«Из сладостных зеркал на город шлет звезда…»
Из сладостных зеркал на город шлет звезда
то резкий крест, то мутную колейку.
Черна вода зеркал, а чернота проста.
Бери воды зеркал на всю свою семейку.
Пей, ведьма, пей, которая сестра,
и ты пей, ведьма-тетка.
Мой одинокий смысл в кругу семьи застрял
и любит глубоко, и дышит кротко.
И наутилусом плывя по черным вод огням
в краях, задуманных как юг, как время,
которое назначено лишь нам,
и от которого ни мига не истратит с теми,
другими, наутилусом плывя и парус развернувши,
я повторяю всё, зеркально отражась
в той пустоте, в твоих глазах мелькнувшей
случайно, как неначатая связь.
«Однажды было так – мы плакали вдвоем…»
Однажды было так – мы плакали вдвоём,
двухдневным расстояньем разделённые,
когда бы нам идти его пешком,
двухчасовым, когда бы спать в вагонах.
Однажды было так – ты вдруг сказала мне,
что тяжело, но некуда деваться.
В глубокой телефонной тишине
ничьи гудки провесили пространство.
Однажды было так – тот разговор,
если уж правду говорить, влюбленных
двух глупый разговор, тот ор
немой закончился незавершенный.
«По лестнице, вбежавшей в город…»
По лестнице, вбежавшей в город,
с горы спускается курортник.
И воротник его обвис,
ладонь расставлена как противень,
мир на два берега расколот,
вода души стекает вниз
по лестнице, вбежавшей в город.
За ним осталось сорок ям,
дым, даль и дом в лесу,
он перевесил полосу
шоссе, курящегося там,
вверху. Он пересек свой ум
налипшими слоями чувства
и отказавшись от искусства
природой выпачкал костюм.
Он ничего не говорил.
По лестнице, вбежавшей в город,
он мерно шел, тряся рукой.
Из-под его нависших крыл
виднелись плечи, на которых
тяжелый опочил покой.
А снизу я глядел, застыв.
Мне было и чудно и страшно,
что я за все позавчерашнее
еще испытываю стыд.
А там, в тени трех колоколен,
еще пониже город мой
лежал измученный жарой,
людьми и улицами болен.
И жальче не было на свете,
чем зрелище в исходе дня
детей, играющих в меня.
Ну, что ж, на то они и дети.
«Уйди в обратное ничто…»
Уйди в обратное ничто,
мой одинокий брат по крыльям,
по тем устам, что нас открыли,
по жизни меченой крестом,
уйди в обратное ничто,
где жил ты, не напоминая,
пока я занят, о себе
один в стихах и ворожбе,
как молния глухонемая,
о чем нам Тютчев рассказал,
имевший, видно, сходный опыт,
но всю подлунную Европу
воспринимавший как вокзал,