Овод

– Слава богу! – повторил за ним полковник. – Наконец-то.

Его племянник дернул его за руку:

– Дядя, кардинал! Он стоит у ворот и хочет войти.

– Что? Он не войдет… Я не хочу! Чего смотрит караул? Ваше преосвященство…

Ворота распахнулись и снова закрылись, и Монтанелли стоял уже на дворе, смотря перед собой неподвижными, полными ужаса глазами.

– Ваше преосвященство! Я должен просить вас… Это неподходящее зрелище для вас! Казнь только что кончена. Тело еще не…

– Я пришел взглянуть на него, – сказал Монтанелли.

Даже в этот момент полковника поразил его голос и походка: он был как лунатик.

– О боже! – воскликнул вдруг один солдат.

Полковник поспешно обернулся:

– Так и есть!

Залитое кровью тело опять начало со стоном корчиться на траве.

Доктор нагнулся и положил голову умирающего к себе на колени.

– Скорее! – кричал он в отчаянии. – Скорее, варвары! Прикончите, ради бога! Это невыносимо!

Кровь заструилась по его рукам. Он дрожал с ног до головы, поддерживая корчившееся в судорогах тело. И когда, совсем обезумев от ужаса, он стал осматриваться кругом, ища помощи, священник нагнулся над его плечом и приложил крест к губам умирающего человека.

– Во имя Отца и Сына…

Овод приподнялся, опираясь на колено доктора, и широко открытыми глазами посмотрел на распятие.

Медленно, среди мертвенной тишины, он поднял простреленную правую руку и оттолкнул распятие. На его лице зияла кровавая рана.

– Падре, вы… удовлетворены?

Его голова упала на руки доктора.

– Ваше преосвященство!

Так как кардинал продолжал стоять не шевелясь, полковник Феррари повторил громче:

– Ваше преосвященство!

Монтанелли поднял глаза:

– Он умер?

– Да, ваше преосвященство. Не уйти ли вам отсюда? Это ужасное зрелище.

– Он умер, – повторил Монтанелли и посмотрел на лицо Овода. – Он умер.

– Чего же он ждет от человека, в котором сидит полдюжины пуль? – прошептал презрительно начальник отряда.

А доктор тоже шепотом ответил ему:

– Его, должно быть, взволновал вид крови.

Полковник положил руку на руку Монтанелли:

– Ваше преосвященство… Лучше вам не смотреть на него. Разрешите капеллану[79 - Капеллан – военный священник.] проводить вас домой.

– Да… Я пойду.

Он медленно отвернулся от окровавленного тела и пошел прочь. За ним последовали священник и сержант. В воротах он остановился и оглянулся назад.

– Он умер…

Несколькими часами позже Марконе подошел к домику, приютившемуся на склоне холма, чтобы передать Мартини, что ему уже не нужно жертвовать жизнью.

Были закончены все приготовления ко второй попытке освободить Овода, так как план освобождения был много проще первого. Решено было так: на следующее утро, когда процессия с телом Господним будет проходить мимо крепостного вала, Мартини выступит вперед из толпы, вынет из-за пазухи револьвер и выстрелит полковнику в лицо. В момент общей суматохи двадцать вооруженных людей неожиданно бросятся к тюремным воротам, ворвутся в башню и, отняв силой ключи, войдут в камеру пленника и уведут его, убивая и сваливая с ног тех, кто будет им мешать. Они будут удаляться от ворот, защищаясь и прикрывая отступление второго отряда, вооруженных контрабандистов-горцев, которые вывезут пленника в надежное место в горах и скроют его там.

В небольшой группе заговорщиков только Джемма ничего не знала об этом плане. Скрыть его от нее было желанием Мартини. «Сердце ее не выдержит всего этого», – говорил он.

Когда контрабандист входил в калитку сада, Мартини открыл стеклянную дверь и вышел на веранду встретить его.

– Есть новости, Марконе?

Контрабандист вместо ответа сдвинул на лоб свою широкополую соломенную шляпу.

Они сели на веранде. Ни тем ни другим не было произнесено ни слова. Но Мартини все понял, уловив под краем шляпы выражение лица Марконе.

– Когда это случилось? – спросил он после длительной паузы.

Его голос звучал в его собственных ушах так же безнадежно, как и все остальные.

– Сегодня на рассвете. Сержант передавал мне. Он был там и все видел.

Мартини потупился и смахнул случайно приставшую нитку с рукава своего пиджака.

Он должен был завтра умереть. А теперь желанная цель исчезла, как сказочная страна золотых лучей заходящего солнца, лучей, которые меркнут, когда спускается тьма.

Он снова очутился в будничном мире, мире Грассини и Галли, шифрования и составления памфлетов, партийной грызни среди товарищей, подлых интриг австрийских шпионов – короче, в старом революционном мельничном колесе, которое давно уже нагоняло на него тоску. А где-то в глубине его сознания зияла бездонная пустота, которую теперь уже ничто не могло заполнить, потому что не было Овода.

Кто-то спрашивал о чем-то. Он поднял голову, удивляясь, как можно еще было из-за чего-нибудь волноваться.

– Что вы сказали?