Лето придёт во сне. Приют

Я, Яринка и даже Зина, переглядывались и закатывали глаза, но Настуся не унималась:

– Ведь как только люди ни пытались изменить всё, и у них даже иногда это получалось, но всё равно потом всё становилось как прежде и снова народ возвращался к Богу…

Мы пробовали ругаться, не обращать на Настусю внимания, громко разговаривать друг с другом или просто молча разбегаться, но это не помогало.

– И ведь те, кто недоволен, кто не хочет жить по христианским законам так или иначе несут наказание. Поэтому нужно иметь страх Божий и, даже если соблазн велик, не поддаваться ему.

Сначала нас это забавляло и служило поводом для шуточек. Мы называли Настусю матушкой Афанасией и спрашивали, давно ли она надумала податься в монастырь? Настуся выслушивала наши подколки с отсутствующим видом и, дождавшись, когда мы иссякнем, заводила пластинку сначала. Скоро нам стало не до смеха, особенно, когда она взялась вслух зачитывать отрывки из Библии, как будто мало нам было уроков божьего слова! Мы скрипели зубами, отворачивались, уходили, но спасало это лишь до следующего Настусиного, как назвала это Яринка, религиозного припадка.

Когда весенние каникулы закончились и на нас снова навалились уроки и домашние задания, слушать неумелые проповеди Настуси стало совершенно невозможно. Голова гудела и без того. Как назло, она повадилась заводить свою нудную пластинку именно тогда, когда мы с Яринкой выкраивали время для чтения. Стоило пристроиться с планшетами в тишине дортуара, как она, глядя в пространство и вроде ни к кому не обращаясь, начинала бубнить:

– Бог прощает всё. Даже если мы согрешили, достаточно обратиться к Богу, покаяться, и грех будет забыт. Господь милостив, Он не держит зла, не надо бояться признаться Ему и себе в совершённом проступке. Тем более когда впереди достаточно времени, чтобы суметь искупить любое грехопадение…

И ближе к концу апреля, когда мы уже предвкушали возвращение Дэна и торопились дочитать переданные им книги, а Настуся этому очень мешала, терпение Яринки лопнуло окончательно.

С шумом втянув в себя воздух, она вскочила с кровати, уставилась на Настусю бешеными глазами и возопила:

– Да заткнёшься ты или нет?! Уши вянут! Иди в коридор! В туалет! На улицу! И там гуди, сколько влезет! Достала!

Настуся глянула на неё обиженно и кротко:

– Разве вам неинтересно послушать? Ведь мы все из-за чего-то расстраиваемся, на что-то злимся. А такие мысли учат смирению.

Яринка ударила кулаком по подушке:

– Я вот сейчас точно совсем огорчусь и разозлюсь! И тогда Библия тебе не поможет! В прошлый раз мало получила? Могу добавить!

Настуся дёрнулась как от пощёчины, бросила взгляд на сидящую за столом Зину, ища поддержки, но та уткнулась в тетради. Глаза Настуси прищурились, на щеках вспыхнули яркие пятна румянца, от кроткого вида не осталось и следа. Но ответила она спокойно:

– За тот раз я тебя простила. Бог велел прощать тех, кто наносит нам обиды.

Если и был способ разозлить Яринку ещё сильнее, то Настуся выбрала его безошибочно. Моя подруга фыркнула так, что рыжая чёлка надо лбом взлетела и опала, а потом ткнула пальцем в Настусю:

– Простила? Меня? А себя простила? Что там в Библии говорится про уважение родителей? А про осуждение других?

Настуся снова стрельнула глазами в сторону Зины. Та уже перестала делать вид, что выполняет домашнее задание и наблюдала за происходящим, но на ищущий взгляд подруги не отреагировала, и Настусе пришлось отвечать самой:

– Да, тогда я была не права. Я согрешила. Но после сходила к батюшке Афанасию и исповедалась.

– Чего-о? – Яринка заморгала. – Ты ходила к батюшке и рассказала ему про то, как мы тут… что мы тут…

У меня запылали щёки. Та наша драка и предшествующая ей ругань в день гибели несчастных влюблённых, явно не входила в число поступков, которыми можно гордиться. И до сих пор я искренне надеялась, что это осталось между нами четырьмя.

– Тайна исповеди нерушима, – назидательно ответила Настуся в ответ на наши безумные взгляды. – Чтобы снять с души грех, необходимо покаяться. Странно, что вы этого не сделали.

Яринка издала глубокий стон и уткнулась носом в колени. Я по-прежнему не знала, что сказать. Батюшка Афанасий был одним из немногих взрослых здесь, к кому я испытывала если не привязанность, то симпатию и глубокое уважение. Добрый, деликатный, с беззащитным взглядом карих глаз, верующий без малейшей фальши и поэтому не вызывающий этим раздражения. Его мнением я дорожила. И мне была очень неприятна мысль о том, что теперь благодаря Настусе он посвящён в подробности нашей безобразной потасовки.

– Ты просто дура! – сказала я. – Кой чёрт тянул тебя за язык?

