Княгиня Ольга. Львы Золотого царства

– И вот будет нам этот лысый хрен заливать! – слышался возмущенный голос Добровоя.

Эльге вдруг вспомнилась его мать, Желька: в такие мгновения между матерью и сыновьями сходство проявлялось во всей красе. Желька для столь далеких путешествий была уже стара, но две ее юных дочери – Данка и Негоша – состояли в числе Эльгиных служанок.

– Девкам дали по восемь серебрушек! – возмущенно продолжал Добровой. Видимо, сестры успели ему похвалиться царским пожалованием. – А их почти два десятка! А нас всего пятеро, и нам дали по пять! – Он выставил пятерню с растопыренными пальцами для наглядности. – Мы им – хуже девок! Так-то им люди нужны воевать! Пусть девки ему воюют с сарацинами!

– Да княгиням сколько дали! – прогудел кто-то, сидящий на полу.

– Это кто здесь считает мои милиарисии? – Эльга вышла на галерею.

В просторном синем мафории она почти сливалась с темнотой, только лицо белело. Кто-то охнул, кто-то квакнул от неожиданности; кто-то, сидевший на ограждении, дрыгнул ногами, едва не свалившись во двор – на камне костей бы не собрали, – но успел уцепиться за столп. Все встали.

– Мы тебя разбудили? – Мистина поставил кубок на пол и вышел ей навстречу. – Я говорил этим подлецам: не орите.

– Нет, мне просто не спится.

Эльга прошла между отроками, милостиво не замечая, что половина по жаре сидит в одних портах без сорочек.

– Садись, госпожа, – Мистина усадил Эльгу на ее обычное место, где перед этим сидел сам.

На другом краю мраморной скамьи клевал носом Острогляд. Все снова уселись кто где был. Кто-то из тьмы подал ей кубок; она глотнула и убедилась – опять хлещут неразбавленное. Но ничего не сказала: парням тоже надо отдохнуть после такого дня.

– Мы не считаем твои милиарисси, – Мистина сел с другой стороны возле нее. – Отроки посчитали свои. Они не очень-то сильны в счете, – он усмехнулся, глядя на Добровоя, – но чтобы счесть до пяти, большой учености не надо.

– Пять? – Эльга подняла брови. – Вам дали по пять милиарисиев?

Вместо ответа Добровой взмахнул крошечным мешочком.

– И ничего – для князя, – добавил Улеб. – Ни-че-го! Нихренашечки. Хоть бы захудалое какое блюдечко передали. Нет же… мужежабы!

У Эльги вытянулось лицо. Поскольку мужская и женская половины русского посольства обедали отдельно, то и дары им вручали отдельно. А утомленная пятью приемами почти подряд и двумя беседами с василевсом, больше похожими на споры, она не нашла сил полюбопытствовать, чем одарили мужчин. И уж конечно, ей представлялось само собой разумеющимся, что для Святослава, князя русского, равного ей соправителя – она ведь объясняла это Артемию! – будет передан некий дар, равный тому, что получила она. И вот…

– Совсем ничего? – повторила она, едва веря ушам.

Мелькнула мысль, будто отроки, уставшие от впечатлений, посеяли царский дар по дороге, но Эльга ее отогнала. Они, конечно, не большой учености мужи, но и не раззявы. Раззяв князь не послал бы за море, а она бы с собой не взяла.

– Вот мы и думаем: а правда ли все эти скопцы так уж хотят увидеть здесь наших воинов? – подал голос человек, прислонившийся к столпу ограждения, и Эльга узнала Алдана.

– А я скажу, они просто хотят оскорбить нашего князя! – горячо воскликнул Улеб, явно не в первый раз. – Нас, его гридей, поставили ниже твоих служанок, а его самого не поставили вовсе ни во что!

Улеб был совершенно прав. Осознав это, Эльга едва удержалась от чего-то вроде «йотуна мать», чего ей не стоило произносить при отроках. А очень хотелось.

– О чем вы говорили у них в покоях? – спросил у нее Мистина. – Куда ты ходила одна?

Утеснившись на скамье между располневшим Остроглядом и Мистиной, она легонько толкнула зятя: отодвинься. Но отодвинуться ему оказалось некуда, и он просто завел руку ей за спину, подставив плечо в качестве опоры. Эльга откинулась на него, как на спинку кресла; знакомый запах и тепло его тела приятно согревали ее и успокаивали. Она даже удивилась, насколько ей вдруг стало хорошо, а потом поняла: плечо Мистины в немалой мере олицетворяло для нее дом. Несмотря на все новые чувства, вынесенные из крестильной купели, здесь, на земле, именно Мистине она по-прежнему доверяла сильнее всех. Доверила бы даже то неуютное ощущение, будто Господь всемогущий теперь не сводит с нее пристального взгляда и оценивает каждый шаг. Сейчас ей полагалось бы – особенно в первые семь дней после крещения – проводить время в молитве и думах о Господе, но вот поди ж ты! Кто ей даст думать о Господе, когда в ее руках судьба переговоров и дальнейшие действия киевской руси, может быть, на много лет! Но сейчас, когда Мистина прикрывал ей спину в прямом телесном смысле, даже это чувство неуюта уменьшилось. И от сознания этого на душе стало легче. Прежняя Эльга не «утонула в крестильной купели», как сказал об этом Савва Торгер; Эльга не знала, радоваться этому или сокрушаться, но против воли радовалась.

