Литературное досье Николая Островского

– На земле тебе тесно? – шутливо спросил он Коханского.

Алеша сверкнул в улыбке свежей белизной зубов.

– Вот же мне в штабе и говорят: «Зачем тебе в облака забираться? По земле вернее». Смеются. А я из укомола даже рекомендацию привез с просьбой оказать содействие насчет авиации. В нашей квартире военком снабжения жил, Андреев. Так тот на обороте бумажки от себя шкарябнул. Вот слово в слово:

«Замечал тов. Коханского как сознательного. Семейственность рабочая. Раз у него охота к летанию, пущай учится на поддержку мировой революции. Подписал военком снабрига сто тридцатой Богунской Андреев».

Павел от души смеялся. Алеша же хохотал так раскатисто, что вокруг них стали собираться студенты. Сквозь смех Коханский продолжал:

– Да, с авиацией не склеилось. В штабе растолковали мне, что летать сейчас не на чем, и будет неплохо пока по технике подучиться. А летать, говорят, никогда не поздно. Я сюда подал заявление. Оказывается, прием по конкурсу. Тут же и эти.

Экзамены через две недели. Я вижу – дело дрянь: на одно место восемь охотников, и все больше брашка городская. К профессорам репетировать ходили или, как наша орава, по семь классов гимназии отмолотили.

Просмотрел я книжата. Освежил память. Вагон дров выгружу – есть на два дня покушать. Потом дров не стало, сижу на декофте. А наша шатия по театрам шатается, в общежитие ночью приходят. Комнаты пустые – почти все студенты в летнем отпуске. Если эта шатия вернулась, заниматься нельзя: крик, гогот. Заливанов Сенька их всех в оперетках с артистками познакомил, а те у них в три дня всю монету выудили до копья. А когда им жрать стало нечего, так эта сволота у одного парнюги, что приехал поступать, сорок яиц стырили и без меня остаток сухарей в один присест сожрали.

Наконец день испытаний. Первое – геометрия. Дали нам бумагу с печатями, тридцать пять минут на решение задач. Я, как на доску глянул, вижу – решу, а гимназистики, гляжу, запарились вконец. Рожи у них злые, ерзают, словно им кто шпиляк в стулья насажал. А с Шарапоня пот градом, морда у него придурковатая, блыкает одним глазом. Ага, думаю, это тебе не девочек, сукин сын, щипать за икры.

Давясь смехом, Алеша досказывал:

– Решил я задачку, встал, чтоб отнести профессору, а Сухарько и Заливанов шипят, как гуси: «Передай шпаргалку». Я же без пересядки к столу мимо Чеботаря прохожу. Он меня шепотом матом обложил.

За два дня по четыре двойки заработали и с конкурса вышли. Я держусь. Что ж они делают? Сухарько подходит ко мне и говорит: «Брось здесь валандаться. Мы по секрету от преподавателя узнали – у тебя две двойки. Не пройдешь все равно, идем с нами, пока не поздно, подавать в строительный техникум. Там легче».

Я было поверил, но с экзамена не ушел – все равно еще два предмета, и все будет ясно. Оказалось – это меня на пушку брали. Прошел я, а эта брашка, чтобы дома своим очки втереть, поступила в двухклассное училище при техникуме. Их приняли без всякого испытания. Там ведь требуются знания двухклассной школы. Получили билеты, провизионные карточки и вот ездят по всем дорогам, мешочничают. Занялись спекуляцией. Денег у них полные карманы. Жрут и пьянствуют. Уже в городе три квартиры сменили. Отовсюду их гонят за скандалы и пьянку. Ванька Юрин от них в сторону подался. Попал в строительный.

Толкотня в коридоре усиливалась. Большой класс наполнялся молодежью. Пошли туда и Павел с Алешей. Уже на ходу Коханский вспомнил что-то и вновь поперхнулся смехом.

– Ванька недавно к ним заскочил. Там картежка. Ванька тоже приладился и обыграл их нечаянно. Что ж ты думаешь? Они у него деньги отобрали, вдобавок морду набили и выставили на улицу. Заработал, называется.

До позднего вечера в обширном классе шла борьба за большинство. Жаркий выступал трижды. О поездке на стройку большинство студентов и слушать не хотело. Крикуны в технических тужурках, с молоточками на петлицах, второй раз срывали голосование. Здесь Жаркому не на кого было опереться. Два комсомольца на пятьсот учащихся, из которых две трети «папины сынки». Наиболее демократическим был первый курс, где руководил старостатом Коханский. Этот курс и механический первый, где за поездку высказался их староста Данилов, юноша с мечтательными глазами, дали большинство. И наутро коллектив обязался послать сорок студентов на помощь стройке».

Линия Шарапоня и компании в романе на этом не обрывается. Поведению этой компании Островский уделил весьма много внимания, противопоставляя мещанские интересы отщепенцев общества трудовому героизму передовой молодёжи. Это сопоставление представляет особый интерес именно сегодня, когда в печати, на телевидении и с подмостков эстрады всё явственнее стали проступать нотки скептицизма в отношении таких понятий, как «коллективизм» и «массовый героизм». Некоторые же новоявленные «идеологи» в нашей стране и вовсе перестали скрывать свой нигилизм к традициям коммунистического воспитания.

Молодость от природы полна энергии, которой нужен выход, нужно применение. Молодости характерно стремление к самопожертвованию во имя высших идеалов, во имя благополучия и счастья своего народа. Если же отобрать у юных веру в достижимость этих идеалов, то кипящая энергия молодости в поисках выхода выплеснется в иные формы – кутежи, разбои, разврат. То, что во времена Островского носило порой зачаточный характер, сегодня если не впрямую, то косвенно, способствует росту массовой преступности, наркомании, мафии, рэкету, о которых не мог знать писатель, но возможность которых хотел предупредить, рассказывая подробно о деградации Шарапоня и компании.

Корчагин с друзьями строит дорогу…

«А в городе на Дмитровской, семнадцать, в квартире под тем же номером за столом, обсаженным теплой семейкой, Шарапонь метал банк. Впился единственным глазом в гипнотизирующую его груду кредиток.

Шарапоню еще не было двадцати. Жирный, с откормленным самодовольным лицом, с толстыми животными губами. Одутловатые щеки, с признаком второго подбородка и огромный маслянистый глаз. На месте другого – зияющая впадина. Одноглазый взгляд, жадный до отвратительности, пригвожден к деньгам. Шарапонь вел последний круг после стука.

С раннего утра в квартире шла вязкая, как глина, игра в очко. Слепой случай комулибо набивал бумажник кредитками, а остальных ограблял, и, отравленные непреодолимым пороком, просиживали за игорным столом десятки часов четверо «липовых» студентов.

Играли, жгли силы, тогда возбуждали измочаленные нервы выпивкой. На нее из каждого банка непременно откладывалась кредитка. Гришке Шарапоню сегодня везло. Он уже обыграл до последней бумажки Сухарько, Чеботаря и Ефремчика, хозяина квартиры, недорослого карлика, а также незнакомого партнера, горбоносого, с гнойными углами губ, человека с хищным, как у совы, взглядом. Крупные деньги оставались только у Сеньки Заливанова.

Сенька сидел на краю стола в новенькой кожаной куртке с командирским знаком на клапане верхнего кармана. Он среди четверки «липовых» студентов был самый отчаянный. Обладая наглостью, заменившей ему смелость, Сенька, не задумываясь, вступил на путь авантюризма и, приобретя на толкучке кожанку, синие галифе, прицепив эмалированный венок со звездой – знак командира, он уже дважды провез контрабандный товар из своего городка. Дуло нагана, высунутое из кармана, заменяло ему пропуска и билеты.

Сенька постепенно привык к своему маскараду и даже среди своих компаньонов не снимал знак. Высокая не по годам Сенькина фигура примелькалась станционным и поездным чекистам. Его принимали везде за агента особого отдела, и никому в голову не приходило спросить у него документы. Сенька стал всей компании незаменимым человеком. Самую трудную посадку он производил без всяких затруднений, и финансовые дела чет верки пошли в гору. Сейчас же между Сенькой и Шарапонем шла затяжная схватка за деньги.

Большая сумма в банке решала судьбу игроков. Получив карту, Сенька впился в нее глазами. На него смотрела чопорная дама крестей. Мысленно наградив ее оскорбительной кличкой, Сенька ни одним движением не выдал своей досады.

– По банку, – отрывисто бросил он, У Шарапоня живчиком запрыгал у виска нерв, рука с колодой карт затрусилась мелкой дрожью.

– Ставь деньги на кон! – хрипя от волнения, проговорил Гришка. Его прошиб озноб от мысли, что вот он может потерять огромную сумму. И маслянистый глаз его с ненавистью уставился в холеное лицо Заливанова.

– Что такое? Деньги на кон!

– Ах ты, камбала гнилая, да я тебя семь раз куплю с потрохами, – вскочил как ошпаренный Сенька.

– Давай карту!

– Деньги на кон!

Азарт дурманил головы. Игроки приросли к столу, ожидая конца. Горбоносый, ощупав финку в кармане, с интересом наблюдал за происходящим. Из соседней комнаты к столу подошла Лиза Сухарько, поправляя прическу. Никто ее не заметил.

Лиза приехала сюда с братом. Шурка обещал ей дать денег на покупку хорошего костюма, но, продав контрабандный сахарин, противный Шурка проиграл все в карты.

Предоставленная самой себе, она гуляла по городу, зашла к Бурановским и под вечер вернулась обратно. В квартире все еще продолжалась игра. Лиза задремала на кровати у брата. Ее разбудили крики.

– Когда вам, наконец, надоест это? Поедем лучше в театр, ведь здесь со скуки умереть можно! – воскликнула Лиза.

За последние два года Лиза Сухарько оформилась в капризно-изящную женщину, желающую взять от жизни как можно больше благ и удовольствий, не уродуя хорошеньких пальчиков с розовыми ноготками.

Лизу обидело полное невнимание к ее особе. Она нагнулась к Заливанову, положив руку на его плечо:

– Бросьте сейчас же карты, иначе я рассержусь. – И она взяла из его рук даму крестей.

– Не мешайте, Лиза, – грубо вырвав карту, крикнул Сенька. Он отсчитывал на столе пачки денег из бумажника. Опорожнив его, Заливанов подвинул всю груду к банку.

Шарапонь долго пересчитывал.

– Давай карту! – шально выкрикнул Сенька.

Липкие от пота пальцы Шарапоня с трудом стянули на стол карту. Сенька схватил ее – девятка.

– Еще карту!

Шарапонь трясущейся рукой положил ему карту. Сенька сложил три карты вместе, закусив до крови губы, мучительно медленно выдвигал край только что взятой. Со лба Шарапоня на нос скатилась капля пота и повисла на кончике.

– Двадцать два, – тихо сказала за Сеньку Лиза.

Шарапонь бросил на стол обеими руками карты и схватился за деньги. Игроки повскакали с мест. Заливанов тоже встал. Он был бледен как мел. Вынув из бумажника золотое колечко с полукаратовым бриллиантом, он глухо проговорил:

– Вот моя ставка. Денег не убирай. Сейчас сыграем и тогда закончим.

– Я не хочу, – отказался Шарапонь.

– Не хочешь? А ну, понюхай, чем это пахнет! – И Сенька, дико поблескивая глазами, сунул Шарапоню под нос дуло нагана.