Княгиня Ольга. Львы Золотого царства

Сегодня лодьи русской архонтиссы вошли в Суд и пристали с северной стороны константинопольского мыса, в порту под названием Неорий. Здесь Эльге вновь подали носилки, присланные из дворца, а ее знатным спутницам – лошадей. Позади шли два десятка служанок. Эльга прихватила всех: и родовитым, и простым досмерти хотелось увидеть, как делают паволоки, уже несколько поколений составлявшие предмет восторгов их бабок и прабабок.

Последнюю часть пути они проделали по Месе – Большой дороге, главной улице Нового Рима, ведущей прямо к сверкающим воротам Священного дворца. Здесь нашлось что посмотреть: снизу тянулись ряды колонн, на которые сверху опирался второй ярус домов, а под округлыми резными сводами располагались и лавки, и мастерские, и невесть что еще. Стоял шум, разноголосый крик, тянуло съестными запахами; какие-то красотки выглядывали из-за занавесок и игриво подмигивали вестиаритам. Народу крутилось столько, что приходилось очищать путь для носилок. А со вторых ярусов жители во множестве смотрели на шествие: махали руками, кричали, иногда даже бросали цветы.

Но вот вышли на площадь Августеон, и стало гораздо тише: сюда простой народ пускали только по большим праздникам и в дни богослужений в Святой Софие. Ее каменная громада высилась с одной стороны, с другой находились северные ворота Мега Палатиона, окованные узорными листами начищенной меди. Перед воротами вдоль всей площади расположились шатры торговцев благовониями: их сюда поместил особый указ василевса, желавшего, чтобы сладкий дух этого ценного товара не пропадал зря, а услаждал обитателей дворца. Ряды прилавков выстроились от Милия – столпа, отмечающего начало всех дорог Романии – до самых ступеней. Из кадок продавали перец, нард, алоэ, корицу, амбру, мускус, смирну, ливан, смолу бальзамон, душистую свеклу, лазурь… Ни происхождения, ни применения этих веществ княгини не знали, однако жадно втягивали носами непривычные запахи, сладкие и пряные, дарившие возбуждение и ощущение своей избранности и благополучия. Запахи Золотого царства…

Вошли под огромную арку зеленого мрамора, со статуями по сторонам. Далее раскинулся полукруглый двор, окруженный узорной бронзовой решеткой. Впереди высилась крыша здания – она сияла золотом, будто там живет солнце, и подумалось, что там внутри должно быть очень жарко.

На входе Эльгу встретило, однако, не солнце, а уже знакомый папий-ключарь.

– Твою светлость ожидает высокая честь, – с поклоном доложил он. – Показать вам гинекеи пожелали августейшие дочери василевса Константина – багрянородные Анна и Зоя.

Эльга с трудом сдержала удивление. Дочери василевса? После разговора с Саввой она рассчитывала на нечто другое и теперь не знала: вышло лучше или хуже? К ней выслали тех, кто все равно ничего не решает, или…

Она оглянулась на Савву, и он быстро ей подмигнул, будто поздравлял с успехом. Неужели василевсы надумали благосклоннее отнестись к ее пожеланиям? От вспышки безумной надежды на успех Эльгу бросило в жар, но она постаралась сохранить невозмутимый вид. Она плохо помнила лица пяти девушек, которых видела в китоне Елены, да и никак не ожидала, что после того разговора ей позволят увидеть их вновь.

Савва и его люди остались в помещении, где отдыхали несущие службу «львы», и дальше Эльгу со свитой повели помощники папия. К этому времени княгини уже попривыкли и смело шагали по выложенным из многокрасочных камешков цветам и узорам.

Вход в палатион Зевксиппа находился совсем близко от двора с бронзовой решеткой. Их ожидал начальник мастерских: скопец, тучный мужчина, с жирным смуглым лицом, похоже, даже не грек, а сириец.

– Один лишь василевс покупает сирийский шелк-сырец, – при помощи здешнего толмача рассказывал он, показывая шелковую кудель – такую тонкую, белую и невесомую, что напоминала паутинку. – Сирийцы издавна славятся умением прясть шелк-сырец и превращать его в крученую нить, но мы здесь покупаем сырец и делаем все сами. Вот, твоя светлость, это литра шелка, – он показал нечто вроде пучка из пуха, – она стоит пятнадцать номисм.

Взволнованная ожиданием важной встречи, Эльга едва понимала объяснения. Однако отметила: вот за эту малость – пятнадцать номисм, то есть золотых? Лишь на четверть меньше, чем стоит молодой раб. А ведь шелк еще надо обрабатывать – прясть, красить, ткать. Понятно, отчего подобные дары в силах подносить один лишь царь, а на те пятьдесят номисм, что купцам разрешено истратить на паволоки, товара получается так мало.

