Усё

– Иду мимо кустов, смотрю, лежит! – шумно рассказывает она, сидя в кресле, широко расставив ноги в стороны. – Хорошая штука. Пригодится.

– А книга? – одновременно спрашиваем мы с Крис.

– Иду, смотрю, лежит! На вокзальной скамье. Э-э, думаю, дары сыплются с неба и это неспроста. «Кирпич» лежит по направлению к твоему дому, э-э, думаю, надо переть к Кристи. Вставай, бери чистые трусы, поедем ко мне. Я тебе погадаю.

– У меня гости. Это, кстати, Сергей.

– Я его узнала. Будем знакомы. Тайс. Твои гости – мои гости. Пусть берет чистые трусы, едем ко мне. Всем погадаю.

– Взаимно.

– «Капитал» тебе, Серега. Два человека, два подарка. Видите. Все прально, ничего не бывает случайно, – она поднимает вверх указательный палец с ровным овальным ногтем голубоватого цвета.

Она поднимается с кресла и наклоняется, чтобы взять лежащий посреди комнаты рюкзак. Из-под короткой юбки выглядывают черные подвязки чулок, обтягивающих коренастые, с широкой ступней, ноги. Одета Тайс черт знает как – из-под узкого свитерка с растянутой горловиной виднеется мятая голубая рубашка, из-под которой торчит длинная сиреневая майка, почти полностью скрывающая юбку. На груди, на шейных шнурках, висят пять или шесть маленьких кожаных мешочков. Дреды, собранные в пучок, отливают сиреневым. Пальцы украшены серебряными кольцами. Взгляд у нее кроткий и житейский, как у доброй тетушки. На пухлой щеке заметная ямочка. Накладные ресницы придают ее полному, симпатичному, сильно напудренному лицу сентиментальную театральность.

Дом Тайс, к которому мы подъехали на такси, находился на улице Правды. «Колодец», нередко встречающийся в городе и каждый раз поражающий мое воображение мистической, безысходной, несмотря на ломоть неба, замкнутостью, оставил меня под впечатлением и на этот раз. Прямоугольник тюремного неба рассекали два черных провода. Мы зашли в подъезд и не спеша стали подниматься на второй этаж.

– Посмотрите направо, – как заядлый экскурсовод рассказывала Тайс. – В прошлом году там окочурился бомж. Что мы только ни делали, чтобы его выгнать! И полицию. Эти вообще бесполезны. И орали и угрожали. Он лежит себе, одеялком накрылся, делает вид, что спит. Через год помер. Жалко было, ужасно. Но как мы радовались! Ведь ходил, мразь, прямо на лестницу. Нам сюда.

Щелкнул замок и мы оказались в прихожей потертой однушки с маленькой, светлой и старой кухней. В комнате, пропахшей геранью, Тайс сгребла с дивана охапку шмоток, запихнула все в шкаф, поднажала, навалившись весом на дверцу, и гостеприимным, широким жестом пригласила нас чувствовать себя, как дома.

Фиалок и герани было полно: на подоконниках, настенных полках, столе. Дом выглядел уютным, но захламленным. Какие-то вещи лежали на всех поверхностях, много этнических штуковин, керамические слоны, деревянные статуэтки, мешочки, коробочки, косметика, тряпки. Напротив окна висела индийская вышивка, подобие небольшого ковра, на тумбе стояла клетка с двумя бойкими птичками, а над ней чернели две жуткие африканские маски. По всему полу были раскиданы коврики, связанные из старого трикотажа. На лакированном с резными ножками столике позировал длинный крючок, зацепившийся за неоконченную коврижку.

Рядом с индийской вышивкой блестит огромное пыльное зеркало. Я подхожу ближе и с любопытством рассматриваю фотографии втиснутые уголками в щель рамы. Тут есть снимки людей, городские пейзажи, достопримечательности. Лондонский Биг-Бен, пражские часы, амстердамская улочка. Из верхнего правого угла торчит тысяча рублей.

– Заначка? – спрашиваю.

– Это моя первая тысяча, которую я получила за минет, – бодро отвечает Тайс.

– Памятная вещь, – хихикает Крис, стыдливо прикрывая ладонью рот.

Мы идем на кухню и садимся за стол. Над столом штук пятнадцать декоративных тарелок. Похожий кухонный гарнитур я выкинул в свое время из квартиры. Холодильник покрыт магнитами, как пень ложными опятами.

