поля, леса и города.
4.
Нет, мы не выдохлись, над нами
небесное движенье облаков
и соловьи дурными голосами
напоминают о чреде веков,
обозначая территорию, с которой кормятся.
Всё это русская земля!
Погода начинает портиться,
чтоб зацвели твои поля.
То лошади, то женщины заржут
над сеном или же над шуткой.
Нет, мы не выдохлись, но жуть
с чего нам постоянно жутко.
Не так уж страшно. Погоди.
Зачем сидеть-молчать свирепо.
Начнутся и пройдут дожди,
зато родится много хлеба.
Ужрёмся хлебом, даже часть
с успехом перегоним в водку,
но главное сейчас начать
приватизацию ошметков
незавершенки и излишков,
твоей судьбы, моих невзгод.
Иначе всё, иначе крышка,
иначе не спасём народ.
Нет, мы не выдохлись, но я
не в состояньи больше слышать,
что страждет родина моя.
Мне это в общем выше крыши.
Я в развороченные бёдра
вхожу своим упрямым я
и горд, что я на что-то годный
в сплошной возне небытия.
Затурканный, измельтишивший
свою какую-никакую,
но жизнь, которую, случившись,
уж не заменишь на любую.
И вот стою я вне времен
на всём своём пути ответчик
до неизбежных похорон
самим собой враздрызг отмечен.
Мне не дарили мой удел,
на подвиги не провожали,
я сделал то, что захотел,
не выиграл, но и проиграл едва ли.
И вот стою, дерзая приз,
не пред судом времен и наций,
а перед стаей мощных птиц,
как это объяснил Гораций.
5.
Купил я ветр в трёх узелках
и в зеркалах стихов
хочу найти твоё лицо,
в морщинках и губах
прочесть насколько взят в кольцо,
насколько мир готов
ко мне. Мой край – увы не рай.
Ко мне, мой край, ко мне!
Но поворачивает крах
с проложенных дорог,
обвал и смерть, трубите в рог,
я правлю по луне.
Исправленному верить ли?
Исправленному веры нет.
Я запер узелки в шкафу,
смотрю в бессмыслицу газет,
блефую и живу,
а мне кричат: вернись, верни,
исправленному верить ли?
Развяжешь первый узелок,—
завскладом говорил,—
чухонский жидкий ветерок
пронзит тебя до жил,
заставит дробно заплясать
и поспешить вперед,
ужо заставит приискать
очаг и огород.
Когда займешься ты вторым,
то камни грянут с гор,