Власть женщины сильней. I

– У меня был хороший учитель, – задумчиво проговорила Юлия. – Мне пришлось нарушить ваш приказ, Ваше Святейшество. Я не смогла уехать из Рима, потому что меня держали в Сант-Анджело.

Она остановилась перед ним, почти запрокинув голову, чтобы видеть лицо мужчины. Не имея возможности сделать прическу, Юлия просто заплела густые волосы в косу, и сейчас казалось, что именно она оттягивает головку женщины назад.

– По крайней мере, вы провели эту ночь не в притоне бродяг и нищих, а в мавзолее императора, – его голос был полон иронии, но за ней тщательно скрывалось желание увидеть, что сутки в крепости произвели на строптивую маркизу должный эффект.

– Я могла бы провести ее в доме, купленном для меня моим мужем, – брови женщины дрогнули, а губы изогнулись в улыбке. – Там было бы значительно теплее и не так одиноко.

Густые изящно изогнутые длинные ресницы скрыли блеск глаз, пряча в них упрямство и насмешку.

– Уверен, муж сумел бы вас развлечь. Но к делу… Я решил позволить вам написать монсеньору Монтальто письмо. На столе все необходимое. Садитесь. Пишите. И уходите.

Вот теперь удивилась Юлия. Ее глаза широко распахнулись, наполнились светом невероятной, безумной надежды. Прежде, чем маркиза успела сообразить и остановиться, с ее губ слетел вопрос:

– Почему ты разрешаешь мне это?

– Ну, скажем, в знак благодарности за оказанные ранее услуги, – Перетти едва не рассмеялся в ответ на воодушевление женщины.

Если бы он дал ей пощечину, эффект оказался бы таким же: Юлия отшатнулась, щеки вспыхнули яркими алыми пятнами, сбилось дыхание.

– Я никогда не оказывала подобные услуги за плату, – она вскинула голову, теперь уже с нескрываемым вызовом глядя в темные глаза мужчины.

– За плату?! Синьора, я говорил о благодарности. Но какие услуги имели в виду вы? Возможно, мы говорим о разном… – Перетти откровенно насмехался.

Синьора Ла Платьер не стала отвечать, побоялась, что дрогнувший голос и неожиданно навернувшиеся на глаза слезы, дадут ему еще один повод для издевки. Резко отвернувшись, маркиза отошла к столику, на котором стояли письменные принадлежности, и опустилась на краешек кресла. Пристально всмотрелась в чистый лист, словно ожидая, что на нем проступят слова, которые подскажут ей, что делать.

Перетти не мешал. Только смотрел, как плавится медь волос в отблесках нескольких свечей на столе, за которым она сидела, и пытался понять, что за чувство ворочается в его груди. Когда Феличе осознал, что этим чувством было желание прикоснуться к медному шелку, пропустить его между пальцами, поднести к губам, вдохнуть его аромат, по его спине прошелся холодок страха. Он-то решил, что на своей территории, защищенный от соблазна белой папской сутаной, сумеет совладать с воспоминаниями, с чувствами, с собой. Но это оказалось непросто.

Юлия взяла в руки перо, обмакнула его в чернила. Кончик завис над листом, а женщина, все так же глубоко задумавшись, подняла голову, но теперь ее взгляд, ставший темным и бездонным, был направлен куда-то в неизвестность. Казалось, она видит что-то, что недоступно взглядам других. Губы тронула нежная печальная улыбка. Огонь свечей очертил напрягшуюся шею, резче проступившие скулы, поднимающуюся в тревожном дыхании высокую грудь. Юлия вздрогнула, когда с пера сорвалась капля и растеклась кляксой по бумаге, оглянулась на мужчину, не успев совладать с собой и скрыть нежную улыбку воспоминания не только в глазах, но и на губах, сделавшую ее вдруг беззащитной и слабой.

– Поторапливайтесь! – резко, почти зло крикнул Перетти.

