Поезд. Бремя танцора

Он ходил из комнаты на кухню, перекладывал случайные предметы на столе, тревога нарастала. И вдруг холодная волна отчаяния заставила его содрогнуться. Он явственно увидел мраморные пятна, покрывшие Анино тело в последние минуты. Липкое пожатие её холодных пальцев. Изуродованное гримасой лицо. Частое биение пульса, потом всё медленнее, медленнее и, наконец, остановка. Последнее желание что-то сказать. Пенистая мокрота и его инстинктивное желание вырвать руку. Умоляющие глаза, в которых с молниеносной быстротой сменялись боль, жалость, любовь, бессилие, сожаление, отчаяние, ненависть, страх, смерть. Он не мог встать и сидел рядом полчаса в состоянии полной апатии ко всему. Потом его как будто кто-то толкнул, и он увидел перед собой Машу.

– Маша… Машенька, мама умерла.

– Я знаю. Это ты во всем виноват.

– Маша, что ты говоришь-то, я же вас обоих люблю, да что ты такое говоришь-то, Господи, Маша…

– Уйди, я хочу быть с ней.

– Я уйду, только долго не оставайся, а то тоже заболеешь…

– Я не заболею, уходи, – она легла рядом с Аней, поджав под себя ноги.

И тут Саня неотвратимо почувствовал, что она уже тоже не встанет. Она не была бледна, она ровно дышала, но во всей её позе чувствовалась смерть.

– Нет, я не уйду, что, что происходит?

– Я не могу жить, когда она мертва. И сейчас я тоже умру.

– Прости, прости меня, я не должен был…

Маша отвернулась. Плечи её вздрагивали от рыданий. Детская рука гладила по Аниным волосам, и неожиданно замерла. Стало тихо. Саня подошел и повернул её лицом к себе. Синее зеркало смерти. Обрывки незначительных фраз проносились в голове, он почти не помнил, как приехал Борис на машине, только то, что он отводил глаза и молчал. Как он снова оказался здесь, не помнил абсолютно.

Все события пронеслись перед его внутренним взором в одну минуту. И тут снова задребезжал телефон.

– Алло, это номер двадцать шесть – пятьдесят – тридцать?

– Да.

– Соединяю вас с Москвой. Говорите.

– Да, я слушаю. Кто это?

– Это я, Аня. Мне сообщили, что ты в Москве должен быть, я позвонила, а тебя нет. Говорят, заболел неожиданно. Что-то случилось? – Молчание.

– Погоди, погоди, я сейчас, – Саня бросил трубку и побежал к зеркалу.

С той стороны стекла на него смотрел человек с совершенно обезумевшим взглядом. Может, мне все это приснилось? Что за чёртовщина, Ани нет, не с того же света она мне звонит, сейчас я выведу на чистую воду эту подставную «Аню». Бред какой-то. Он больно ущипнул себя щёку. Нет, не сплю. Спокойно подошел и взял трубку.

– Девушка, вы уверены, что Вас зовут Аней?

– Саш, что с тобой?

– А если подумать?

– Ты что, опять с похмелья? Я тебе говорю, звоню узнать, что случилось, думала, хоть с Машкой погуляешь по Москве, ведь давно не виделись. Может, повычитаем семерки из сотни, чтобы убедиться, кто из нас более ненормален? – она уже смеялась, обычная её манера подтрунивать над ним, когда он в чём-то сомневается.

– Гм … Вот что, Аня, я не знаю, кто Вы… Можете ответить на один вопрос?

– Давай, если тебе легче станет. Всегда ты был не от мира сего.

– Скажи, когда мы с тобой первый раз занимались любовью?

– Ты с ума сошел? Забыл? Ладно, ретроспекция. Прокрутим пленку назад, господа, внимание, момент истины. Вы видите двух юных любовников на даче у друзей, которые, слегка смущаясь, оставили их наверху, понимая, что наступил день их, так сказать, гармоничного слияния. Удовлетворен?

– Верно. Я тебе перезвоню.

Медленно, почти бережно положил трубку. Ведь должно быть какое-то объяснение этому шоу. Или ему все это внушили? Вредно читать книги о психологических опытах «магов».

Саня медленно поставил диск. Под гитарное глиссандо он пытался снова сосредоточиться. В голове слабо вспыхивали обрывочные реминисценции с давно прочитанной фантастической повестью. Там тоже присутствовали двойники, которые преследовали героев, пытаясь занять их места в жизни. А вдруг и сейчас, вместо него, на работе сидит Саня-двойник и, как ни в чём ни бывало, пишет за него технические задания и погоняет молодых студентов? Бред. Кажется, эти двойники были неуязвимы, с одним недостатком – они не помнили, что произошло, после того как их воспроизвела опять же неизвестная и непонятная сила. М-да…

Ещё инопланетян, не объяснимые явления, зоны, мыслящие океаны сюда собрать – и палата для душевнобольных обеспечена. Должно же быть внятное, доступное человеческому разуму объяснение всего этого…

Спектакля, да! Не похож ли я в этом случае на бедного Николаса д’Эрфе? Логично сейчас же броситься к компьютеру и начать выяснять, кто такой Азаровский, кажется, такая фамилия у Бориса, отыскать его, прижать к стенке.

