Литературное досье Николая Островского

Лишь когда девушка заговорила, Шурка узнал ее. Это была дочь сестры его матери – Надюша Городняк.

Когда девушка сняла шубку и села у стола, рассказывая о причине ее случайного заезда в город, Шарапонь побежал с пиджаком на толкучку. Вскоре он принес колбасу, хлеб, а на кухне уже ставил самовар Шурка.

Заливанов, рассматривая пухленькую, как свежеиспеченная пышка, светловолосую Надюшу, пришел к определенному решению:

«Так себе, серенькая курочка. Но если эта дуреха примет нас за порядочных и останется переночевать у своего кузена, то мы ее утилизируем. Надо поговорить с Шуркой».

Сенька встал и вышел в кухню. Надюшу занимали разговорами Шарапонь и Чеботарь, проявляя все свои ухажерские таланты. От их любовных шуток Городняк смеялась тоненьким дискантиком.

На предложение Сеньки Шурка отмахнулся обеими руками:

– Что ты? Что ты? Ну ее к черту! Если это дойдет до моих, то мне домой не являйся. Брось, Сенька, эту затею. Если б чужая, а то как-то неудобно.

Сенька пренебрежительно оттопырил нижнюю губу, сплюнул и заговорил тихо, чтобы его не услыхали в соседней комнате:

– Балда, да я все так устрою, что комар носа не подточит. Ты уговори только ночевать, а потом сделаем так, вроде тебя вызвали на вокзал. Ночью мы девчонку научим, как на свете жить. Если она вздумает жаловаться, то я ей нагоню температуры. Ты ей подбрось намек, что я в ЧК большую роль играю. Главное – не дрейфь. Трусливые вы все, противно смотреть. Настоящего дела с вами никогда не стяпаешь. Я все на себя беру. Идет? Ну вот так бы и давно.

Хищный взгляд Сеньки успокаивал Шурку, и два будущих насильника обменялись мутными взглядами.

На другой день истерзанную полуобезумевшую от кошмарной ночи Надюшу Сенька усадил в вагон, еще раз шепотом предупредив ее, что если она пикнет хоть слово, то пусть заранее прощается с жизнью. И он убедительно похлопал себя по карману.

Надюша села в уголок, как загнанная мышь, судорожно вздрагивая. Четверка поспешила выехать из города в очередную поездку, за контрабандой, заметая следы со вершенного преступления».

Однако, следуя традициям художественной литературы, Николай Островский не мог оставить зло безнаказанным. Акт возмездия за содеянное осуществляется в третьей главе второй части книги. Орудием возмездия оказывается главное действующее лицо – Корчагин. Любопытно, что в этой сцене к нему обращаются за помощью лишь потому, что он – коммунист. Читая этот эпизод, с болью за сегодняшний день понимаешь, что в те далекие времена люди, отнюдь не симпатизировавшие коммунистам, ненавидевшие новый строй и его вдохновителей – большевиков, тем не менее при встрече с коммунистами ожидали от них честности и порядочности, тогда как сегодня сами коммунисты не всегда уверены, что их товарищи по партии обладают подобными качествами.

Лиза Сухарько, желая отомстить своему недругу, обращается к Корчагину, хотя прекрасно знает, что у него нет ни малейших причин симпатизировать ей. Более того, она понимает, что он должен ее ненавидеть за прошлое предательство, и все же она обращается именно к нему, будучи убежденной в том, что коммунист Корчагин не откажется помочь, если дело касается поимки контрабандиста. И она не ошиблась – Корчагин выполняет свой долг коммуниста.

«Жизнь вновь развертывала перед ним свою многообразную киноленту, и каждую новую картину на лету схватывали глаза, не знающие неподвижности.

Корчагин замечал в себе разительную перемену. Все недавно прожитое, болезнь и возрождение, оставили в нем глубокий след. Казалось, что прожито несколько лет, а не месяцы. Чувствовал, что на мир стал смотреть пристальней, иногда нервно щуря ресницы. На лбу рядом с брызгами шрама черточка суровой морщинки. В комнате матери в круглом зеркале рассмотрел на висках серебристые жилки – седину в свои двадцать девять весен.

Отъезд из городка был первым сопротивлением чувству, враждебному его стремле нию. Останься он здесь, как этого хотела мать, он надолго отодвинул бы завершение своего роста. Сколько сложных проблем стояло перед ним, малограмотным подмастерьем, ставшим теперь одним из миллионов истинных хозяев страны, разграбленной и одичалой. А маленький городок пропитывал его плесенью непроточной заводи. Сюда еще не достигла с полной силой свежительная струя октябрьских ветров, и городок жил в основном по старинке. Знал он, что и сюда большие города пошлют свои резервы, и здесь жизнь раскачает тугой ход. Он тоже не откажется поработать в заплесневелых городках, но вырастить и воспитать его может лишь большой город.

