Княгиня Ольга. Львы Золотого царства

– Не о том, о чем ты подумал.

– А я слышал, что после смерти архонта Ингера она погубила сорок женихов, которые к ней сватались, это правда? Она красивая женщина и сейчас, а это ведь было лет пять назад? Или больше?

– Ты путаешь ее с Пенелопой, – поправил его ученый отец.

– Нет, не путаю! Говорили, что она одних сожгла в бане, других зарыла живыми в землю, третьих убила на могиле мужа! Мне рассказывал один вестиарит в харчевне, он сам из русов. Спроси, как можно сжечь людей в бане? Чему там гореть? Иных в бане топят, или могут зарезать, но как там жечь, там же кругом вода!

– Я никого не жгла в бане, – изумленная Эльга отложила золотые вильца. – Кто наплел вам такую чушь?

– Но могла бы – если бы хотела? Как можно, когда у вас нет «живого огня»?

– Наши бани выстроены не из мрамора, а из дерева, – сдержанно пояснила Эльга. – Их можно поджечь, как всякое деревянное строение. Иные конунги Северных Стран имели обыкновение сжигать своих врагов, собрав их в дом и усадив пировать, а потом закрыв двери снаружи. Но я надеюсь, этим жестоким обычаям не будет больше места на Руси.

– Да поможет Бог! – торжественно провозгласил Константин и перекрестился. – Надеюсь, также в души русов проникнут и прочно утвердятся и другие важнейшие заветы Божии: миролюбия и нестяжательства. Ибо ненависть возбуждает раздоры, но любовь покрывает все грехи. А мы всегда желали мира со всеми народами, кто дружествен к нам, и готовы подтвердить это нашим расположением и ежегодными дарами, если только принимать их будут с открытым сердцем и сыновней покорностью.

– А еще я слышал, будто ее мужа привязали к двум деревьям и так разорвали! – продолжил Роман, пока Эльга отыскивала ответ его отцу. – Так всегда поступали с разбойниками, еще пока сами ромеи были язычниками. И русы – язычники, они ведь тоже делали так? Переведи, чего молчишь? – окликнул он толмача.

– Едва ли стоит напоминать ей о позорной смерти ее мужа! – Константин сделал сыну предостерегающий знак.

Феофано воззрилась на супруга довольно хмуро и закрыла руками голову ребенка, будто желая помешать ему слышать. Ей не понравилось то, что Роман при всех упомянул свою привычку ходить по харчевням.

– Нет, спроси! – настаивал Роман. – Я хочу знать, это правда? Ты же сам меня учишь, – он повернулся к отцу, – что надо знать все обычаи и состояния других народов, особенно тех, что враждуют с нами или подчинены нам. А русы – с ними непонятно, враждуют они или подчинены. Теперь, раз она крестилась, они должны быть подчинены, правда же? Мы же дали им возможность спасения души, неужели им за это жалко каких-то пару тысяч человек для Крита? Вы с ней говорили об этом?

– Да, нам пришлось упомянуть… – начал Константин.

Но Эльга, до которой не долетал его негромкий голос, наконец опомнилась от изумления.

– Я не знаю, кто поносит моего мужа и позорит его память, приписывая ему разбойничью смерть! – в гневе ответила она, даже не заметив, что перебила августа. – Светлый князь русский Ингвар погиб в бою, как и подобает достойному человеку. Мне очень жаль, что он не успел узнать Христову истину и спасти свою душу, но я буду молиться о нем до конца моих дней, надеясь, что Господь в милосердии своем смягчит его участь. Но едва ли умягчатся сердца всех русов, если они не будут видеть от Романии материнскую заботу и щедрость. Разве не сказал пророк: «Язык грудного младенца прилипает к гортани его от жажды; дети просят хлеба, и никто не дает им»[25 - Плач Иеремии, глава 4, 4.]. Русские христиане – ваши дети, василевсы ромеев, не оставьте же детей ваших без хлеба. Только добротой и щедростью можно умягчить сердца людей, не знающих Бога. Но что вы дали мне? Чем, кроме слова Божия, могу я склонить к любви мой народ?

– Слова Божия не бывает мало! – возразил Константин. Держался он теперь более оживленно, чем раньше, но голос его стал неровным. – Трава засыхает, цвет увядает, а слово Бога нашего живет вечно[26 - Ис. 40:8]. И еще скажу тебе: не одним хлебом живет человек, но всяким словом, исходящим от уст Господа, живет человек[27 - Втор. 8:3.].

– Мудрость истекает их уст твоих, будто мед, – почтительно ответила Эльга. Она понимала: не ей, кое-что перенявшей на слух из бесед с Ригором и Полиевктом, состязаться с Константином, прославленным своей ученостью даже среди хитрых греков. – Но как донесу я до моих людей слово Божье, не имея ни книг, ни учителей веры, ни священников? Не имея епископа, который устроил бы для русов церковь Христову?

