– Лучше пропеллер, – пишет Крис.
– Нет-нет. Пропеллер шумит. Лучше штуку, как в виндсерфинге.
Я думаю, вот бы сделать двулапому коту крылья, чтобы, разбежавшись, он мог полететь рядом с бабочкой.
Лето этого года жаркое. Я собирался приобрести кондиционер, но спустил последние деньги на шкаф-купе в японском стиле. Дверь до потолка едет по рельсам до самой Японии. Своеобразный портал, фантазирую я, отодвинул дверь, зашел в шкаф, вышел на берег реки Нагара. Или открыл дверь шкафа, а оттуда выходит японец и говорит:
– Коничи-ива-а!
Если когда-нибудь я сойду с ума, я буду разговаривать с японцем, выходящим из шкафа. Хорошо, если это будет усё. Нам будет о чем поговорить.
– Почем у вас лосось, – спрошу я его. – Мне это нужно для будущей повести.
– Ты до сих пор не написал обо мне повесть?!
– Быстро только бакланы рыбу ловят.
Я посажу сакуру и бонсай. Постелю на пол татами. Когда я умру, в моем шкафу найдут скелет японца.
Насекомых больше нет. Исчезли тараканы, лепизмы, трансгрессировала моль. Ушла мышь. Зато завелись гости, маленькие такие, юркие. Гости жалуются на птиц, а птицы – на гостей.
В приходящих в мой дом женщинах просыпалась разрушительная сила. Каждая что-нибудь роняла, царапала, пачкала, проливала на диван, давила на стене комара. Глупая безымянная баба наливает полный чайник воды.
– Зачем ты кипятишь столько воды?
– Чтобы пить чай.
– Но ты же не выпьешь целый чайник.
– Ты, что, хочешь поссориться?!
Женщины – странные создания.
В один из тех летних, дождливых дней я столкнулся на улице с Катей. После института мы встречались, даже жить вместе пытались, но не сложилось. Когда-то она была без ума от меня. А мне был чужд ее запах. От нее пахло страшно и непонятно, влажным грунтом, металлической пустотой. Мне казалось, где-то ходит моя женщина, родная, не внушающая тревожный трепет, с теплым, тропическим ароматом. И я ее встретил, но оказалось, что запаха для счастья недостаточно.
И вот идет Катя. Большая, чугунная, с неприятным, сверлящим взглядом. По бокам у нее болтаются двое детей.
– А у тебя дети есть?
– Нет. – улыбаюсь.
В ее глазах прыгают искры торжества.
– А че так?
– Ну так.
– Хоть женат?
– Нет пока.
– Ясно.
Она проницательно глядит на меня. Жалеет. Несчастный придурок, думает. Повезло, что не вышла за него тогда. Что я в нем нашла?
В глубине души, однако, она завидует моей свободе и чтобы побороть мелькнувшую зависть, ищет недостатки в моей внешности и находит самый существенный.
– Ты все такой же, – говорит с усмешкой. – Совсем не меняешься.
Пора взрослеть, читаю я между строк. Сорокалетние хиппи выглядят жалко.
Дети залезают в машину. Ужас, у меня даже нет машины.
– Дети, – говорит Катя, – совершенно меняют жизнь, это такое счастье.
Пой, пой, моя сладкоголосая певунья, думаю я, потупившись, пой о бессмертии, любви, счастье, не сорви голос на высокой ноте, моя стареющая сирена.
– Как поживает твоя сестра? – спрашиваю, вспоминая ее старшую сестру, часто выручавшую нас в то время деньгами.
– Она умерла три года назад. Рак, – отвечает Катя. – Это ее дети.
– Такие дела, – добавляет она.
Она выжидательно смотрит на меня, должен сказать, пауза затянулась, но я так и не нашелся, что сказать. Или, кажется, ответил что-то типа «ясно» или «мне жаль».
Я купил потрясающий прибор, детектор проводки. Целый вечер я вожу им по поверхности стен, а он мне разными голосами сообщает: тут проводка, тут металлический прут, сюда можешь спокойно вешать портрет Джойса. На стене теперь портрет Джеймса. Он смотрит на меня. Я ему интересен.
С детектором я ощущаю себя экстрасенсом. Я вижу сквозь стены. Я нахожу скрытое. Тайное становится явным. Мне открываются скрытые смыслы и потаенные чувства. Я исследовал стены в квартире родителей, в квартире Темы, в квартире его друга, который хотел повесить коврик под щитком, так что я здорово помог в этом рискованном предприятии, и скоро почувствовал себя способным на великое. Во мне воскрес комплекс безнадежного творца. Я сел за грабовый стол гладкий, как река Нагаро, открыл ноут и вдруг сходу придумал конец своей будущей повести «Укай».
Мой усё пишет роман про рыбака по имени Ичиро. Ичиро в его романе тоже пишет роман про рыбака Джиро. Джиро из романа Ичиро пишет роман о жизни рыбака Сэберо. А Сэберо из романа Джиро пишет роман о женщине по имени Мизуки. Мизуки из романа Сэберо…
Наполненный вдохновением, я собирался немедленно начать работу над повестью, но вспомнил, что не закончил историю про Кристининых котов. И поспешил сделать это, пока впечатления были свежи.
***
Осенью жизнь в дачном поселке замирает, улицы пустеют, кое-где еще цветут поздние хризантемы, дозревают осенние яблочные сорта, но прелести лета законсервированы, маленькая жизнь закатана в банки, а остаткам веселого пира суждено гнить и разлагаться. Пенсионеры кое-где еще ковыряются на грядках, но они больше напоминают бестелесных призраков, которых рассеет первый ноябрьский снег. Вдоль заборов слоняются голодные кошки. Тишина. Ветер перекатывает по земле опавшие листья. И только жалобно пищат прикормленные и позже брошенные дачниками котята.
Рано утром Крис обходит поселок. Коты ждут на своих местах. Бегут опоздавшие. Хвосты в небо. Крис давно бы уехала в город, но кто будет кормить бедняг?
Кому котят? Лента фейсбука пестрит хвостами. Кого-то на передержку. Двух себе. Одного мне. Равнодушие человеческое убивает. Люди, ау!
Зимой Вера Потаповна делается особенно ворчлива. Денег мало. Крис на удаленке в чахнущем рекламном агентстве получает копейки. Полиграфия медленно умирает.
– Ищи другую работу! – бухтит мать, призывая на помощь крышки кастрюль, сковородки, двери и стулья.
Крис молчит. Берет рюкзак набитый провизией, идет на брошенную стройку. Две собаки, два десятка кошек выросли там, прикормленные рабочими. Теперь здесь пусто и тихо. Крис без страха шагает через убогую промзону. Утро. Темно. В рюкзаке каша, макароны с тушенкой, объедки. Собаки громко и радостно лают. Из пустых и черных оконных проемов прыгают коты.
– Бедные мои, бедные! – приговаривает она. – Сколько бедствий и страданий на этой планете. Сколько голодных, брошенных, обездоленных! И сколько равнодушных, глухих, бессердечных!