Посмотреть, как красят пурпуром, не удалось: по причине ужасной вони держать эти красильни в стенах дворца было невозможно, и их устраивали на берегу моря. Зато Эльге показали уже выкрашенную пряжу, привезенную для ткачей. Княгини только ахали: перед ними выложили мотки всех оттенков от ярко-красного и голубого до густо-черничного. Оказалось, что цвет красителя зависит от того, где выловлены раковины-багрянки: в северо-западной части Месойос таласса[31 - Средиземное море (греч.)] он будет синеватым, на востоке и западе – черничным, на юге – красным.

Вдруг сириец прервал рассказ и воззрился на резную арку входа. Вошли два дворцовых скопца, потом две служанки, а за ними две нарядные девушки. Даже здесь, среди мраморных плит и мозаичных полов, они выделялись среди простых смертных, будто две ирийские птички: белые туники с шитым жемчугом красными опястьями, столы с вытканными цветами, ожерелья с подвесками из смарагда или сердолика, пояса узорных золотых пластин с самоцветами. Распущенные черные волосы из-под шитых золотом лент красивыми волнами спадали на плечи и грудь. Даже мягкие башмачки, предназначенные для хождения по гладким полам дворца, были из шелка с золотой вышивкой.

– Анна, дочь благочестивого василевса Константина, приветствует архонтиссу Эльгу Росену! – доложил скопец-толмач. – Также ее и спутниц приветствует багрянородная царевна Зоя.

Обе девы по очереди кивнули, и Эльга постаралась запомнить, где какая. Платье цвета моря в ясный день, округлое золотое ожерелье с подвесками из сердолика в золоте – Анна. Рыжевато-золотистая стола, ожерелье со смарагдами и крупным жемчугом – Зоя. Воспитанная в них с младенчества привычка к надменности и умение себя держать боролись с робостью перед лицом владычицы варваров, лишь несколько дней назад вошедшей в число христиан, то есть людей, а робость – с любопытством. Но на сей раз наука одолела природу, и Анна, более старшая из двух сестер, шагнула вперед.

– Мы рады случаю доставить удовольствие архонтиссе и ее приближенным. – Сегодня Эльга впервые слышала ее голос, поскольку при встрече в китоне Елены девушки ни разу не раскрыли рта. – Только здесь, у нас, можно увидеть, как делают порфировые шелка, а еще все виды узоров, какие не умеют ткать больше нигде. В этом искусстве наши ткачи совершенствуются уже много веков, и во всем мире им не найдется равных.

Эльга поблагодарила их за любезность, и две царевны повели гостий по мастерским. По пути рассказывали про египетских ткачей, уже пятьсот-шестьсот лет назад умевших ткать шелка с изображением людей, растений и животных. О сирийских красильщиках, прядильщиках и ткачах, которые использовали шелк-сырец из Индии и Китая, пока, пятьсот лет назад, ромеи не начали сами разводить гусеницу, производящую из себя шелковую нить. Гикенеи же, принадлежавшие василевсам ромеев, возникли пятьсот лет назад и находились в разных городах: Александрии, Константинополе, Карфагене.

Поглядывая на своих спутниц, Эльга видела, как порой они морщились. Оказывается, прекрасные греческие платья сделаны из отрыжки какой-то гусеницы! Ярослава брезгливо озиралась, будто боялась, что гусеницы вдруг поползут по полу.

Однако гусеницы остались где-то в Сирии, а здесь во многих чередующихся помещениях стояли ткацкие станы. Огромные сводчатые окна пропускали много света, позволяя оценить богатство красок и тонкость узоров. Русские княгини долго ходили вокруг станов, осматривая со всех сторон. Нити основы здесь были натянуты не сверху вниз, как они привыкли, а над полом, будто стол. Толстый сириец объяснял устройство, но понять удалось мало кому. Натягивались сразу две основы, разных цветов. Чтобы соткать один-единственный ряд, приходилось сначала при помощи брусков, плоских реек и тонких острых спиц выводить вперед нужную основу и нужное количество ее нитей в нужных местах. Тончайших же шелковых нитей на ширину сустава пальца приходилось от шестидесяти до ста двадцати, как им объяснили, – неудивительно, что каждый переброс какого-то из сменяемых утков – одного из трех-четырех цветов – требовал долгой подготовки и узор на широкой тканине рос очень и очень медленно.

– У самита две основы, а утка? может быть и два, и три, и пять, – рассказывала Анна. – В заправке у него шесть нитей: три связующей основы, три внутренней. А основы бывают каждая своего цвета – так удобнее. Поэтому эта ткань и называется «эксамитос» – «из шести нитей». Сложный узор образуют утки? разных цветов, а основы скрывают с внешней стороны лишние части.