– Но это уже решено, – Константин взмахнул рукой. – Патриарх выбрал достойного мужа, славного благочестием и ученостью, который будет рукоположен и благословлен для устроения церкви в ваших славиниях[28 - Славинии – так Константин Багрянородный в своих трудах называл области славян, подчиненные Киеву.]…

– Я бы с радостью приняла этого ученого мужа и держала возле самого сердца, как отца духовного, – Эльга наклонила голову. – Но прежде я должна найти средства достойно содержать епископа и церковь. Не может быть, чтобы мудрые ромеи, способные заставить золотых животных двигаться и рычать, не могли решить такого простого дела! – Эльга улыбнулась и указала на золотой стол, где золотая посуда сменялась так же легко, как скользят по ветру осенние листья: – Ведь у вас золота не меньше, чем у солнца – света! Сколько в Романии епархий, церквей, монастырей – неужели вам не по силам еще одна?

– Большинство их содержится на собственные средства: подати с земельных владений и пожалований от прихожан. Ты говоришь, у тебя нет золота, но зато у тебя много земли! Не меньше, чем в Индии! Так почему ты не дашь церкви землю?

– Землю? – Эльга подняла руки, как Богоматерь на мозаиках, и ей померещилось, будто вся Русь необъятная короваем лежит на ее ладонях. – Я не так могущественна, чтобы брать и раздавать землю! У нас есть предание про одного великана, его звали Святогор. Он был огромен, будто горы, доставал головой до неба, но даже он надорвался и умер, пытаясь подвинуть землю.

– О чем она говорит? – Роман, с живым любопытством наблюдавший за Эльгой, повернулся к отцу. – Я не понимаю.

– Не важно, – с досадой ответил старший соправитель. – Очевидно же, что она не понимает нас!

– Лишь сам Господь смог сотворить небо и землю за семь дней, – продолжала Эльга. – Создать церковь для огромной страны, населенной множеством разноязыких народов, за короткий срок не в силах человеческих. Церковь наша будет нуждаться в поддержке. От твоих рук, василевс ромеев, она должна будет получать дары на свое содержание, пока число христиан не умножится настолько, что они смогут поддерживать ее и сами. Если же высадить это семя и оставить без полива золотым дождем царских щедрот, росток захиреет и засохнет куда ранее, чем принесет плод.

– А ты говорил, они варвары! – Роман в восхищении хлопнул ладонью по столу. – Она все правильно понимает. Без денег из ничего и будет ничего! А ты говорил, что хватит одного страха Божьего!

– Я не могу обеспечивать варварские епархии, когда ты сам знаешь, что у нас с налогами и куда уходят все наши деньги! – Константин обернулся к сыну, явно недовольный, что тот поддержал не ту сторону. – Или знал бы, если бы уделял немного твоего драгоценного внимания делам, а не… сам знаешь чему! – Вспомнив о присутствии чужих, он умолк и вновь воззрился на Эльгу. – Если вы дадите людей, чтобы мы наконец разбили Сайф ад-Даулу и покончили с проклятым критским эмиром, тогда мы навсегда избавимся от бедствия, разоряющего наши побережья, и возьмем огромную добычу. Ваши люди получат от царственности нашей щедрые награды – и смогут на эти деньги поддерживать церковь у себя, в Росии. Не говоря уж о том, что это прямой долг русов, возложенный на них Богом, – всемерно поддерживать Новый Рим, но ты по твердости твоего сердца не хочешь этого сделать! Мы предлагаем вам послужить Христовой истине и принести пользу как ради старых договоров, которые были заключены твоим мужем, так и новых, которые могут быть заключены между нами сейчас.

– Моему сыну не понравятся условия, которые предлагают ваши стратилаты. Чтобы получить пять-шесть тысяч воинов, в которых вы нуждаетесь, тебе следует склонить на свою сторону его самого.

– Как говорил Соломон: «Сын мудрый радует отца, а сын глупый – огорчение для его матери»[29 - Притчи, глава 10.]. Немало времени пройдет, пока росы станут мудрыми сыновьями, радостью для нашего отцовского сердца. Да и как иначе? Посмотри на болгар – прошло три поколения, прежде чем мы начали понимать друг друга. Иной раз, я слышал, язычники спрашивают, сколько раз надо креститься ради истинного, верного спасения. И я бы ответил так: нужно три крещения. Твоего деда, отца и тебя самого.

И, не желая продолжать эту беседу, сделал знак трапезиту.

Грянули органы, давая знак к завершению застолья.

* * *

Но прежде чем все встали из-за столов, в покой вступила вереница слуг под предводительством уже знакомого Эльге дворцового управителя-препозита. Первый нес широкую золотую чашу, украшенную самоцветами: в ней громоздилась груда серебряных монет, столь внушительная, что дюжий евнух едва держал блюдо обеими руками.

– Прими от нас этот дар по случаю твоего крещения и приобщения к общине верных, – произнес Константин.

Его лихорадочное возбуждение сменилось усталостью, но за сорок лет на престоле он так прочно выучил свои обязанности, что мог бы исполнять их даже во сне.

