Шабашник

– Это уж известно, сам бог велел. Так что и тут лучше бы молчал – отделался бы только пустыми карманами. Но вообще-то женщина эта разочарованная и менты разражённые – ещё ладно. Свинство, но ладно. Если этот Лёня только окружающим врёт, а вот если он сам себе такую пургу метёт и в неё верит, тогда, считай, что всё: конченый он человек и несчастнее его на свете нет.

– И где он такой дичи про евреев набрался?

– Наверное, в армии или у телевизора – когда он молод был, там разные выступали. Нассали парню в уши в молодые годы, а он эту веру свято пронёс сквозь года, – бородач в тельняшке захлебнулся каким-то нутряным натужным кашлем. С облегчением сплюнув, отдышавшись, он как будто на излёте заговорил:

– Знаешь, врать другим – ещё куда ни шло, потому что рано или поздно эти другие поймут, что к чему, отвернутся и уйдут. Но уйдут уже наученные лапшу с ушей снимать, опыт полезный получат. А если врать себе, то ты останешься один на один с обманутым самим собой, а от себя не уйдёшь и придётся вопрос решать кардинально. Если самому себе лжёшь и свою же ложь принимаешь, то до того доходишь, что никакой правды не различаешь ни в себе, ни в других. Поэтому перестаёшь себя и других уважать, не ценишь никого, не любишь, а без любви сам не замечаешь, как до полного скотства доходишь. Никогда себе не ври. Не забывай об этом, пожалуйста.

«Вещий» докурил и пошёл обратно к вагону. Уже подойдя к подножке и взявшись за поручень, он сказал, резко обернувшись назад и глядя Сергею куда-то выше глаз, в район лба:

– А переплёт моей книги из ледерина сделан. Ну, так. Вдруг тебе интересно.

Глава IV

20.09.201… года. Москва.

Потолкавшись в очереди освобождавших плацкартный вагон пассажиров, Сергей оказался на платформе Ярославского вокзала. Сам не заметил, как это произошло – платформа была вровень с дверями поезда, не такой, как в Кирове, где нужно было, придерживая поручень, смело ринуться вниз. Тут было проще – нужно просто сделать шаг и перед тобой…

Москва! Как много это слово значит для каждого не-москвича, впервые прибывшего в столицу: в нём былинное великодушие, и державная благодать, и государственное величие, и раскинувшееся широкой, спокойной рекой тихое могущество. Здесь вся национальная широта души и горний полёт снисходительной непоколебимости – и всё это в одном, таком дорогом для сердца каждого слове. Первым слогом которого будто вбираешь в себя, пробуешь, и, ощутив всю терпкую медвяность вкуса, в благодарном восхищении открываешь рот: «Мос-ква».

В самом воздухе этого города ощущается какая-то обволакивающая душу свобода, душеспасительная лёгкость и духотворная магия. Рюкзак за спиною кажется каким-то совершенно невесомым, будто и нету его вовсе. Есть только высокое голубое небо, а под ним добрая мощь широких проспектов, которые непрерывным и нескончаемым строгим потоком незыблемо верно движутся куда-то вдаль во имя всего самого хорошего. Спешащие же среди фонарей и светофоров осмысленно-беспорядочные пешеходы – это шумный камыш и беспокойная осока у подножья холмов торговых центров, особняков и церквей, которые сами лишь подлесок для храмов, башен и небоскрёбов, увидеть вершины которых можно только если навзничь закидывать голову. Сергей почувствовал себя неуютно, ему захотелось поскорее стать частью всего этого: хоть ряской малозначной над омутом, хоть ракитовым кустом над стремниной, а хоть бы и ивой по-над берегом крутым. Даже спящий под памятником Ленину бродяга, вид которого в Кирове порядком бы смутил и озадачил Сергея, тут казался вполне органичной болотной кочкой, которая живёт по писанным самой для себя законам, и никто ей не указ.

