Аугенблик

Потом мы долго разговаривали. И не было в наших разговорах ни пошлости, ни грубости. Нежность и доброта, сложное и простое, умное и глупое, смешное и серьезное. Мы познавали друг друга с необычных сторон, мы открывались друг другу заново и ни разу не разочаровались в этих новых открытиях. Потом снова и снова воссоединялись в одно целое, и снова и снова разум покидал нас и уплывал куда-то, превращаясь в точку, не имеющую размеров.

– Все! Не могу больше, – томно сдалась Тонечка, – умру сейчас…

Я, собрав все свои последние силы, на дрожащих руках отнес Тонечку в ванную. И снова мы мыли друг друга, уже почти не возбуждаясь…

А потом мы долго лежали молча. Разговаривать не было ни сил, ни желания.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ПЕРВАЯ

Лето, как я уже заметил Тонечке, было не свежо. Мало того, оно становилось капризным и все чаще «хныкало» дождями. В один из таких дней Тонечка задержалась. Иногда Исаев забирал ее домой, иногда Лешка развозил девчонок по домам один, без него. Конечно, сначала забрасывал домой Тонечку. Куда потом уезжал со своей прекрасной Еленой, было не моего ума дело. В этот раз он был занят делами, и Тонечка Воробьева осталась без колес.

Несильный, но противный дождик, да еще и с холодным ветром, навевал уныние. Я уговорил мою еврейскую подругу задержаться и переждать дождь.

Коли за стеной не было. Его не было вообще. Никто не знал, почему он не вышел на работу. Никакого оправдательного звонка, ничего!

Дождь был мне на руку – Тонечка могла оставаться со мной долго. Несмотря на безопасность, которую нам подарил Колин прогул, мы не кинулись в объятья друг к другу, как только остались одни, понимая, что наша близость никуда не денется. Мы стали ценить другие качества друг в друге и также по-другому, более серьезно, что ли, друг к другу относиться. Мы много разговаривали, с ностальгической улыбкой вспоминали наши «подвиги», смеялись над этим. Странное дело! Ведь прошло совсем немного времени, а у нас обоих уже было прошлое. Совместное прошлое, и нам обоим казалось, что первая наша встреча произошла очень и очень давно! Хотелось разнообразия, новизны, и мы оба прекрасно это понимали.

До сих пор я упоминал, только о первом и втором этажах нашего здания, но на самом деле всего их было четыре. Два верхних пока не использовались. Там царила разруха, повсюду валялся различный хлам. Я там бывал часто. Сначала чисто для исследовательского интереса, но, после того, как через чердак на четвертый этаж забрались два бомжа и чуть не устроили пожар, Исаев распорядился при обходе проверять всё здание. Я подумывал под каким-нибудь предлогом затащить мою азартную подругу туда, но там царило такое безобразие, что эту мысль, правда, до конца не выброшенную из моей изобретательной головы, я пока оставлял в резерве.

Мы сидели в Исаевском кабинете, пили чай с маленькими пирожными (такими же, как тогда, в комнате Тонечки, когда я в первый раз очень удачно посетил ее под предлогом сломанного телефона).

Тонечка спросила про верхние этажи. Я сказал, что бываю там часто. Сначала я хотел рассказать ей о том, что ничего интересного там нет, но передумал. Мне не хотелась терять тот резерв, который я оставлял в этой своей, изобретательной голове. На всякий случай я все-таки предложил ей экскурсию в «туда». На Тонечкином лице на секунду образовался интерес, но его сразу сменил испуг.

– Стра-а-а-шно там! – протянула она. – Там, наверное, витает дух Лилианы Владимировны!

– И Фантомаса! – закончил я.

– Да ну тебя, Женька! – захныкала Тонечка. – Любишь ты страху нагнать.

– Ничего не бойся, радость моя, я же тебя всегда спасу и защищу!

– Я знаю, – с небольшим оттенком грусти согласилась моя славная подруга.

– Пойдем к Ленке в гости сходим, – беззаботно предложил я.

– В смысле? – не поняла Тонечка.

– Ну… я имею в виду в лабораторию.

– Зачем это тебе? – недоумевала Тонечка, почему-то не понимая моих истинных намерений.

– Ну… – подсказывал я, – догадайся с трех раз!

Тонечка опустила глазки, очень умело изображая застенчивость, прекрасно понимая, как это меня возбуждает, и тихо проговорила:

– А чего не как обычно, чего… не у тебя?

– Ну, не знаю… – разыгрывал я свою партию, – так, захотелось.

– А ты не будешь представлять, что… Трахаешь Леночку?

