Лето придёт во сне. Запад

– Ты должна найти не только своих родителей, но вместе с ними и других… дикарей. Найти – и привести нас к ним.

– Зачем? – спросила я, помолчав. Вроде ничего ужасного Дэн не сказал, но мне не понравился его тон: слишком небрежный, делано равнодушный. – Почему я? Разве вы сами не можете прийти к ним? Ты же сказал, что друзья везде и…

– Дикари очень осторожны, – досадливо перебил Дэн. – Я бы даже сказал – слишком осторожны. Те из них, что выходят в города и знают о местоположении остальных, никогда не приведут туда чужаков. Даже тех, кто разделяет их взгляды. Но если вдруг появится одна из них – кто-то из разорённых деревень – то это совсем другое дело. Понимаешь?

– Понимаю, – медленно кивнула я. – Одна из них – это я. Но вдруг мне не поверят? Как доказать, что именно я – Дайника из Маслят?

– Докажешь легко, – успокоил Дэн. – С тобой поговорят, зададут вопросы, и я уверен: ты сможешь рассказать нечто такое, что известно только вашим людям. Какие-то подробности, имена, места…

Я кивнула. Тут Дэн, пожалуй, прав. Даже сейчас, по прошествии лет, подробности таёжной жизни не стёрлись из моей памяти. Те подробности, которые просто неоткуда было бы узнать чужому человеку. Вот только…

– А зачем вам нужны дикари? – В моём голосе прозвучало больше подозрения, чем мне хотелось, и Дэн глянул недоумённо, даже обиженно:

– Неужели не понимаешь? Пора объединяться! Пока столько людей прячутся по лесам, другие борются! Мы боремся, и нам нужна помощь! Скрываться от власти можно долго, но это не выход. Вместе станем сильнее.

Я снова кивнула. Опять Дэн прав – на примере моей злосчастной деревни отлично видно, что бегство не выход, что оно создаёт лишь иллюзию безопасности, которая может быть разрушена в любой момент.

– А если они не захотят встретиться с вами?

Дэн помрачнел:

– В том-то и трудность, что, скорее всего, не захотят. Поэтому ты не должна даже спрашивать об этом. Твоя задача – просто сообщить нам их местоположение. И мы придём.

Я помолчала.

– То есть застать врасплох? Не дать беглецам возможности уйти от переговоров?

– Именно.

На этот раз я молчала дольше. Луна заметно сместилась по небу, наши с Дэном тени, удлиняясь, протянулись по скату крыши вниз.

– Как-то это… – Я помялась, не зная, как правильно оформить в слова охватившее меня неприятное чувство. – Как-то похоже на предательство. Нечестно.

Дэн досадливо выдохнул:

– А что делать? Мы пытались с ними связаться! Находили людей, передавали сообщения – и устные, и письменные – назначали встречи. Они не реагируют никак, в принципе не желают иметь ничего общего с внешним миром. А ведь им, скорее всего, неизвестно, что баланс сил изменился, что мы теперь не просто кучка недовольных, что нас много! Поэтому и думают, будто затея бороться с властью церкви изначально обречена на провал. Нужно им объяснить, что теперь всё реально, что мы действительно можем что-то поменять! Тогда они присоединятся к нам.

Я умолкла в третий раз. Вроде то, что говорил Дэн, звучало убедительно и разумно. После случившегося с моей деревней я тоже считала, что лучше бы беглецам уже перестать бегать. Не знаю, сколько людей скрывается на бескрайней Сибирской равнине, которая после войны стала совсем уж диким краем, но наверняка немало. А даже если и мало – какой для них смысл бесконечно прятаться там, обрекая себя на постепенное одичание? Я не осуждала выбор своих родителей и других беглецов: наверняка тогда у них были веские причины поступить именно так – но ведь, как правильно сказал Дэн, всё изменилось.

Не к месту вспомнился вдруг услышанный где-то глупый стишок про партизана, который продолжал скрываться в лесах и спустя годы после того, как закончилась война.

– Что смешного я сказал? – спросил Дэн, и я поняла, что тихонько хихикаю.

Помотала головой, но Дэн продолжал вопросительно смотреть на меня, и стало ясно, что он ждёт ответа на другой вопрос, пусть ещё и не заданный вслух: согласна ли я отправиться к дикарям, разузнать их местоположение и привести туда Михаила Юрьевича? Или не его?