В поезд набивались все так же навалом. Павел занял свободную полку на самом верху и оттуда наблюдал за крикливыми и возбужденными людьми в проходах.

Все так же тащили мешки, натаскивали их кучи, пихали под лавки. Когда поезд тронулся, люди угомонились и, как всегда в этих случаях, жадно принялись за еду. Скоро уснул. На станции Фастов с трудом выбрался из вагона на перрон. Подошел к баку с водой, вынул кружку, наполнил ее и жадно выпил.

– Товарищ, одолжите кружку! Голос за спиной женский.

– Берите!

Девушка в пестром вязаном жакете задержала руку, присматриваясь, и, набирая воду, оглянулась. Корчагин ее узнал. Это была Лиза Сухарько. Он терпеливо ожидал, пока девушка напилась.

– Спасибо, товарищ, возьмите. К баку подходили люди. Положив кружку в мешок, Корчагин направился к вагону. Сзади стук каблучков, рядом пестрый жакет.

– Извиняюсь, товарищ, ваша фамилия Корчагин?

– Да.

– Вы меня не узнаете?

– Узнал, конечно. Ведь меня по вашей, можно сказать, протекции петлюровцы политграмоте обучали.

Кончики ее ушей порозовели. Остановившись у дверей своего вагона, Павел полуобернулся к Лизе.

– Счастливого пути, товарищ Сухарько. Мое место здесь.

Сказано это было не совсем любезным тоном, но Лиза не для того останавливала его, чтобы упустить в этот момент нужного ей человека.

– Поезд еще не скоро пойдет. Я хочу с вами об одном серьезном деле поговорить.Здесь неудобно. Сядем вон на ту скамью.

На минутку задержался в нерешительности. «Какие у этой стрекозы могут быть со мной дела?» – подумал он, но все же пошел.

Когда сели, Лиза, оправляя край жакета, заговорила с видимым смущением:

– Во-первых, товарищ Корчагин, я хочу объяснить вам ту неприятную историю, которая случилась в девятнадцатом году.

– Можете не рассказывать. Я все знаю.

– Вам Тоня Туманова говорила?

– Да. Вы для этого меня сюда позвали?

– Нет. Это между прочим. Дело вот в чем. Вы, как я знаю, коммунист. Ну так вот. В этом поезде едет некий Шарапонь Григорий. Одноглазый. Вы его случайно не знаете?

– Немного знаю.

Лиза продолжала полушепотом:

– Мне известно, что Шарапонь везет ценную контрабанду: сахарин, несколько коробок кокаина, иголки и иностранную валюту. Где он хранит контрабанду сейчас, я не знаю, но при выходе из вагона он понесет ее сам лично. Вы его арестуйте. Пусть этот жулик рассчитается за свои делишки, – и злые огоньки мелькнули в глазах.

– Почему вы об этом не заявили политконтролеру?

– Так, я думаю, будет лучше. Шарапоня вы знаете. Он попадется вам с поличным, а ходить и показывать его политконтролеру я не желаю. Что, разве вы отказываетесь?

– Я не отказываюсь. В каком вагоне едет этот тип?

– В том же, что и вы.

Резко звякнули три звонка. Оба заспешили к поезду.

В то время, когда Корчагин нашел одноглазого Шарапоня, удобно устроившегося на средней полке, занятого флиртом с толстомордой соседкой-мешочницей, Лиза Сухарько в соседнем вагоне, забравшись на самую верхнюю полку, под крышу к брату, шепотком на ухо предупреждала об опасности:

– За Шарапонем следят. Хорошо, что вы ездите в разных вагонах. Двое каких-то военных говорили об этом, не заметив меня. Около Шарапоня уже сидит агент. К нему нельзя подходить. Предупреди Чеботаря и Сеню. Пусть, не доезжая города, слезут на Караваевой даче, а то вас всех сцапают.

Наступил вечер. Павел поменялся полками со своими соседом. С нового места он мог наблюдать за Шарапонем. Ему не совсем была понятна причина, заставившая Лизу выдать контрабандиста. Но как бы там ни было, его долг задержать паразита. Железный Феликс Дзержинский сказал: «Не забывайте мои слова: коммунист и рабочий – всегда чекист. Ибо Чека – это не дремлющие глаза всего класса».

Уже близок город. Люди засуетились. Поспешно связываются вещи. Шарапонь же беспечно продолжал лежать, и, лишь только тогда, когда поезд подошел к площадке пригородных дач, он тоже поднялся и сложил вещи в небольшую корзинку. Вместо того чтобы идти к выходу, полез на боковую полку и уселся на ней. Рядом с ним находился чугунный резервуар водопровода.