«Ах ты, чертовка проницательная!» – восхитился я про себя, понимая, что действительно элемент этого представления в моей голове имел место, но сказал другое:

– Тонечка, радость моя, современной девушке не следует быть такой ревнивой. У меня и в мыслях этого не было! Ну, не хочешь, пойдем ко мне.

– Ну ладно, – самоуговорилась Тонечка, голосом выдавая свое, уже напряженное желание.

Несмотря на то, что никто нам не мог помешать, мы, с какой-то осторожностью отперли лабораторию и вошли внутрь.

На окнах лаборатории не было никаких занавесок. В отличии от кабинета Исаева, окна лаборатории выходили на хорошо освещенную площадку. Мощные заводские фонари давали так много света, что включать электричество не было нужды…

…Тонечка, прижатая к холодному шкафу с реактивами, тихонько охала и стонала. Я совершал мощные толчки, потеряв всякую осторожность. Тяжеленный металлический шкаф раскачивался, входя в резонанс с нашими развратно-поступательными движениями. Стеклянные колбы, пробирки, реторты всех мастей и различных калибров испуганно позвякивали, тонко, как бы жалуясь друг другу на такое вопиющее вмешательство в их, доселе абсолютное спокойствие. Разносящимися по всей заводской территории мощными гудками, за окном, подпевал им завсегдатай наших ночных оргий маневровый тепловоз. Когда на поворотах железнодорожных путей, сильный свет его фары забирался к нам в помещение, я с возбуждающим удовольствием заглядывал в бессмысленные и прекрасные Тонечкины глаза и «воровал» тайно от нее отражение великого наслаждения, которое испытывала моя неутомимая партнерша. Я попробовал представить, что передо мной Леночка-лаборанточка… но, какое там! Всю мою душу заполняла моя прекрасная еврейка Тонечка Воробьева. И когда представление о Леночке-лаборанточке полностью исчезло из моего сознания, щекочущее, как при температурном ознобе чувство во всем теле, сконцентрировалось внизу моего живота в тугой комок и выстрелило в Тонечку с такой энергией, что я не сдержал стона.

– Ай, бля-а-а-а-Ть! – дрожащим голосом закричала Тонечка, и стенки ее влагалища стали резко сокращаться с той же частотой что и мой инструмент, но в разные с ним временные точки. Мне показалось, что я на мгновение потерял сознание. Очнулся от боли. Тонечка, просунув руки под мою рубашку, по-кошачьи поочередно жамкала своими лапками мою спину, впиваясь в кожу острыми ноготочками. И когда в звонком хоре стеклянного позвякивания все закончилось, мощным басовым аккордом маневровый тепловоз поставил точку в этой безумной симфонии.

После нашего с Тонечкой путешествия в Лабораторию, ко мне зашел Лешка. Он принес длинный светодиодный тормозной сигнал от своей «Волги».

– Жень, посмотришь? – спросил он. – Половина лампочек не горит.

– Да не вопрос, – с удовольствием согласился я. Мне нравилось копаться в таких простых устройствах. – Сколько ты еще будешь здесь?

– Часа полтора, два.

– Через полчаса сделаю.

– Иди ты! – удивился он.

Я знал причину частых поломок китайских изделий тех времен. Отдельные светодиоды придется заменить. В моем многофункциональном шкафу валялась неисправная Новогодняя гирлянда, в которой рабочих светодиодов хватило бы на пять Лешкиных тормозных сигналов.

Лешка сидел и не уходил. Я чувствовал, что он хочет что-то мне сказать и не про лампочки, но никак не может решиться.

– Леш, – спокойно начал я, решив ему помочь, – ты ведь не из-за фонаря пришел.

– Не только… Жень, знаешь чего, ленка на вас с Антониной жалуется.

– Да? – искренне не понимал я. – Чего же мы такого сделали-то?

– Черт возьми, – засмущался правильный Лешка, – даже говорить неудобно…

– Да что случилось-то? – допытывался я.

– Ленка пришла на работу, а в шкафу пузырьки с ее порошками валяются перевернутые. Один реактив очень дорогой. Она кисточкой для бровей порошок собирала. Я же понимаю, отчего шкаф трясся! Вы с Антониной давайте поосторожней, как-нибудь.

Странное дело, но перед Лешкой мне сделалось стыдно, и стоял я перед ним совсем беззащитным и по-дурацки улыбался.

– Лешка, – начал оправдываться я, – блин горелый, так неудобно, честное слово… А что делать-то? Реактив еще остался?

– Да осталось немного. Ленка сэкономит до следующей партии. Но вы все-таки…