Аугенблик

«Пиздец! – возникло в отравленном гормонами мозгу понимание, – я пропал! Теперь я от себя не завишу. Их двое, а я один».

– Ну что, – лукаво спросила Тонечка, – развеселили мы тебя? Перестал скучать?

– Более чем, – ответил я без интонаций таким голосом, которым говорят девушки, уже на все готовые.

Тонечка Воробьева сослалась на занятость, и мы попрощались.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ

В следующее мое дежурство с утра Тонечки Воробьевой не было. Лешка, с Исаевым заехали к ней прямо домой, и увезли в Москву. Однако уже довольно поздно вечером все трое вернулись в офис, привезли какие-то коробки. Коля на проходной не спал, смотрел старый телевизор (правильнее было бы сказать – слушал, так как старинный кинескоп выдавал почти негативное изображение).

Я помог затащить коробки в офис. Коля даже не догадался предложить свою помощь.

Исаев Тонечку оставил, велев ей доделать какие-то дела, предложил потом, если нужно, вызвать такси, сославшись на то, что Алексей устал после интенсивной поездки по столице. При этом он как-то многозначительно посмотрел на меня. Я, многозначительно посмотрел на начальника и, как бы растерянно развел руками. Тонечка от такси отказалась, сославшись на сильную головную боль и желание пройтись по свежему воздуху. Когда Лешка с Исаевым уехали, я сразу поднялся на второй этаж.

Тонечка обозначила допустимую границу, подставив щечку. Я безобидно чмокнул свою подругу и дежурно спросил, куда ездили и зачем.

Тонечка посмотрелась в зеркало, и сказала, что мотались весь день, очень устали все и у нее действительно сильно болит голова.

– Тонь, давай я кофе покрепче заварю, – предложил я, – в себя придешь.

Тонечка удивилась, кивнула и включила компьютер.

– Не буду Вам мешать, сударыня, – благосклонно произнес я. – Кофе принесу.

Тонечка с благодарностью посмотрела на меня, смешно сморщив носик, и повернулась к монитору.

Бесцеремонно выудив из коробки с ключами нужный, я пошел к Леночке в лабораторию и забрал оттуда дежурный поднос, банку с кофе и спустился в мониторку. Сварив очень крепкий кофе, изобразив несложные бутерброды из того, что было у меня, забрав пачку аспирина из мониторной аптечки, я поднялся наверх. Тонечка быстро стучала пальчиками по клавишам, заметно морщилась. Видно было, что на счет головной боли она не соврала. Мельком глянув на меня измученными глазками, она вновь углубилась в экран. Я тихо поставил на столик поднос и ушел к себе.

Закончив офисные дела, Тонечка пришла ко мне.

– Знаешь, как приятно, когда тебе самой кофе варят! – с искренней благодарностью в газах проговорила. Спасибо за бутерброды. Так мило! А голова прошла!

Я зарылся ладонями в ее кудряшки, притянул голову к себе и совершенно безобидно поцеловал мою подругу в лоб.

Мы немного поболтали о пустяках.

Однако тема, которая совершенно выбила меня из колеи, жила в моей голове, крепла и совершенствовалась.

Как будто бы случайно разговор коснулся Тонечкиной сестры-близняшки. Не скрою, инициатива исходила от меня. Но я сознательно не стал углубляться в эту тему, не лез с расспросами, просто показал, что никто не забыт и ничто не забыто. Но я не мог не заметить, что Тонечка как-то сразу погрустнела, хотя и не хотела этого показывать. Тогда я решился сделать первый шаг навстречу своему желанию, уже надеясь, что оно не только мое.

– Тонечка, радость моя, – постарался придать я своему голосу максимальное простодушие, – а давайте втроем устроим… ма-а-а-ленький сабантуйчик. Пожарим шашлычки, где-нибудь на лоне природы. Лето уже не свежо, не так много его и осталось.

Тонечка быстро глянула на меня. От грусти в ее глазах не осталось и следа, наоборот, я увидел оттенок заинтересованности, при этом в ее взгляде также промелькнуло ехидненькое такое выражение инспектора ДПС.

– На лоне… – задумчиво повторила она, – на лоне – это хорошо!

Я инстинктивно опустил глаза, упершись взглядом в нужную точку; Тонечка проследила мой взгляд.

– Вот что мне в вас, в девушках нравится, – включился я в игру, – вы всегда всё сводите к одному!

– Да? Женечка какой-то, и много таких девушек… которым нравится на лоне… природы?

Я изобразил очень печальный взгляд, по очереди послюнявил указательные пальцы, провел ими под глазами, демонстративно имитируя слезы, и театрально произнес трагическим голосом:

«Как страшно жизни сей оковы

Нам в одиночестве влачить.

Делить веселье – все готовы:

Никто не хочет грусть делить».

– Ого! – восхитилась Тонечка Воробьева. – Ты у нас еще и Лермонтов!

Я приложил ладонь к груди, театрально поклонился и произнес:

– Не-е-е! Я в большей степени – Гоголь!

– Чего это ты Гоголь? – продолжала игру моя милая собеседница.

Я не ответил на ее вопрос. Вместо ответа обхватил Тонечку за ягодицы, притянул к себе и, опуская руки весьма ниже и заводя их внутрь, сладострастно пропел:

«А это что у вас, дражайшая Солоха?»

Тонечка изобразила недоумение и совершенно ошарашила меня:

– Будто не видите, Осип Никифорович! Жопа! А под жопой монисто!

– Фи, сударыня, как Вы вульгарны, – изобразил я смущение, – но, черт возьми, как мне это нравится!

– Жень, пойду я, – ответила Тонечка отстраняясь.

Я проводил ее до конца леса. Постоянный пустобрех-Мишка сопровождал нас, то отставая, то убегая вперед. Тонечка подарила мне долгий поцелуй и еще раз сказала:

– Пойду я. Правда, очень сегодня устала.

– Как на счет шашлычков? – все-таки спросил я.

Тонечка сделала такой вид, как будто что-то вспоминала и сказала свое женское «Ну, я не знаю». Но по всему было видно, что на этот раз, эти слова вовсе не означали женское «Да!». Скорее всего, наоборот. Заметно было, что она действительно сильно устала.

По крайней мере, я предложил свой вариант развития событий, и он не был отвергнут сразу и в резкой форме.

– Обязательно передай привет Анечке! – не удержался я.

– Передам, – коротко и без эмоций ответила она.

ГЛАВА ТРИДЦАТАЯ