И зачем? Чтобы увидеть, как правда превращается в ложь, а ложь становится неопровержимым доказательством? К сожалению, постановка не отличалась ни оригинальностью, ни захватывающим сюжетом. Да и цель совершенно непонятна. Доказать мне, что я вел себя как идиот в критической ситуации? Но зачем же столько смертей…

Да, это точно спектакль, и Аню в него впутали, да ещё и Машку… Но я же всё это видел! Я же не мог ошибиться, пульса не было, дыхание остановилось, так не сыграешь! Тогда остается думать, что откуда-то наплодились двойники, и сейчас мне звонила именно Аня-двойник. Все-таки вредно много читать фантастической литературы. От неё может возникнуть фантастический бред с неотступными галлюцинациями. Как и верти, а все-таки его здорово встряхнуло. Да и неопределённость не лучше. Так и хочется крикнуть: «Ну, что там у вас ещё?! Давайте, вываливайте, не томите, уж все сразу!».

Но молчал телефон, не звонили в дверь. Бросили, отстали, забыли о его существовании. Он набрал московский телефон Ани. Молчание. Может, в этом всеобщем мировом молчании и есть урок?

Когда-то Саня пытался писать романы. Как человек в высшей степени логичный, он продумывал сюжет до тех пор, пока он не становился как хорошо отлаженная программа. Диалоги, персонажи, повороты… В то время он часто рассуждал на тему «мы в литературе и литература в нас».

Мы в литературе… Вообще, есть ли хоть одна мысль, не озвученная уже до нас? Писать все труднее и труднее, все кажется избитым и давно написанным. Как же отделить мысли свои и мысли чужие? Что движет, когда ты пытаешься выразить мысль словами? Тщеславие? Амбиции?

Литература в нас… Кажется, есть поговорка, что эрудиция – это то, что стряхнули с пыльных книжных полок в наши бедные головы. Чем больше читаешь, тем более ощущаешь себя носителем истины, чужие мысли делают удивительные метаморфозы (переход количества в качество), и кажется, что эти мысли были с тобой всегда. С легким высокомерием оглядываешь ты стройные ряды соплеменников, которые, возможно, совершенно не озабоченные глобальными проблемами бытия, вовсе не читали и, самое главное, никогда не прочитают того безумного количества книг, которые кажутся тебе верхом совершенства и взлётом человеческого разума.

Ты смотришь на них, они на тебя. И неизвестно, не крутят ли они пальцем у виска тебе вслед. А ты пребываешь в экстазе от избранности «своего круга», твоей обособленности, загадочности, духовности; ты веришь в разум, в утончённость чувств (хотя сам культивируешь эту утончённость только с отдельными личностями). Ах, как вкусно пережёвывать новинки, блистать остроумием, рассуждать о высоких материях, ведь нижний, «физический», уровень ты себе обеспечил.

Мы в литературе… Герои, с которыми ты ешь, спишь, гуляешь, делишься всем, с последней точкой оставляют тебя, и больно щемит в груди, ведь это прощаются с тобой дети, а их слова, мысли, поступки как тетрадки и рисунки, которые остаются у родителей навсегда. Интим со словом – вот что ощущаешь, пытаясь скудными словами отразить свою переполненность, со всеми стадиями любовных отношений.

Литература в нас… Как там у Фаулза? «Психическое расстройство, которое вы, невежды, именуете литературой». Прочитали мысль, она резонировала с нашим состоянием. Как замечательно. Автор, быть может, тоже находился в состоянии глубокой депрессии, когда это писал.

Прекрасно, значит, это вовсе не самое патологическое состояние, и ты не одинок. Почему-то именно в этом состоянии и пишется, просто овладевает навязчивое желание писать. Интересно бы попробовать писать, когда ты счастлив, не раз думал Саня, и не находил в себе этого состояния.

Или депрессия, не так часто, слава Богу, или полнокровное чередование будней и праздников. А вдохновение – это полет, и неважно, откуда растут крылья. Вспомнил, где-то он читал, что прекрасных строк о любви никогда не было бы написано, если бы все поэты были счастливы. Несчастная любовь – это качество души. Способность любить и сопереживать. Но это не разумно…

Когда чему-то не находишь объяснения, ничто не мешает сделать вид, что этого просто не было. Трудно перед собой быть неискренним и обмануть себя – задача не из легких. Саня понял, что бесполезно впадать в суетливое выяснение истины. Просто жить как раньше. Он ведь не неврастеник, в конце концов, рвать на себе волосы, звонить в Москву, тестировать всех, или, чего доброго, пытаться найти сведения в моргах и на кладбищах. Нет, он до этого не дойдет. Хотя крест на партии в игре, правила которой толком неизвестны – сомнительное занятие.

Глава 9

Приближался Новый год. Сотрудники пребывали в предпраздничном настроении. Реутов вызвал Бориса к себе в кабинет.

– Ну-с… Давай обсудим наши насущные проблемы. У меня тут возникла мысль о продолжении эксперимента.

– Опять с живыми людьми, с использованием твоих подопечных, ты ещё не насладился местью?

– Ты не понимаешь, моя месть претерпела некоторые метаморфозы. Теперь это, скорее, творческий процесс, научный азарт, вдохновение. – Борис криво усмехнулся. – Мне понятна твоя ирония, но это действительно так.