Литературное досье Николая Островского

Вечером имеешь право посетить великолепный парк с рестораном, театром, музыкой, где за 25 копеек имеешь право смотреть целый день и ночь, как вкусно и здорово едят люди во фраках, смокингах, с животами в три обхвата…Чувствуешь себя пролетарием во сто раз сильнее, чем у нас в РСФСР, и руки так и чешутся, да пока что коротки руки-то! Долго ли так будет, не знаю, по всей вероятности не долго! Дальневосточный буфер на вулкане. Ропот и недовольство рабочих растут с каждым днём, а все, кто имеет хоть малейшую возможность, бегут к нам. Нас, красных, в касках со звёздами во весь лоб, рабочие по дороге провожали и встречали чуть ли не с криками "ура". По-моему, кликни клич, и в пару дней всё полетит вверх тормашками".

Выйдите сегодня на центральные улицы больших городов нашей страны, взгляните на сегодняшние супермаркеты, игорные клубы, казино, ночные бары и рестораны, присмотритесь к их постоянным клиентам, подъезжающим на шикарных мерседесах и вольво, а затем поезжайте в любую загородную деревню, в любой рабочий посёлок, чтобы увидеть простой рабочий народ, и тогда вы поймёте чувства, которые испытывал Берсенев, когда писал письмо своему брату с Дальнего Востока. Как много схожего в ситуациях, разрыв во времени между которыми, более восьмидесяти лет.

Письмо было написано в августе 1921 г. Тот же период времени, но на Западной Украине описывает Николай Островский в романе "Рождённые бурей". Это литературное произведение, но как удивительно перекликаются его строки с письмом очевидца Льва Берсенева, насколько совпадают в них настроения рабочего класса и большевиков в различных концах страны. Документально правдивыми кажутся слова Метельского на совещании коммунистов, когда он говорит:

"Товарищ Сигизмунд, Чобот прав. Когда массы вышли на улицы, когда рабочих расстреливают, мы обязаны выступить с оружием. Пусть нас разгромят, но мы не можем не выступить. Иначе мы покроем себя позором… Ведь это же аксиома марксизма… Пусть выступление преждевременно, но мы должны его возглавить, раз оно уже началось…"

Максимализм. Он был присущ Островскому естественно, как всем, рождённым бурей революции. И он писал честно то, что видел, знал, понимал.

Роман "Рождённые бурей" писался в совершенно иных условиях, значительно отличавшихся от тех, в которых появлялась "Как закалялась сталь". Тогда – Островский писал свою первую книгу, не зная, что из этого получится и выйдет ли что-то вообще, а ко второй книге приступил, уже взмываемый вверх гребнем волны писательской славы, будучи теперь признанным мастером пера, поддержанным комсомолом и партией. Тогда – писать приходилось, подавляя не только свою робость впервые пишущего человека, но и сомнения окружающих, с которыми вынужден был считаться, ибо они писали под его диктовку, и он не мог оторваться от всех, чтобы, уйдя в своё уединение, как это бывает у большинства писателей, работать собственной рукой, собственноручно черкая и переписывая заново свои собственные строки.

Теперь – от него ждали каждой новой строки, и почти всё слетавшее с уст слепого, прикованного к постели, неподвижно лежащего писателя, мгновенно перепечатывалось на пишущей машинке всегда готовыми к работе секретарями. Едва только появлялись первые главы нового романа, как они тут же перекочёвывали на страницы газет и журналов, разлетаясь по всему свету. Договора с книжными издательствами и редакциями журналов заключались беспрепятственно по их же инициативе. Зелёный свет строкам Островского был на всех светофорах. И всё же рождение романа было мучительно трудным, правда, по многим другим причинам.