– Я сказала то, что хотел Святослав. Про печенегов, узов и алан. Чтобы они не мешали нам идти на кагана. Похоже, греки этого не ждали, – Эльга кивнула, поскольку нарочно не оглашала этих мыслей при царедворцах, приберегая для личной беседы с василевсом. – Но они явно не хотят, чтобы вы шли на кагана и сами взяли все, что там можно взять. Они хотят, чтобы сначала мы пошли с ними на Крит.

– А они нам – по пять серебряшек! – Стейнкиль с презрением подкинул мешочек, будто намеревался швырнуть его через каменное ограждение в темноту двора. – Ищите дураков!

– Ты говорила о пошлинах и количестве паволок? – спросил Мистина.

– Нет. Я не успела. Они все время твердили, что мы обязаны помогать им с сарацинами.

– Хрена лысого мы им обязаны! – злобно бросил Улеб. – Они нас за кого считают? За бродяг, что любой корке рады? А князя? Да будь я там – в морды бы им плюнул!

Из темноты до Эльги доносился хрипловатый голос молодого Ингвара; более добродушный по своему складу, в редкие мгновения злости Улеб становился до жути похож на настоящего отца. Морозом продирало по спине, и Эльга лишь надеялась, что остальные здесь слишком молоды, чтобы заметить это сходство. Невольно она прижалась к Мистине крепче, и он в ответ приподнял руку, заведенную ей за спину, чтобы незаметно для прочих обнять за талию.

– Купцы на днях отплывают, – напомнил Острогляд. – Значит, и их тоже порадовать нечем?

– Я больше в этот их песий палатион не пойду! – отрезал Улеб. – Чтобы они об нас ноги вытирали, а мы ходили кланяться! Вот как мы им нужны – на пять серебряшек!

– Да пусть подавятся!

– В зад себе пусть засунут!

– Я тоже удивился, что такие разумные с виду люди повели себя так глупо, – с обычным своим спокойствием заметил Алдан. – Если хочешь нанять людей для своей пользы, покажи себя щедрым. А просить о помощи и при этом оскорблять людей скупыми подачками – надо быть дураком. Как ты думаешь, княгиня, в чем тут дело? Мы чего-то не поняли?

– Я считаю, нам домой пора! – отрубил Улеб. – Уехать с купцами, и все! На березовой постельке видал я эти жаб жирных!

– Но ведь состоялся только первый прием! – воскликнула Эльга. – Только теперь пойдут переговоры – теперь, когда и я, и василевс сказали друг другу в лицо, чего мы оба хотим, мы и начнем обсуждать, насколько это все осуществимо.

– Сдается мне, – Градимир тоже подкинул свой мешочек, – что вот этой подачкой грек-то сказать хотел, что ему от нас ничего не надо. Кость бросил голую – проваливайте, дескать, псы шелудивые!

– Поедем домой! – поддержал Улеба Радольв. – Нечего нам здесь оставаться. Третий месяц сидим, как пришитые, только сики эти троллевы жрем, а дело ни с места. Сколько эти скопцы пели соловьями, мол, послужите, а уж мы щедро наградим! А на деле вон что! Стоило за такой малостью ездить!

Отроки зашумели: все считали, что нужно уезжать. Эльга молчала, обдумывая пришедшую мысль.

Неужели она сама все испортила?

Не может быть такого, чтобы греки не приготовили никакого дара для Святослава. О том, что Святослав имеет, самое меньшее, равные с матерью права, грекам известно. Причем известно уже со времен Ингварова договора, заключать который от малолетнего Святослава приезжал особый посол, воевода Вуефаст. Таким образом Ингвар и Эльга желали утвердить права своего сына как наследника, и греки уже не могли отпереться, что-де не знают о его положении. Приготовив по восемь милиарисиев ее служанкам, простым девкам, даже частью рабыням, не мог логофет дрома упустить из виду ее соправителя, пусть его и нет здесь самого!

Таких ошибок не делают случайно, а уж тем более греки, у которых каждый вздох заранее расписан. Они поступили так намеренно. Хотели Святослава унизить. Ткнуть носом в грязь. Отсюда жалкие подачки его людям – меньше, чем послам других князей, состоящих под его рукой, меньше, чем купцам – подчиненным ему людям, и да, меньше, чем служанкам матери!

Если бы это было связано с нежеланием русов воевать с сарацинами, то имело смысл подкупить княжьих послов щедрым даром. Значит, дело не в этом.

Неужели она, Эльга, послужила тому причиной, когда упомянула о браке Святослава и дочери Константина? И это намеренное пренебрежение, нескрываемая попытка оскорбить, послужили ответом? Ты – никто для нас, сказали греки Святославу. Ты пыль под ногами.

Даже о сарацинах забыли.

Возможно, Константин уже после выхода из китона супруги приказал убрать дар, приготовленный для Святослава. И высыпать из мешочков для его людей половину… или сколько там положили? Послы других князей получили по двенадцать милиарисиев – и люди Святослава должны были получить уж точно не меньше! Но им оставили по пять серебряшек.

Если она вызвала гнев василевса, почему ей все же поднесли ту чашу? Константин не успел приказать? Забыл о ней? Не решился оскорбить гостью, сидящую с ним лицом к лицу?

Но отроки правы. Какова бы ни была прична, оскорбление налицо. После такого остаться – значит утереться и продолжать кланяться, когда тебе плюнули в морду. Чего-чего, а уважения таким путем не добьешься.

Рука Мистины еще продвинулась вперед и мягко обвилась вокруг стана. Старший посол явно думал не о том, о чем она. В темноте отроки не могли этого видеть, но Эльга очнулась от своих мыслей: пора заканчивать этот совет. Все ясно.

– Уезжайте, Улеб, – со вздохом кивнула она.