Усё

В Таиланде наводнение. Люди висят на деревьях, ждут спасения на крышах. Их Крис не жаль, к ним уже плывут лодки, летят вертолеты. А звери? Кто прилетит к собакам? Приплывет к кошкам? Один какой-нибудь сумасшедший, такой же, как она сама.

В австралийских лесах бушуют пожары. На берега океана выбрасывает мертвых дельфинов, тюленей, моржей. Рыба гибнет от нефти. С неба на землю падают стаи птиц.

Крис в глубоком отчаянии. Мир суров и беспощаден. Она чувствует горечь, презрение к равнодушным, ненависть к алчным, жестоким, бессовестным.

***

Я назвал дачного котенка Вулфом. Покупал ему тот корм, название которого дала Крис. Я волновался, не будет ли коту одиноко, пока я на работе, но он все время проводил в активных наблюдениях за птицами. Прожил он у меня не больше двух месяцев. Охотясь на воробья, он прыгнул на перила балкона и сорвался вниз. Я жутко переживал из-за этого, но еще больше из-за того, как на это печальное событие отреагирует Крис, поэтому я решил ей ничего не говорить. Каждый раз когда она спрашивала, как дела у Вулфа, я отвечал, что с ним все хорошо. Я не знал, куда деть его мертвую тушку, на земле тогда лежал снег, так что я завернул Вулфа в наволочку и опустил в мусорный контейнер.

Я приехал в Питер в предпоследний день январских каникул. Пока страна отдыхала, наша контора исправно трудилась, а по прошествии праздников мы получили заслуженные десять дней отгулов.

Рядом с Крис за кухонным столом пялится в экран ноутбука худощавый мужик лет пятидесяти. При моем появлении он отвлекается и привстает со стула, чтобы протянуть руку:

– Виктор Иваныч.

Оказалось, он и Крис ведут видеонаблюдение за холлом первого этажа. Камеру где-то там прикрепили и хотят увидеть, кто срывает со стены их объявление.

– В доме опять заварили окно подвала, – объясняет Крис. – Кошки не могут выйти, не могут зайти. Я уже писала в управляющую, в мэрию, в префектуру. Теперь собираем подписи жителей. В выходной собрание. Председатель есть. Виктор Иванович. А какая-то сволочь без конца срывает наше объявление. Видимо та же самая, которая на нас стучит, что мы подвал открываем. Мы подозреваем, кто это… но хотим знать наверняка…

– Внимание! Объект вышел из лифта.

Я встал за их спинами, смотрю в монитор. Самого объявления не видно, но обзор хороший. Из лифта выходит грузная баба, на голове у нее головной убор похожий на неспелую тыкву. Она подходит к стене с объявлением. И вдруг – раз! Изображение скакнуло, схлопнулось, все почернело, через пару секунд картинка восстановилась, но баба утиной походкой уже чешет к выходу.

– Ведьма! – ахнул Витя.

– Ах, ты ж дрянь!

Я смеюсь, ну и лица у них – серьезный, видать, противник попался!

Листок со стены, само собой, исчез.

Вера Потаповна рада мне, как сыну. Строгает оливье специально для меня. Пахнет солеными огурцами. Я счастлив увидеть традиционно украшенную елку, весело мигающую новогодними огнями гирлянды. Мою искусственную ель Марго украсила картонками. На картонках слова: шарик, сосулька, снежинка, рыбка, шишка, дед Мороз и так далее.

– Это елка писателя, украшенная словами, – объяснила моя бывшая.

Слава богу, я не доктор, одному богу известно, чем в этом случае она нарядила бы мою ель.

Заснеженный Питер красив и меланхоличен. На таких как я, наивных туристов, он навевает обманчивое ощущение покоя и безвременья, обещает что-то, сулит, якобы у него есть то, зачем мы приехали, и если не в этот раз, то в следующий, город обязательно нам явит что-то волнующее, откроет нечто восхитительное.

Я стою перед странным шемякинским Петром и пытаюсь уложить в голове его неправильность, его обманчивую перспективу, большое тело и непропорционально маленькую голову, будто он сидит высоко-высоко, а я гляжу на него снизу, подняв глаза. Он похож на моего отца.

Неожиданно мне приходит в голову ответ, почему мой усё не женился снова.

Моего блаженного героя пугают женщины. Я снисходительно улыбаюсь, находя это трогательным. Бедняга не может довериться даже самым робким и самым покладистым из них. Они непредсказуемы, изменчивы, текучи, зыбучи, непостоянны, непонятны, таинственны, они ускользают, а если и дают клятвы верности, то клятвам этим грош цена. Может, сжалиться над моим одиноким усё и создать для него идеальную подругу, думается мне. Какую-нибудь сестру местного аптекаря, прекрасную и похожую на мифическую Юки-Онна, что является путникам в метель и вьюгу. Или уже оставить его в покое, а заодно и себя? Мне приходит на ум, что из задумки с усё может получиться недурной рассказ в стиле Мураками, и мне не нужно так мучиться над созданием повести.

В кармане моей куртки звонит телефон.

– Я знаю, ты в Питере! – говорит Марго.

– Откуда?

– Я почувствовала резкую и острую зависть.

– Как дела?

– Пишу автопортрет.

– Глаза и волосы?

– Без глаз. Без головы. Ноги и туловище. В той перспективе, как я себя наблюдаю.

– Интересно.

– В черных мужских ботинках.

– И все?

– И в галстуке.

– Эротично.

– Это мое прощание с собой.

– В смысле?

– Я решила измениться.

– Это невозможно.

– Откуда тебе знать?! Что ты можешь знать обо мне?

– Прости, прости, ты права.

– Я изменюсь. Устроюсь на работу. Стану женой, матерью. Пусть природа одолеет меня. Ты свидетель, я всегда была осторожна с этим делом, никогда не знаешь, когда из тебя выскочит ребенок.

– Ты, что, беременна?..

– В какой-то степени. На самом деле в довольно большой.

– Кто отец?

– Какая тебе разница. Его зовут Саба. Мы только что из Грузии. Какой был стол! Как я понравилась его матери и родным! Какие открытые, добрые люди! Наверное, я уеду в Грузию. Хотя он не хочет. Но я уже все решила, хочу что-то сделать со своей никчемной жизнью. Куплю виноградник. Научусь делать вино. Посажу гранатовое дерево. Папа меня поддерживает. Ты же знаешь, он сам вырос под Тбилиси. Он на седьмом небе. Хочет внука. Да. Рожу ему. Надо же мне хоть что-то сделать для него.

– Наверно.

– Ну а ты как? Закончил повесть?

– Да, буквально вчера, – соврал я.