Спустившись в метро, в котором ему ещё никогда бывать не случалось, Сергей сначала ничего удивительного не заметил, потому что прагматично всё новое пытался заместить и сопоставить с тем, что он уже видел; с тем, что стало ему привычным и обыденным. Поэтому станция «Комсомольская» в глазах Сергея сперва предстала каким-то глубоким подземным переходом, по которому электрички ездят. Конечно, это очень удобно, но из-за чего ажиотаж такой, почему столько восторгов? Не будет же столько народу на ровном месте с ума сходить и восхищаться тем, что малейшего внимания не заслуживает. Подземные переходы кировчане своим достоянием не считали, громогласно не славили, а про метро Сергей сходу вспомнил целую уйму песен, которые играли на больших радиостанциях и клипы на эти песни показывали по самым центральным каналам.

Сергей встал и внимательно огляделся по сторонам… Именно здесь, по задумке архитекторов, Москва должна навсегда пленять собою людей, чтобы потом не верить их слезам. Глаза Сергея, как лучи прожектора, скользили по всем мозаикам, колоннам, лепнинам, барельефам, изразцам, скульптурам и колоннам. Взгляд старался зацепиться за одну диковинку и сконцентрироваться на ней, но где-то в уголке обязательно оказывался какой-то новый элемент, отвлекавший внимание, и стоило бросить первый и приглядеться ко второму, как тут же появлялся третий, а за ним ещё один… Сергея достаточно грубо толкнули, отчего он пришёл в себя и отошёл к одной из осмотренных им колонн и уже там, никем не тревожимый, в полной мере оценил окружающее его великолепие. Было, что оценить! Трубящие горнисты, словно архангелы, возвещали великую и радостную весть: "Ты в Москве, друг!". Иллюстрации слов великого и единого в одном лице отца и вождя нерушимого Союза были навеки впечатаны разноцветным битым стеклом в стены, достославно прославляя подвиги великого прошлого и самых его ярких героев, принёсших своим окружающим так много радости и счастья. Угрюмый, но справедливый Дмитрий Донской словно говорил: "Молодец, что приехал! Скоро с нами в один ряд встанешь! Вон туда, куда Кутузов показывает! "

Мраморные стены вокруг блестящие и светлые, над головой купола: просторно, светло и душно, как в музее или храме. Но этот храм – он храм наоборот: не над ландшафтом окружающим высится, а под спудом хоронится. Так надёжнее будет. К тому же храм или музей – это дело праздничное, торжественное, требующее к себе особого отношения, уважения и настроя. Каждый день шастать не будешь. А в метро – не цель, а средство, здесь всегда многие тысячи волей-неволей, но приобщатся к исконному и общему. Тому, что и влечёт людей в этот город.

Улыбнувшись этим мыслям, Сергей сел в поезд. С такой же улыбкой он пересел на кольцевой и с этой же улыбкой вышел на нужной станции. И поехал вверх на эскалаторе.

Но на поверхности Сергея настолько ошеломили окружившие его призрачная тишина и безмолвная пустота, что улыбка спала с лица и он скорее поспешил по адресу из своего потрёпанного блокнота. Безмолвный вакуум ошеломил, навалился и накрыл с головой, как февральский сугроб, как сноп затхлого сена или зеленоватая вода пруда, когда широко шагнул и к своему ужасу не нашёл ногою дна, зато вкус и запах тины ударил в пытавшийся вдохнуть нос. Почему вокруг никого нет? Нету ни детей, ни пенсионеров, ни праздношатающихся бездельников. Только на стеклянной остановке кто-то длиннополый сидел и чего-то ждал, а за остановкой дворник выметал окурки и с осуждением поглядывал на проезжающие автомобили. Стало неуютно, сумрачно и захотелось поскорее убежать от гнетущей пустоты.

Значит, корпус "б" двенадцатого дома по этой вот улице. Войдя в тень двора, Сергей почувствовал, как будто он попал в другой мир со законами, муссонами и приливами. Внутри квартала заметно какое-то копошение и атмосфера не та, которая была только что на главной улице у магистрали в восемь полос. Здесь, у дороги, на которой с трудом разъедутся две легковушки, всё какое-то совсем другое, независимое. Будто незаметно пересёк границу разных государств.