Маркиза вздрогнула, и ее взгляд словно подернулся льдом – таким холодным и острым стало выражение глаз. Скомкав и отбросив испорченный лист, она прикусила кончик пера. А через мгновение на бумагу легли первые ровные строчки, написанные изящным мелким почерком.

Неожиданно рука Юлии дрогнула, перо прочертило по бумаге кривую скользящую линию, и женщина покачнулась на стуле, почувствовав головокружение.

Папа, приведя маркизу окриком в чувство, отошел подальше, к окну и поэтому не заметил происходящего за столом.

В этот момент Юлии стало по-настоящему страшно. Комната плыла и качалась перед глазами, пламя свечей казалось полыхающим пожаром, мучительный спазм сжал горло, не давая возможности дышать. И откуда-то из глубины тела поднималась мучительно-горячая волна. Маркиза попыталась вдохнуть, хватая воздух ртом, отчаянно рванулась прочь от стола, и уже почти не осознавая, что происходит, теряя сознание, прошептала:

– Феличе… Помоги…

Перетти стремительно обернулся на шум – будто опасался нападения, но увидел, что ему никто не угрожает. Напротив, его собеседница без чувств лежит на полу. По бумаге на столе растекались чернила. Изумленный этим неожиданным обмороком, Сикст некоторое время не двигался. Потом медленно приблизился к женщине. Болезненно-яркий румянец на ее щеках быстро сменяла мертвенная бледность. Губы мужчины досадливо искривились. Похоже было, что вместо борьбы и отчаянного сопротивления, которое он намерен был сломать раз и навсегда, ему придется довольствоваться заботой о больной женщине. «Ну, уж нет, любезная синьора, этого вы от меня точно не дождетесь!» – подумал он и позвонил в колокольчик, вызывая служку. Предоставив посетительницу заботам слуг и лекаря, Папа ушел в другую комнату.

Вызванные Святым Отцом лекарь и служка уложили бесчувственную женщину на небольшой диванчик здесь же, в студиоло. Спустя некоторое время, которого оказалось достаточно для того, чтобы лекарь с трудом нащупал пульс, попытался привести женщину в себя с помощью нюхательной соли и, осознав безуспешность этих попыток, заподозрил, что столкнулся с чем-то иным, чем нервный обморок. Не совсем понимая, насколько спокойно отнесется Его Святейшество к тому, что незнакомка умрет у врача на руках – а по мнению лекаря все шло к этому – он решил честно покаяться и робко постучался в дверь комнаты, куда ушел Сикст.

– Кто там? – донеслось из-за двери.

Впрочем, Феличе Перетти уже догадывался, что побеспокоить его могли только в связи с синьорой Ла Платьер. Он уже не раз проклял себя за слабость и за самоуверенность. Не нужно было давать волю чувствам – ни гневу, ни сожалению.

– Ваше Святейшество, – лекарь склонился так, что, казалось, сейчас переломится пополам. – Эта женщина… Эта синьора… Мне кажется, она умирает… Я не могу ей помочь!

Из студиоло, где на диване безжизненно лежала Юлия, донеслись тихие, неразборчивые звуки – кто-то быстро, запинаясь, путаясь что-то говорил. Папа уничтожающе глянул на лекаря и, пробормотав: «Зря я отпустил Лейзера», стремительно прошел обратно в свой студиоло, приблизился к лежащей женщине, вслушиваясь в бред. Ее бледные губы едва шевелились, но даже в этом почти беззвучном шепоте слышались то отрывочные слова, то наполненные болью и страхом мольбы. «Феличе… наш сын… твой сын… Не забирай его у меня… Не оставляй меня им… Жан… Убийца… Не смей бросать меня здесь! Не уходи! Зачем ты убил его… Бенвенуто, сынок… Убийца! Не оставляй! Я приду к тебе… Жан! Феличе…» Из-под закрытых век на виски текли слезы, но лицо, застывшее словно маска, оставалось почти неподвижным.

Чем больше Перетти слышал, тем белее становилось его лицо и ярче пятна на скулах. Наконец, он чуть двинул головой, оборачиваясь к лекарю:

– Вон, – прорычал Сикст.