– Ну, амита – в одну нить, – стала объяснять Зоя, показывая на пальцах. – Димита – в две нити, два цвета, тримита – три нити.

Убедившись, что варварские архонтиссы не кусаются и ведут себя вполне пристойно, багрянородные девы успокоились и оживились. Изумление гостий забавляло их, и они, похоже, радовались: им, девушкам, нашлось дело в ходе приема чужеземных послов, да еще таких важных! Впервые за две тысячи лет – после царицы Савской – к господину всей земли, василевсу ромеев, явилась на поклон женщина – правительница с окраин мира. Не то что все эти бесконечные болгары, ивиры, тарситы, испаны, сарацины, персы, франки, саксы и Бог знает кто еще, кого отец и брат принимают по три посольства за один раз. Неудивительно, что отец приказал приготовить Магнавру, отменил все другие приемы на этот день и посвятил русам все свое время до окончания дел и ухода во внутренние покои. Впервые на памяти дочерей в эти покои был допущен кто-то из чужеземцев, и они смотрели на Эльгу с чувством, будто к ним явилась новая царица Савская – прямо из Библии. Да и не так уж часто им выдавался случай поговорить с кем-то вне привычного круга домашних лиц: из своих покоев они выходили только в церкви, но и там вокруг них смыкался плотный строй – все те же жены царедворцев, служанки, евнухи.

– О боги, он что – наказан? – невольно воскликнула Эльга, увидев первого ткача.

Еще довольно молодой щуплый парень не просто сидел за станком, а скорее висел над ним на петле, обвившей его грудь. И при этом еще улыбался знатным гостьям.

Оказалось, ничего подобного. Сами ткачи таким образом подвешивают себя к станкам: это освобождает руки и обеспечивает легкий, почти невесомый пробой утка в тонких нитях, а значит, однородную плотность ткани. К тому же от усталости ткач со временем начинает невольно опираться на бердо, что тоже вредит гладкому сложению нитей, а при подвешенной верхней части тела это не грозит.

Княгини только переглядывались, вытаращив глаза. Но плотность ткани и тонкость нитей и впрямь была необыкновенной. Они-то думали, сидя дома, будто все знают о прядении и умеют ткать! Да, умеют: лен-полотно и шерсть «в елочку» либо «в рубчик». Ткать учится любая славянская девочка: и простого, и высокого рода. Не умеющая этого считается непригодной в жены, неспособной продолжить род – ибо ткачество есть работа богини-матери, на своем небесном стане сотворяющей зримый мир и его судьбы. Прядение и ткачество – женская часть служения божествам, их вклад в возобновление вечно живущего света белого.

Но если жены русские так привыкли относиться к своему жизненному полотну – простому и без узоров, разве что с косым рубчиком, – то от зрелища этих шелковых миров волосы шевелись на головах под повоями. И насколько узорные паволоки Елениного гинекея были богаче, сложнее и многомернее, чем льняная тканина, которую умели производить они сами, насколько же сложнее, богаче и многомернее был сам этот мир. А значит, и боги этого мира. Вернее, тот Бог, единый в трех лицах, чье величие, мощь и непостижимость они видели здесь на каждом шагу, в каждой вещи. Все те впечатления, которые жадно впитывали их глаза и пытались осмыслить умы, сошлись воедино в этих паволоках, рождая смесь восхищения, вожделения, недоумения и отчаяния.

– Откуда же вы ткачей берете? – спросила Эльга у Анны.

Казалось, что творить эти чудеса должны какие-то особые люди, чародеи либо ангелы. Даже видя своими глазами, как родятся на шелковом полотне эти всадники, орлы в узорных кругах – каждый вид узора имел отдельное название, – гостьи едва могли поверить, что все это сделано руками тех одетых в простые серые туники мужчин и женщин, что висели над своими станками с петлей на груди. Как может быть порождено смуглыми руками этих зауряднейших людей вот это все! Эти львы, цветы, слоны, грифоны – те же почти львы, только с крыльями. Деревья, павлины – те птицы с огромными хвостами, что красуются на Троне Соломона. Кони без всадников, обернутые носами друг к другу. Иные узоры по величине достигали локтя, а то и двух. Были там вытканы и люди: кто-то сидит в домике под золотой крышей, а над ним простерло ветви зеленое дерево, кто-то идет с мечом в руке, кто-то мчится вдогон за зверем, держа напряженный лук. Изображенные в пять-шесть цветов, эти картины поражали яркостью красок, точностью всех мелочей, глубиной – казалось, туда можно войти. А ведь это всего лишь полотно, оно плоское! Если потрогать – ощутишь лишь гладкую ткань, а не листву деревьев, конскую шкуру или тепло тела…

И на краю каждого отреза тянулось вытканное имя василевса – будто на номисме или милиарисии.