Название романа и сама идея его, казалось бы, возникли давно. Ведь повествование жизни Павки Корчагина в романе "Как закалялась сталь" завершается именно тем, что сражённый болезнью, но не сдавшийся молодой коммунист пишет "повесть, посвящённую героической дивизии Котовского. Название пришло само собой: "Рождённые бурей". Стало быть книга уже была задумана тогда? Но новый роман пишется не о котовцах, а знаменитый командарм гражданской войны даже не планировался в нём. Больше того, ещё в 1932 г., когда только шла работа над второй частью романа "Как закалялась сталь", Островский пишет из Сочи в Москву своему верному секретарю Галине Алексеевой, в котором рассказывает о своих планах:

"Галя, я обо всём буду писать. Веду себя скромно на редкость и не создал романа кроме "Стали". Если бы ты была здесь, я убеждён, что 2-ю часть смог бы написать к январю 33 г. и начать новый роман, название которому "Как затихает боль". Вспомни, Галя, неоконченный отрывок. Жму твои ручонки. Не сердись за молчание. Коля".

Определённо книга планировалась быть лирической, судя по названию. Однако впоследствии эта тема больше нигде не упоминается. Скорее всего, она уложилась во второй части "Как закалялась сталь". Не случайно в другом письме той же Галине Алексеевой мы читаем: "Я пишу сейчас печальные страницы второго тома". Зато постепенно вырисовывается, укрепляясь, желание говорить о людях, рождённых революционным огнём.

В декабре 1933 г. Островский пишет письмо революционерке-народнице Вере Фигнер, в котором сообщает:

"С двадцать восьмого года я парализован, неподвижен, потерял последний глаз.

Пять лет напряжённой работы и, как результат, две книги о былом, о нашей мятежной юности.

Я – один из молодой гвардии большевиков.

Железная партия воспитала нас.

Мы – рождены бурей".

Писатель повторил применительно к себе слова "рождённые бурей", уже записанные им в рукописи готовившейся к публикации второй части романа. Однако тема следующей книги ещё не оформилась в сознании. Практически закончив писать роман "Как закалялась сталь" в сентябре 1933 г., Островский бросается в литературную учёбу и в общественную жизнь.

"Как я прожил последние три месяца? – пишет он своему редактору Анне Караваевой в декабре 1933 г. – Я отнял от литучёбы массу времени и отдал его молодёжи. Из кустаря-одиночки стал массовиком. В моей квартире происходяит заседания бюро комитета. Я стал руководом кружка партактива, стал председателем районного совета культстроительства, в общем придвинулсяк практической работе партии вплотную. И стал полезным парнишкой. Правда, я сжигаю много сил, но зато стало радостней жить на свете. "Камса" вокруг. Непочатый край работы на культурном фронте. Заброшенные, с полунищим бюджетом, с хаотическим учётом городские библиотеки возрождаются и становятся боеспособными. Создал литкружок, как могу, так и руковожу им. Внимание партийного и комсомольского комитетов ко мне и моей работе большое. Партактив у меня бывает часто. Я ощущаю пульс жизни, я сознательно пожертвовал эти месяцы местной практике, чтобы прощупать сегодняшнее, актуальное.

Я не могу в одном письме всё рассказать. Я хочу писать тебе ещё, если мои письма тебе не скучны. И всё же я много читаю. Прочёл "Шагреневую кожу" Бальзака, "Воспоминания" В.Н.Фтгнер, "Вступление" Германа, "Последний из Удэге", "Крутую ступень", "Анну Каренину", "Литнаследство", все №№ "Литкритики", "Дворянское гнездо" Тург<енева> и много др."

И вот тут Островский пишет Караваевой самое главное, что его заботит, чем он, по существу, живёт всё время, занимаясь ли с комсомольцами, слушая ли чтение книг и т.д. Продолжая своё письмо, он просит старшего товарища по литературе:

"Очень хочу – напиши мне, что больше всего подошло бы мне разработать в будущем. Какую тему? Зная меня, ты интересно можешь сказать. Что, по-твоему, мне больше всего удастся – какая тема?"

Но ещё не получив совета Караваевой, он уже пишет друзьям: "С января начинаю работать всерьёз и надолго".

Однако зиму писатель болеет, и начать работу приходится позже. Тем временем, Караваева успевает прислать свои соображения о предстоящей работе, и они нравятся Островскому. В своём ответе ей он пишет:

"Относительно сюжета новой работы я напишу потом. Твой эскиз весьма интересен. Неисчерпаема тема об изумительных образах молодёжи, "героя нашего времени".

В те же дни Островским готовится статья "За чистоту языка", заказанная Караваевой для журнала "Молодая гвардия", вносятся исправления в первые издания "Как закалялась сталь" для последующих переизданий, пишутся дополнения к украинскому, польскому и другим изданиям романа.

Такая работа и для здорового пишущего человека кажется всегда трудной, а тут больной. Но странное дело – сам Островский будто не замечает этого. Посылая обещанную Караваевой статью, он жалуется ей на трудности, но настолько оптимистична его жалоба, словно, чем труднее ему, тем радостней:

"Дорогая тов. Анна!

Вместе с этим письмом посылаю свои наброски "За чистоту языка". Я не претендую, чтобы эти заметки были опубликованы уже потому, что в них мало конкретности. Для собирания же конкретного материала нужны молодёжные книги, нужны выборки из текста и т.п., а у меня так: пока найдут желанную страницу, пройдёт час, а я уже через десять минут кусаю губы. Всё бы я простил природе, такой ко мне немилосердной, но отнять единственный глаз – это бессовестно. Хотя, сказать по совести, я и сейчас живу намного радостнее и "счастливее", чем многие из тех, кто приходит ко мне, и, наверно, из любопытства. У них здоровые тела, но жизнь они проживают бесцветно, скучно. Хотя у них видят оба глаза, но взгляд у них безразличный и, наверно, скучающий. Они, наверно, меня считают несчастным и думают – не дай господь мне попасть на его место, а я думаю об их убожестве и о том, что не обменял бы роли".

Островский учит молодёжь и сам неустанно учится, много читает, буквально "прорабатывает" "Войну и мир" Л.Н. Толстого и в то же время продолжает думать над своей новой книгой. В начале июня 1934 г. он сообщает Петру Новикову:

"Силуэты новой вещи у меня набросаны, и скоро я начну работать. Сейчас же учёьа и учёба. Проработка лучшего из классического наследства. Ведь вперёд надо идти ростом, топтание на месте – это гибель. С меня теперь будут требовать как с подмастерья, а не как с ученика, и потому учёба до головокружения.

Кто бы мог подумать, что у меня будет такой счастливый конец жизни, ведь если, скажем, я нечаянно погибну сейчас, то это будет гибель на боевом посту, а не на инвалидных задворках".

Можно вспомнить, что всего за четыре года до этого дня, когда писатель только приступал к работе над романом "Как закалялась сталь", он писал о своём здоровье тому же Новикову, совсем не предполагая скорую смерть:

"То, что я сейчас прикован к постели, не значит, что я больной человек. Это неверно! Это чушь! Я совершенно здоровый парень. То, что у меня не двигаются ноги и я ни черта не вижу, – сплошное недоразумение, идиотская какая-то шутка, сатанинская! Если мне сейчас дать одну ногу и один глаз (о большем я не мечтаю), – я буду такой же скаженный, как и любой из вас, дерущихся на всех участках нашей стройки…"

Начиная работу над новой книгой, Островский уже чувствует за спиной призрак смерти, от которого он начинает всеми силами отталкиваться, отбиваться, защищаться упорной напряжённой ежедневной по десять-двенадцать часов работой. Он выиграл несколько боёв со смертью, чтобы успеть закончить хотя бы первую книгу нового романа. В 1933 г. он писал Караваевой: "…вопрос лишь в том, сумею ли завоевать у жизни необходимые три-четыре года. Тогда будет создан второй труд". Три года отвоевать удалось, и труд создать успел. Но какой ценой?