Здание, к которому Сергей держал путь в тысячу километров было похоже на сувенирный снежный шар, где под стеклянным куполом кружились снежинки и какой-то такой же стерильно-праздничной была и атмосфера вокруг него. То есть здание было вовсе не из ряда вон этаким пряничным домиком, наоборот, оно было полутораэтажным сооружением непонятного первоначального назначения, обшитое чем-то тёмно-серым и блестящим с претензией на мрамор; больше походило на спрессованные мусорные пакеты. У фасада курили разные люди в одинаковых пиджаках и что-то весело обсуждали. Видимо, только что пришли на работу в свою то ли адвокатскую, то ли коллекторскую, то ли микрофинансовую контору – таблички Сергей не разглядел. Через дорогу невнятные грузчики разгружали стройматериалы, а солидный мужчина в джинсах и футболке поло зорко следил за процессом. По той же стороне улицы, навстречу поло-мужчине показательно небрежно дефилировала надменная женщина младшего пенсионного возраста с апатичным далматинцем на поводке. То есть картина перед глазами обыденная, но что-то в ней смущало. Будто видишь перед собой недоделанную ещё аппликацию, где все элементы собраны, расставлены по местам, но пока не приклеены к листу, поэтому не составляют единства: чуть коснись листа или подует ветер – всё полетит в разные стороны, безвозвратно развалится. Словно отдельно друг от друга грузчики и мешки с цементом, а хозяин мешков тоже от этого всего отдельно. Унылый пёс бредёт по своему собственному пространству отдельно от поводка и тротуара. И уж подавно отдельно от хозяйки, которую даже совместный всемирный эфир никак не объединяет с разными пиджаками на одинаковых людях. У этой молодой старухи аура упругая, напряжённая и пассивно-агрессивная, как скафандр. Пиджаки же обитали в своем пространстве – прокурено-инфантильном и вялотекущим по беспочвенности. Почему создатель этого коллажа бросил работу? Может, демиург заметил какую-то фатальную ошибку и ушёл в другое место творить что-то другое, научившись на горьком опыте? Или, сделав основную, главную и самую сложную работу, мастер оставил всё на попечение не весьма прилежному и старательному балбесу-ученику? Или мозаичный бизнес у хозяина отжали завистники, которые сумели отжать, но не сумели дела завершить? Или демиурга, творца, создателя и криэйтора никакого вовсе нет. Отсюда и результат, который на лицо, когда всё к месту, но неуместно.

Как бы то ни было, а призывная вывеска агентства «Работа всем!» на торце здания указывала на подвал, который кокетливо именовался цокольным этажом. В этот подвал Сергей и спустился, процокал в цоколь и оказался в месте, которое ниже плинтуса. Тяжёлая дверь открылась с трудом и скрипом. Наверное, тут когда-то был подвал продуктового магазина: вот и ниши от холодильных камер, а вот там, похоже, был дебаркадер с лентой для разгрузки и приёма товара. Значит наверху, в бывшем торговом зале магазина теперь делали бизнес мужики в пиджаках, а подвал достался рекрутёрам, которые обшили коридоры гипсокартоном и сайдингом и тоже обделывают свои дела.

В нишу стены была вмурована пятиэтажная полка, какие обычно делают для обуви, но много большие – туда соискатели складывали свои дорожные сумки. Ожидать своей очереди можно было на стульях с маленькой столешницей вроде тех, которые показывают в фильмах про американскую школу. О школе напоминал и офисный мольберт, флипчарт, на котором ничего не было написано, а у противоположной стены стоял маленький проектор. Вспомнив школьные годы, уроки физики и свою классную руководительницу, Сергей почувствовал себя очень неуютно. Хорошо, что его вызвали почти сразу.

В небольшом кабинете метр на полтора сидела девушка с чертами лица жрицы ассирийской богини Нинлили. Глубокие, как колодцы Нинивеи, глаза этой вавилонской весталки хранили божественную радость процветания. На бейдже было написано «Алана, тьютор».

– Здравствуйте! Издалека к нам?

Сергей нерешительно расшаркался в дверях. Алана улыбнулась:

– Присаживайтесь, в ногах правды нет. Какая вакансия вас заинтересовала?

Сергей сел на табурет, поставил рюкзак на колени и обнял его обеими руками:

– Я, собственно, по объявлению этому вот…, – он встал, поставил рюкзак на табурет, долго рылся там, пока, наконец, не достал обшарпанный блокнот. В нём лежала рекламка, которую ему когда-то дал Иваныч. Сергей протянул Алане бумажку и та приняла её с каким-то подобострастным интересом.

– Я когда звонил позавчера, мне сказали, что заранее ничего обещать не могут, но работу подберут сходу. Вроде того, что много народу, много и работы, а расклад по три раза за день меняется.

– К сожалению или счастью, но вам всё сказали верно, – бодро отчеканила Алана. Глядя на солидную стать Сергея и его бороду, которая скорее была длинной щетиной, девушка сомневалась и не могла определить кто перед ней: претендент ли на редкую хорошую должность, или вздорный маргинал, которого никуда не пристроить. Непонятный возраст, когда в начальники вроде рано, но и в подчинённых уже поздно.

– А что вы умеете?

Сергей, всё ещё не пришедший в себя от воспоминаний о последней встрече с учительницей физики, опешил:

– Ну, как… Могу плотничать, могу бетонщиком, могу кровельщиком маленько, в электрике тоже понимаю. А так – хоть охранником, хоть грузчиком, хоть разнорабочим. – Лицо Аланы просияло и очень красивые глаза даже заблестели.

– Ну, тогда подберем для вас место без проблем! Как раз в столовую завода требуется разнорабочий. Очень хорошее место – кто там работал, те потом обратно просятся, часто на вторую и даже третью вахту остаются без отдыха. Оплата почасовая, по одиннадцать часов в день. График вахтовый, строгий – шесть на один. Жить будете в бывшем ведомственном воспитательно-оздоровительном учреждении недалеко от места работы. Питание, мытье, стирка – всё организованно. Если не ошибаюсь, у вас не только в месте проживания, но и на рабочем месте стиральная машина будет.

– Звучит неплохо!

Алана готовилась отвечать на вопросы, разъяснять что-то непонятное, убеждать, заискивать, поэтому приятно удивилась сговорчивости Сергея.

– Значит, вы сперва поезжайте в медцентр, сдавайте анализы, а оттуда сразу на Белорусский вокзал и там садитесь на электричку до Дорохово. Как сядете, сразу позвоните по этому номеру Александру – он будет вашим бригадиром, встретит вас на месте, всё объяснит и всё покажет. Если вам что-то вдруг не понравится, если какие-то вопросы возникнут, то вы не стесняйтесь, сразу звоните – вот здесь номер вашего куратора, Николая Николаевича, а вот мой номер, если вдруг не дозвонитесь до него. Удачно вам отработать! Надеюсь, вам понравится у нас!

– Я на это тоже очень надеюсь.

Закрывая за собой тугую и тяжёлую дверь, Сергей оглянулся и увидел смотрящую ему вслед Алану. Почему-то ему было очень приятно и уютно отражаться в её глазах.

***

– …совести нет! Они сейчас уже, осенью ранней в магазине египетскую картошку продают, которая дороже бананов стоит! Довели страну! – идущие навстречу Сергею двое активно обсуждали ситуацию на полках в магазине.

Под ноги попалась алюминиевая банка с улыбающимся лицом артистки и тут же полетела в сторону от удара ботинком. Странно выходило как-то, непонятно – куратор какой-то, бригадир, тьютор… Кто у них главнее, кто чем занимается, кто за что отвечает? Жалко, что не уточнил и не разобрался. Как-то всё это неудобно, бестолково, эфемерно, беспорядочно, расплывчато, но интуитивно понятно. Гуттаперчево, как говорила бабушка.