– Откуда берем ткачей? – Анна удивилась вопросу, ибо для нее работники были такой же неотделимой принадлежностью мастерских, как сами ткацкие станы. – Это же гинециарии.

– Кто?

– Ну, рабы, которые из поколения в поколение занимаются этим делом.

– Потомственные ткачи? И они все рабы?

– Ну, да. Ведь это же требует большого умения, их дети обучаются с малых лет. Этими рабами очень дорожат. Есть особый закон, что если кто из них убежит, его запрещено укрывать. Они стоят очень дорого – не менее пятидесяти номисм.

Номисма – золотой, в нем двенадцать милиарисиев. И на пятьдесят номисм русским купцам разрешено вывезти шелковых тканей – на стоимость одного такого раба в год. Эльга попыталась подсчитать в уме, и вышло: за все то серебро, что ей поднесли в дар от василевса после приема, она не смогла бы купить даже одного ткача!

Устав стоять возле станков, девушки увели архонтиссу русов в китон, куда слуги подали фрукты, хлеб, сыр, мурсу – воду с медом и яблочным соком, разведенное водой вино. Судя по всему, покой предназначался для отдыха женщин царской семьи, посещающих гинекеи, – здесь тоже стояли мраморные скамьи с подушками, столы, журчала небольшая крина, мозаики на полу отличались особой изысканностью, а вдоль стен застыли каменные девы, обнаженные и стыдливо прикрывавшиеся кусками ткани. И снова Эльге захотелось потрогать и убедиться, что эти мягкие складки покрывала образованы гладким камнем, а не настоящим шелком. Она уже немало нагляделась на статуи, но все не могла отделаться от тайного ужаса при виде этих созданий: живых до последнего волоска, но все же каменных.

Этот блестящий мир все время сбивал с толку: шелк его был подобен живым цветам, камень – шелку. Живое и неживое так походило одно на другое, так легко менялось местами, что от этого бросало в дрожь.

– Статуи остались от тех времен, когда здесь были бани, – пояснила Анна, заметив ее взгляд, а Зоя хихикнула.

Поначалу обе дочери Константина казались Эльге очень похожими, и она различала их лишь по платьям. Большие глаза, слегка подведенные черным, делались от этого еще выразительнее; ровные тонкие брови одинакового очерка придавали лицам выражение величавой гордости. Однако потом Эльга пригляделась и заметила: у Анны более точеные черты лица, но кончик носа выдается вперед, как клюв; у Зои нос немного велик и толст, но широкая улыбка яркого рта и белизна зубов позволяют не замечать этого недостатка. И вблизи она наконец разглядела, что глаза у них не темные, как обычно у гречанок: у Анны – серые, а у Зои – зеленые! Это неожиданное, яркое сочетание со смуглой кожей и темными волосами очень украшало их.

И чем дальше, тем лучше Эльга видела, что эти девушки вовсе не так юны, как показалось на первый взгляд. Пожалуй, они ровесницы сестрам Дивиславнам, которые уж лет по десять замужем и имеют по трое-четверо детей. Они старше Святослава лет на пять… хотя это неважно. Почему же такие красотки все еще при родителях? Не из-за носов же! Неужели Константин и впрямь так полон решимости не отдавать дочерей замуж, что готов держать их дома до старости?

– Твоя светлость желает о чем-то спросить? – произнесла Анна.

На лице ее отражалась смесь опасения с еще каким-то тайным чувством. Надеждой? Любопытством?

– Вы очень красивы, – сказала Эльга, опомнившись: загляделась.

Зоя улыбнулась: поняла, что это сказано от души, а не из лести, среди которой они выросли.

– Много раз василевсы ромеев выбирали себе в жены самую красивую девушку державы, – пояснила Анна. – Поэтому красота досталась нам по наследству.

– Хотя не все из них – наши предки, – засмеялась Зоя. – Мы получили красоту, как получили Мега Палатион! – Она взмахнула рукой, показывая мозаики и статуи. – По воле Божьей!

– Была бы здесь Агафья, наша старшая сестра, она бы сказала: «Вся слава дщери Царя внутри»! – воздев перст, провозгласила Анна, явно подражая кому-то. – «Не тело нужно делать белым и блестящим, но украшать душу»[32 - Иоанн Златоуст.].

– «Не плетением волос, не золотом, не жемчугом, не многоценною одеждой»[33 - Апостол Павел, 1 Тим. 2, 9.], – подхватила Зоя.