Настуся растерянно заморгала. Похоже, она вполне ожидала нападок со стороны Яринки, но не от меня. И теперь её голос чуть дрожал:

– Я не дура. Я просто сделала то, что и должна была сделать. Раскаялась в плохом поступке и сняла с души грех.

– Ну и снимала бы молча! – снова взорвалась Яринка, а Зина, до этого остававшаяся в стороне, вдруг виноватым голосом сказала:

– Насть, девочки правы. Не надо было батюшке об этом рассказывать. Ты же знаешь, как он за всех переживает. И эти твои… проповеди… тоже уже поперёк горла, если честно. Зачем ты это делаешь?

Теперь Настуся бросала затравленные взгляды поочерёдно на нас троих, и мне вдруг стало очень неловко. Чем бы она ни руководствовалась, заводя свои дурацкие душеспасительные речи – это явно делалось из благородных побуждений. И я уже открыла рот, чтобы как-то смягчить всё прозвучавшее здесь ранее, постараться обратить в шутку, но Яринка опередила меня:

– Тебя уже сто раз просили просто замолчать и не грузить нас! Как будто в школе и в церкви этого мало!

Настуся прижала к груди растопыренную ладонь и тонко воскликнула:

– Так я же для вас стараюсь!

– А нам-то это зачем? – удивилась Зина, но Настуся махнула на неё рукой:

– Тебе ни зачем, с тобой всё нормально. Я для Даши и Ярины.

– Ого! – Яринка явно была заинтригована. – А с нами что не так? Недостаточно хорошие? Грешные? Недостойные?

– Испорченные, – тихо и серьёзно ответила Настуся.

Теперь уже мне стало обидно. Нет, разумеется, ни я, ни моя подруга, далеко не примеры для подражания, нас нельзя назвать набожными или (любимое слово Агафьи!) добродетельными, но чтобы испорченными?

Похоже, на наших лицах очень живописно отразились все возникшие вопросы, и Настуся торопливо начала загибать пальцы:

– Вы не достаточно верите, даже ты, Даша, а ведь ты поёшь в церковном хоре! Вы постоянно посмеиваетесь над уроками божьего слова, над тем, что написано в Библии! Вы не уважаете мужчин, я же слышала, как вы своих женихов называли! А эти вопросы, которые вы задаёте Агафье Викторовне? Все молчат, а вам вот надо вечно! И девушку, которая покончила с собой, вы оправдывали, а ведь она совершила самые страшные грехи, которые только было можно!

Настуся говорила что-то ещё, но я не слушала, потому что отвлеклась на Яринку. А та вела себя угрожающе. Сжала кулаки, закусила губу и, напрягшись всем телом, подалась вперёд. Точь-в-точь как в тот незабываемый вечер нашей коллективной драки, перед тем как броситься в бой. И чтобы предотвратить непоправимое, я громко, перебивая Настусю, позвала:

– Ярина!

Бесполезно. Она, лишь на миг скосив на меня глаза, снова повернулась к Настусе и всё-таки атаковала. И хоть атаковала на этот раз только словами, но, как оказалось позже, это имело последствия, куда более серьёзные, чем от нашей прошлой стычки.

– Ух ты, какая святоша отыскалась! Ты кого обмануть хочешь? А то мы не понимаем, отчего ты на самом деле так бесишься? Завидуешь нам, потому что у нас есть женихи, а у тебя нет! Хочешь набожной овечкой прослыть, чтобы это у тебя в анкете записали? На большее мозгов не хватает?

Настуся вскочила на ноги. Её глаза сверкали, губы округлились, и на них явно дрожало готовое сорваться ругательство. Пару секунд я обречённо ждала, что сейчас они с Яринкой всё же сцепятся не на жизнь, а на смерть, но Настуся вдруг расправила плечи и посмотрела куда-то в пустоту, между нами. Спокойно сказала ни к кому не обращаясь:

– Видит Бог, я сделала всё, что могла.

И, развернувшись на пятках, покинула дортуар, аккуратно прикрыв за собой дверь.

Несколько секунд мы молчали. Яринка сопела от плохо сдерживаемой ярости, Зина шевелила губами, не глядя на нас. Я же чувствовала одновременно и облегчение оттого, что, похоже, надоедливые Настусины проповеди остались в прошлом, и вину перед ней за то, что пришлось добиться этого таким грубым образом.

– Ничего, – буркнула Яринка, которой, кажется, тоже стало неловко, – Перебесится. Зато хоть заткнётся теперь.

Тут она оказалась права – Настуся заткнулась, никаких душеспасительных речей мы от неё больше не слышали. Позже она вернулась в дортуар как ни в чём не бывало, о чём-то похихикала с Зиной, потом, как и в другие вечера, пожелала всем спокойной ночи и забралась в постель. Досадный инцидент с руганью скоро забылся и, как казалось на первый взгляд, никак не отразился на наших отношениях. Единственная перемена, которую я смогла заметить в Настусе, – теперь при разговоре со мной или с Яринкой она избегала смотреть нам в глаза. Быстро глянет – и тут же отводит взгляд. Сначала я принимала это за остаточную обиду, а потом привыкла и перестала обращать внимание.