Вот так вот, по совсем не гуттаперчевому городу, Сергей и не видел окружающих его достопримечательностей. Казалось, этот район строили так: сложили в один мешок уродливые торговые центры, помпезные офисы, церкви, храмы, хрущёвские пятиэтажки и особняки девятнадцатого века. Мешок завязали, старательно перемешали и высыпали так, как пришлось. А как пришлось – так оно и ладно: неудобно, бестолково, беспорядочно, расплывчато, но интуитивно понятно. Есть мнение, что бытие определяет сознание. Наверное, в данном случае автор этого тезиса был абсолютно прав.

Как он ездил в медцентр, что там делал, где покупал зубную пасту и зачем переодел рубашку – всего этого Сергей не помнил. Это не провал в памяти, не амнезия – просто всех этих передвижений Сергей не заметил, как не замечаешь рутинных и безразличных тебе вещей. Иногда забываешь, чистил ли зубы, покупал ли билет в автобусе, точно ли повесил ключи на гвоздь. Не обращаешь внимания на висящий полгода у подъезда рекламный плакат или пропускаешь мимо ушей прогноз погоды для другого города: Твери, Турина или Салехарда. Это как тогда, когда он во втором классе умудрился кол за диктант схлопотать. Он точно помнил, как получил тетрадь с оценкой: «1(ед.)». Он помнил, что это был второй урок, он помнил, что сказала бабушка, когда пришла с работы и попросила тетрадь. Он помнил, как был готов в самого себя вжаться, как вспыхнули щёки, но сердечко словно инеем покрылось… Но что было после, он не теперь не мог вспомнить даже примерно: ни в тот вечер, ни в ту учебную четверть, да и из всего того полугодия в памяти остался только последний урок, когда выдавался список литературы на лето.

В себя он пришёл только стоя у Белорусского вокзала, когда к нему подошла вкрадчивая веснушчатая барышня. Сергей подумал, что она хочет у него сигарету попросить, но та озорно глянула в сторону, обеими руками хлопнула себя по бёдрам, плавно провела ладонями снизу вверх, таинственно улыбнулась и вовсе не вопросительной, а восторженной интонацией объявила:

– Девушку на час желаете?

Не ожидавший такого предложения Сергей смешался и пробурчал под нос: «извините-спасибо-в-другой-раз» и поспешил на платформу, куда только что прибыла электричка до Можайска. Объявили посадку. Сергей позвонил бригадиру в Дорохово, тот сказал, что встретит, но чтоб Сергей ещё ему позвонил, когда подъезжать будет.

***

Алана и Николай Николаевич, мужчина под сорок в сером пиджаке, белой рубашке и чёрных джинсах, после окончания тяжёлого трудового дня сидели в кафе. Алана взяла капучино с корицей и морковный торт, а Николай Николаевич заказал флэт уайт и фисташковый чизкейк. Когда принесли кофе и чизкейки, Алана взяла чашку, с удовольствием вдохнула аромат кофе, но тут же поставила чашку на место:

– Николай Николаевич, дорогой, что-то я сегодня совсем измоталась. Вот уже видеть не могу всех этих несчастных, которые сюда приходят за заплатой «от сорока тысяч». Они ведь ещё не знают, что в конце вахты двадцатки не получат. Даже немного смешно видеть, какими барами они в офис заходят и как выходят с поджатым хвост, боясь, что и последнее-то отнимут и восвояси они ни с чем приедут. Сил моих нет больше. Можно мне перевестись на другую должность, с бумагами чтобы работать?

Николай Николаевич, до этого внимательно и с участием слушавший, отхлебнул из своей чашки и, что-то пожевав губами, собрался с мыслями:

– Алана, понимаешь, ты нам необходима именно тут, потому что при такой красивой, молодой и волоокой девушке ни одна грымза таёжная шебуршать не станет, не говоря уже о каком-нибудь пахаре воронежском, который таких как ты только в кино видал.