– Посидите пять минут тихо, мне надо пообщаться с духами, – сообщает Тайс и оставляет нас одних.

Мы сидим на кухне и слушаем ритмичный, приятный для слуха бой барабана, доносящийся из комнаты. Крис сначала сидит неподвижно, а потом начинает изображать танец австралийского аборигена (по ее представлению). Я с трудом сдерживаю смех.

За стуком барабана следует тихий бубнеж. Тайс то ли молится, то ли произносит заклинания. Мне хочется заглянуть в комнату, но положение скромного гостя удерживает. Общение с духами затягивается. Чувствуя себя, как дома, Крис не сидит без дела – она нашла пакет муки, из холодильника достала бутылку кефира и яйцо.

– Сейчас мы ее выкурим, – говорит с хитрецой. – Нет таких духов, которые бы устояли против оладий.

Как только первые оладьи начинают шипеть на сковородке, источая запах с детства связанный у меня с воскресным утром, Тайс появляется в кухне, держа под мышкой вытянутый, пошарпанный барабан, найденный, как мы узнали позже, на мусорке.

– Пообщалась с духами? – спрашивает Крис, подмигивая мне.

– Это не такое общение, что я разговариваю, – отвечает Тайс. – Это как медитация. Мы не словами общаемся. А просто пребываем вместе. Трудно объяснить. Когда я впадаю в уныние, они меня веселят. Какие комедии они мне крутят во сне. Я так хохочу, что падаю с кровати. Завтра вам погадаю. Завтра – подходящий день для гадания.

Она треплет Крис за щеку, а мне дружелюбно ерошит челку.

– Читай «Капитал», Серега! Особенно главу про первоначальное накопление.

– Почему ее? – спрашиваю.

– Духи так говорят.

Крис ловко переворачивает оладьи.

– Соду добавили? – спрашивает Тайс.

– Добавили.

– Что-то незаметно, вяло как-то поднимается.

– Поднимается, как надо, – отвечает Крис.

– Ну тебе видней. Погасили?

– Так кефир же.

– У меня масала есть! – вспоминает Тайс. – И мед. Если Тузик не слопал.

Она тянется рукой, чтобы взять с верхней полки банку меда, из-под юбки показывается край крепкого и круглого зада.

– Я позавчера пекла торт, – рассказывает Тайс, хлопоча с посудой, – Тузик должен был прийти. Так на торт налетели дуры!

Мы смеемся, Тайс слегка улыбается. Я привыкаю к ее манере говорить непонятно.

– Вы замечали, что стоит что-нибудь сделать, слетаются дуры? Дур стало очень много.

– Замечали. Только как с ними бороться?

– Чтобы дуры не слетались, надо ничего не делать, – отвечает Тайс. – На ничего они не слетаются.

После чаепития она тащит из комнаты какие-то шмотки. Дарит Крис. Бархатный пиджак с графским воротником, феерическое боа, все с налетом пошлого декадентства.

Потом у нее звонит мобильный.

– Слушаю тебя, барон Карл Иероним фон. Я же два дня назад тебе давала…Как интересно. А бабушка где? Ясно. Ок, я кину тебе деньги, но никаких Макдональдсов. Да. Молодец. Пока. Крис передает тебе привет. Давай, пупырышек.

– Тебе привет от Тузика, – говорит она Крис.

Я вопросительно смотрю на Крис, мне любопытно, кто этот барон фон Тузик.

– Это сын женщины, с которой у меня было по пьяной лавочке. – объясняет Тайс. – Мне семнадцать. Ей восемнадцать. Его вырастила моя мать. Когда ему исполнилось десять, я запретила называть меня отцом. Тогда он сказал. Хорошо. Я буду называть тебя так, как ты хочешь, – Тайс. Тогда и я запрещаю тебе называть себя сыном. Зови меня с этого дня Дартаньян. Когда ему стукнуло четырнадцать, в качестве подарка он попросил себе новое имя. Барон Мюнхгаузен. Надеюсь, к тридцати это пройдет. На самом деле его зовут Денис. Но я за глаза зову его Тузик. Он родился в тот самый день, когда умер мой любимый пес.

Вечером мы собираемся в ночной клуб. Крис наряжается в подаренные пиджак и боа. Тайс критически ее осматривает. Предмет недовольства – грудь.

– Ну-ка сними кофтец, – говорит она, подкрепляя просьбу жестом.