– Благодарю тебя, богохранимый август! – Эльга прижала руку к сердцу и поклонилась. – С этой малой лепты я начну построение церкви Христовой!

Слуги обошли ее женщин: каждой вручили шелковый мешочек, в котором что-то приятно позвякивало. Правда, княгиням и родственницам мешочки достались небольшие, а служанками – совсем маленькие.

Но вот наконец Эльгу со спутницами проводили в портик Августея, где ждали, утомленно свесив головы, мужчины посольства. Пришла пора трогаться в обратный путь. Магнавра, триклиний Юстиниана, беседа в китоне, обед для женщин и мужчин и сладкий стол – сегодня состоялось шесть приемов только для русов, других иноземцев они не видели. Похоже, что августейшее семейство посвятило этот день только ей.

Но, хоть это и была великая честь, вынести ее женщинам оказалось не по силам. Княгини так устали, что едва стояли на ногах и не могли держать поводья. Замужние уселись за спины к своим мужьям, остальные – к отрокам. Эльга полулежала в носилках, порой задремывая, но дрема не несла ей отдыха: наоборот, все впечатления обрушивались на сознание, будто лавина. Даже мутило слегка: от непривычной еды, усталости и умственного возбуждения.

На какое-то время она, кажется, так крепко заснула, что не заметила, как носилки прибыли в Боспорий, как кто-то перенес ее в лодью, – она лишь уловила знакомый запах и не стала просыпаться, – потом снова положили в носилки.

Но вот она очнулась, не понимая, что происходит. Пока она спала, ее доставили домой и опустили носилки наземь. Савва открыл дверцу и хотел помочь ей выйти, но она не могла встать; Мистина, на правах близкого родича, снова вынул княгиню из носилок и на руках понес в палатион. Эльге и не хотелось бы, чтобы Савва и другие сопровождающие видели ее слабость, но она была неспособна вымолвить ни слова и покорно привалилась к плечу зятя. Даже с ромеями не попрощалась.

В китоне Мистина сгрузил ее на лежанку, опустился на колени рядом и припал лбом к ее руке, будто сам не мог подняться.

– Вы на обеде о чем-то говорили с Костин…тином? – пробормотала Эльга; у нее уже не осталось сил, но этот предмет очень ее занимал.

Мистина кивнул, но обронил только:

– Силен царь винище жрать…

– Иди спать! – Эльга слегка толкнула его голову, побуждая встать. – И всем скажи: пусть ложатся, мне больше ничего не нужно…

* * *

Наконец служанки раздели княгиню, накрыли легким покрывалом, поставили рядом кубок мурсы, как и всякую ночь. И в осенний месяц септембриос вечера оставались почти такими же жаркими и душными, как летом. Однако, несмотря на усталость, спалось Эльге немногим лучше, чем в первую ночь по прибытии сюда. Взбудораженный ум не давал покоя усталому телу: перед глазами блестел гладкий камень стен и столпов, пестрели мозаики полов и сводов. Золотыми облаками проплывали блюда… Порой она проваливалась в сон, потом внезапно просыпалась и обнаруживала, что и во сне продолжала ходить по мраморным полам и спорить с Константином. В голове неотступно крутились обрывки разговоров. Эльга заново пыталась все обдумать и понять: допустила ли она где промах? Неудивительно, что ей не дали ответов сразу: такие дела решать – не блох ловить. Но можно ли надеяться на успех в будущем, когда царевы мужи все обсудят? Пока было непохоже: все ее просьбы и пожелания встретили не слишком любезный прием.

Вот она опять проснулась в темноте, среди спящих женщин, с чувством усталости от сна, не приносящего отдыха. В лунном свете тускло мерцала на ларе поднесенная василевсом золотая чаша. Уже наступила настоящая темная ночь, но Эльге захотелось на воздух. Она встала, накинула на сорочку широкое покрывало из тонкой шерсти – мафорий. Преподнес его Савва Торгер. Синее, как вечернее небо, большое покрывало окутывало с ног до головы и заменяло греческим женщинам плащ; по краям тянулся греческий узор, вышитый золотой нитью. От мафория исходил тонкий дух благовоний из лавок на Месе, где его купили, и создавал ощущение, будто небесный этот запах присущ самой женщине, а не ее одежде.

Эльга поднялась на «верхнюю крышу» и остановилась у выхода с лестницы, глубоко вдыхая воздух с ароматами сада. Одуряюще пахло жасмином: после захода солнца этот запах усиливался и наполнял собой темноту.

На галерее, озаренной косыми лучами луны, раздавались возбужденные мужские голоса. Судя по ним, на ее любимой скамье и вокруг расположились Мистина, Острогляд, Улеб, Стейнкиль. Еще кто-то прислонился к столпу ограждения, кто-то полулежал у ног ближайших изваяний. На полу горел светильник, озаряя расставленные прямо на мраморных плитах кувшины с вином и разнородные кубки.