– Слушай, Дэн, а кто вообще у вас главный? – Я вдруг вспомнила, что, занятая мыслями о родителях, совсем не пыталась узнать хоть что-то о том, во что оказалась втянута. Кто все эти люди, которые спасли меня и приютили? Своих друзей я, конечно, знаю, но ведь не они здесь принимают решения.

– Главный?

Почему-то я сразу догадалась, что друг переспросил это только для того, чтобы потянуть время, и почувствовала раздражение.

– Ну да, главный! Главарь, вожак, предводитель, гуру, вождь? Ведь кто-то же начал это всё… И что это вообще? Революция? Вы затеваете гражданскую войну?

– Вы? – снова переспросил Дэн. – Дайка, ты уже второй раз говоришь «у вас», «вы». Почему не мы? Разве ты не с нами?

– Как же я могу быть с вами, если даже не знаю, кто вы и чего хотите? – резонно ответила я, подавив желание торопливо заверить друга в том, что, конечно же, я с ними. С ним!

– Мы хотим светское демократическое государство, – сухо ответил Дэн и замолчал. Обиделся?

Мне его ответ показался крайне туманным, но, если честно, и не интересовал особо. Чего бы там ни добивалось сопротивление, к которому я невольно примкнула, сейчас куда важнее другое. Плевать, в конце-то концов, и на Михаила Юрьевича с его секретами, и на беглецов, которые наверняка будут недовольны визиту незваных гостей, агитирующих их идти на баррикады, плевать даже на дующегося Дэна! На всё плевать! Я хочу к маме и папе.

– Хорошо, – быстро сказала я. – Что нужно делать?

– Что – хорошо? – Дэн то ли действительно не понял меня сразу, то ли захотел, чтобы я выразила своё согласие более конкретно.

– Хорошо, я согласна поехать в Сибирь, найти беглецов и привести вас к ним! Нас к ним…

Друг несколько долгих секунд внимательно смотрел мне в глаза, а потом расплылся в широкой улыбке, становясь прежним родным Дэном.

– А я и не сомневался, Малявка. Ты же боец!

Я не улыбнулась в ответ. Конечно, он не сомневался! Разве могла я отказаться, после того как мне пообещали встречу с родителями, которых я уже считала потерянными навсегда?

– Так что нужно делать?

– Сейчас нужно ложиться спать. А утром Михаил Юрьевич всё тебе скажет.

Я кивнула. По-новому огляделась вокруг, стараясь запомнить крыши окружающих меня особняков, разноцветные фонарики, причудливо подстриженные кусты и низкорослые деревья. Всё это скоро сменится бесконечной чередой вековых елей и кедров, бурелома и болот. Тайгой…

Разве что луна останется прежней.

Я вскинула голову, прищурилась на ночное светило. Луна стояла почти в зените и сияла оттуда, как золотой прожектор. Точно такая же луна висела над Оазисом в ту ночь, когда Яринка сбежала с острова, умчалась в неизвестность на крохотной лодке. Теперь умчусь я.

– Что-то не так? – спросил Дэн, разглядев печаль на моём запрокинутом к небу лице.

– Обидно, – призналась я. – Только со всеми вами снова встретилась, так долго этого ждала, и опять расставаться…

– Зачем расставаться? – удивился Дэн. – Ты что, думала, Михаил Юрьевич отправит тебя в такую даль одну? И я, и Ярина, и Ян, и, наверное, даже Ига – мы поедем с тобой!

И как я могла так ошибаться? Нет, эта сегодняшняя жёлтая и уютная луна совсем не походила на ту холодную морскую луну нашей с Яринкой разлуки.

Разумеется, спать я не пошла. Когда мы с Дэном спустились с чердака и пожелали друг другу спокойной ночи, ноги сами понесли меня к Яринке: не терпелось рассказать новости, обрадовать (или огорчить?) предстоящим новым путешествием.

Моя подруга и её любимый жили в угловой комнате второго этажа. Я сбежала по лестнице, миновала короткий коридор и уже схватилась за ручку двери, от волнения забыв постучаться, когда меня остановил раздавшийся из-за неё возглас Яна:

– Он мой отец!

Я замерла. Было слышно, как Яринка что-то ответила, но она говорила негромко, и слов я не разобрала. Зато прекрасно услышала Бурхаева-младшего: