А та, что умерла в избушке, её фантом? Но взгляд я не мог перепутать. Ничего не помню, о чем мы с ней говорили. Тогда я был абсолютно уверен, что она настоящая. Нет, все-таки пора вести уже какой-то правильный образ жизни, может, мне вообще те события приснились? Надо ещё что-то спросить, не знаю, как ещё проверить…

– А гитара все та же, – тихо перебирая струны, Аня сидела в кресле, откинувшись назад.

– Да, все та же.

– Сыграй мне что-нибудь. Помнишь, ты мне сочинил мелодию.

Саня вздрогнул. чёрная грива волос, карие глаза, меняющие свою насыщенность от освещения. Он почувствовал тёплую волну, поднимающуюся в его груди от ощущения, что перед ним сидит человек, роднее которого не бывает. Её взгляд был прозрачным, словно он смотрел на песчаное дно лесной речки. Янтарные переливы слегка колышущейся водной глади. Губы чуть сжаты, будто боятся раскрыться в улыбке. Правая рука замерла над струнами. Молчание. Энергичное встряхивание головой с откидыванием пряди упрямых волос назад.

– Ну, я не настаиваю, если ты не помнишь.

– Отчего же, – глядя ей в глаза, он взялся за гриф рукой и медленно потянул гитару на себя.

Больше не смотреть на неё. Всё уже давно прошло и заросло былью. И не к чему всё это. Он сосредоточенно нащупывал аккорды, пальцы после долгого перерыва не хотели изображать виртуозную игру, где-то сфальшивил, где-то позабыл.

– Неважнецкий нынче из меня музыкант.

– Спасибо. Ну, так нальют в этом доме или нет?

– У меня только водка.

– Тоже неплохо. Давай выпьем за то, чтобы у нас в нашей жизни все было хорошо. И у тебя, и у меня, – ему показалось, что глаза её повлажнели.

Но расспрашивать не хотелось. Золотое правило в общении – человек должен сам захотеть поделиться болью. Или, наоборот, подальше её запрятать, не раскрывая, просто болтая ни о чем.

– Помнишь, ты когда писал, выгонял нас с Машкой гулять, мы обычно гуляли, заходили к куче знакомых. А потом ты удивленно поднимал бровь и спрашивал, почему мы так быстро вернулись?

– Помню. Ань, у нас сегодня вечер воспоминаний?

– Ты всегда был толстокожий, но мне казалось, что ты изменился. Хотя, последний месяц показывает, что не слишком. Ну и пусть. Все равно я рада тебя видеть, – улыбнувшись одними глазами, она выпила разбавленной соком водки.

– Сильно не увлекайся, ты ведь раньше водку не пила?

– Всему научишься. Ой, опять я вспомнила, ты мне говоришь, что тебе надо писать, ты не можешь не писать, а я, как идиотка, мол, питаться-то, чем будем, строчками твоими, что ли… Ты прости меня, я тебя совсем не понимала.

– А сейчас стала понимать лучше?

– Вот, ну, когда ты, Саша, исправишься! Я с тобой серьёзно, а ты…

– И я вполне серьёзен. Просто время такое – шутить. Иначе можно сойти с ума.

– Хорошо, включи музыку. Я хочу просто посидеть и послушать музыку, если ты не возражаешь.

– Да нет, сиди, разумеется.

– А, может, потанцуем? Просто как старые друзья?

Потанцуем-потанцуем, думал он, разглядывая её сиреневое платье, которое она по-девически одернула. Странно, хоть он и подтрунивает над ней, она не тяготит его своим присутствием. Как два школьника, отстранившись друг от друга, под невыносимо ностальгическую мелодию. Легкий флюид? Пульсирующие токи побежали по руке. В конце концов, можно и приблизиться. Знакомая и неизвестная, забытая и неповторимая. Кажется, он подпал под влияние минуты.

– Аня, знаешь, ты будешь смеяться, я в тебе сомневался.

– Как это?

– Ну, это долгая история, я тебе как-нибудь расскажу. Думаю, сейчас не время. Ты по-прежнему хорошо танцуешь.

– Спасибо. Сегодня вечер обмена любезностями.

– Молчи, – он откинул волосы и поцеловал её в шею.

Она замерла. Запах духов окутывал сознание. Одна рука обнимала всё крепче, другая рука, сцепившись с её рукой, как бы преодолевала сопротивление. Он почувствовал, что её колени начинают дрожать, первое легкое касание губ, грубое сжатие и новая попытка. Прерывистое дыхание, полное бездействие логики…

И вдруг она слегка оттолкнула его.

– Погоди, погоди, я не могу так сразу.

– Хорошо, конечно, давай погасим свет.

– Ну вот, Анна Владимировна, теперь Вы все слышали собственными ушами. Теперь Вы понимаете, почему мы Вас остановили, когда Вы выходили из подъезда?

– Только в общих чёртах. Вы ещё ничего толком не объяснили.

– Объясняю, – Реутов расхаживал по комнате в своей обычной манере, – Аннушка, которая Вас… замещает, так сказать, ни в чём не повинное создание. Но действует она по своей воле. Конечно, она не знает, что она вовсе не человек, и все, что, как она думает, она помнит, всего лишь копия Вашей памяти, с некоторыми доработками. Но ничего страшного не произошло, поверьте, Вам ведь абсолютно безразличен Юферов?