Из письма Караваевой первого сентября 1936 г.:

"Ты, наверное, занешь, чтодва месяца тому назад я едва не погиб. У меня камень разорвал желчный пузырь, получилось кровоизлияние и отравление желчью. Врачи тогда в один голос сказали: "Ну, теперь амба!" Но у них опять не вышло, и я выцарапался, опять напутав в медицинских аксиомах".

1934 год начался для писателя гриппом, и другие болезни по-прежнему не оставляют его. Он борется с ними и летом вновь вспоминает о нужных трёх годах жизни в письме Трофимову, словно забыв, что год назад уже просил у жизни тот же срок:

"Конечно, тов. Трофимов, я с "Молодым большевиком" никогда не порву творческой связи. Писать же я буду и пишу вторую книгу о молодёжи, о новых людях нашей страны, о том, что хорошо знаю. Действие опять происходит на Украине – моей родине, которую я прошёл пешком вдоль и поперек. Пишу о том, что ярко запечатлелось, что можно правдиво передать. Не перепевая темы, не повторяя людей, дать новое произведение, волнующее, зовущее к борьбе за наше дело, но в другом сюжете, в другой композиции. Желания работать у меня много, я даже обязан прожить ещё минимум три года и написать юношеству одну-две родные им книги".

Островский не знает, что на счету его жизни уже нет трёх лет, но он пытается их вырвать. В письме Н. Новикову от 23.10.33 г. он рассказывает:

"Моя жизнь развёртывается сейчас на боевых линиях, есть для чего жить, а сил физических осталась такая крошка. Вспыхнешь в небольшой речи или напишешь небольшую статью, и наваливается свинцовая тяжесть, усталость. Разрыв между духом и материей. А теперь так нужны физические силы. Будем жить за счёт аккумуляторов".

Борьба за жизнь отрывает много сил, а ведь они нужны и для работы. Постепенно созревает план новой книги, и скелет его всё больше и больше обрастает плотью. Наконец в письме Трофимову 12 октября 1934 г. появляется предположительное название романа и подробнее раскрывается его предполагаемое содержание:

"Если очевидно, что Вы не приедете, что меня весьма огорчило бы, то придётся сжато договориться о следующем (если это возможно и Вы найдёте это необходимым):

Первое – включить в тематический план 1935 года дешёвое переиздание "Як гартувалася сталь" (украинское название "Как закалялась сталь" прим. авт.);

Второе – заключить соглашение на издание новой книги под условным названием "Рождённые бурей", размером приблизительно пятнадцать печатных листов. Тема книги – борьба за Советскую Украину, период 1919-20 годы. Книга для юношества. Возможно, революционно-романтического характера…

Новую книгу я Вам напишу на русском языке, поэтому Вы учтите свои расходы на перевод. Срок представления рукописи – сентябрь 1935 года, возможно раньше, но это неизвестно".

Островский несколько переоценил свои физические возможности. Работа была завершена на год позже. Он не учёл силу болезней и не только…

Роман планируется им писать на документальной основе. Однако для этого нужна литература, которой в Сочи нет. И писатель стремиться в Москву. Он просит своих друзей приложить все силы и помочь ему перебраться в столицу, где всегда можно найти нужные книги и консультации старших товарищей. Но проблемы с книгами и переездом решались не так скоро, как хотелось.

Из письма Николаю Новикову от 4.12.34 г. мы узнаём:

"С Москвой дела не движутся ни вперёд ни взад. В ожидании результата взялся за работу, систематически работаю изо дня в день. Есть квалифицированный секретарь, и дела продвигаются вперёд. Всё-таки с материалом плохо дело обстоит. Никто ни одной книги не высылает. Может, ты что где выкопаешь насчёт гражданской войны и войны с белополяками, пришли тогда мне, буду очень рад".

Теперь главными темами переписки с друзьями стали книги и Москва.