Лекарь, не скрывая облегчения, ретировался.

Бессвязный лепет маркизы становился то громче, то делался едва слышным. «Не уходи!» – тело женщины выгнулось в жестоком спазме боли, и она замерла; Перетти даже показалось, что маркиза перестала дышать.

Привыкший к беспрекословному подчинению тех, кто его окружал, Папа не обратил внимания на двери. Он осторожно коснулся пальцев Юлии. Боже, какие холодные и безжизненные. После попытался проверить пульс. Далекие, почти неощутимые, редкие удары. Феличе разжал маркизе рот, осмотрел язык. Его вид вызвал у Перетти подозрение. Яд? Но откуда? В Сант-Анджело? А может, это знак свыше и надо просто оставить все, как есть?

Маркиза не шевелилась, не мешая ему ни осматривать ее, ни принимать решение. Только легкое колыхание золотисто-медного локона, скользнувшего после прикосновений Перетти на щеку и губы, позволяло догадаться, что Юлия еще не покинула этот мир. Шорох за спиной заставил Перетти оглянуться: на пороге, сложив руки на груди, стоял брат Иосиф.

– Однажды вы спасли человека от смерти, – монах открыто посмотрел на Папу.

– Что ты хочешь этим сказать? – угроза недвусмысленно прозвучала в тоне Сикста.

Но брат Иосиф не дрогнул:

– Вы хорошо знаете медицину. Или Ваше Святейшество предпочтет после избавляться от трупа и объясняться с ее мужем?

Отношения Святого Отца с братьями-иезуитами были весьма натянутыми, особенно после расследования жалоб на членов этого Ордена, которое инициировал понтифик. И сейчас один из них стоял здесь и почти угрожал ему.

– Может быть, послать за синьором Ла Платьер? – предложил монах.

– Ты убил их, Жан. Всех. Феличе, – шепот маркизы был скорее похож на шелест листвы.

Расслышав очередные слова бреда, Перетти сжал пальцы в кулак, подавляя желание заткнуть рот женщины. Он посмотрел на Юлию – крупные капли пота выступили на висках и шее, тонкая рука бессильно соскользнула с края софы, почти касаясь безвольными, бледными до синевы пальчиками, ковра. Папа вновь обернулся к монаху, несколько мгновений тяжело смотрел на него, потом глухо проговорил:

– Ступай, брат Иосиф, пусть пошлют за маркизом.

Иезуит склонил голову и шагнул за порог. Папа подошел и запер двери на ключ. Вернувшись к своему столу, Перетти снял кольцо, распятие и сел рядом с женщиной. Одна его рука легла ей на лоб, другая – на грудь. Феличе закрыл глаза. Через некоторое время виски мужчины покрылись испариной, но синьора на диване задышала ровнее и спокойнее. Взглянув на неё, он поднялся и тихо проговорил:

– Надеюсь, этого хватит до прихода вашего мужа.

Словно услышав его, женщина чуть шевельнулась. Феличе лишь бросил короткий взгляд в ее сторону и отошел налить себе вина из кувшина. Юлия застонала. Вместе с сознанием пришла боль. Если бы маркиза могла, она бы сейчас кричала, проклиная монаха, давшего ей яд. Запекшиеся губы с трудом шевельнулись:

– Пить…

Сикст с сожалением глянул на только что наполненный бокал, обернулся к маркизе, но тряхнул головой и выпил сам.

Достигнув пика, боль начала быстро стихать. Маркиза открыла глаза, некоторое время растерянно осматривала комнату, пока ее взгляд, постепенно становившийся все более осмысленным, не наткнулся на фигуру в белой сутане. Тут Юлия вспомнила, как и зачем оказалась здесь: «Яд… Я должна сослаться на то, что противоядие дома…»

– Я знаю этот яд. Маркиз… Пошлите за ним! У него есть противоядие, – голос был тихим, прерывающимся, но говорить она старалась четко и разборчиво.

– Давно уже послал. Можете дождаться его здесь, – Папа, стоя у стола, надевал кольцо и крест. Расправив цепь на груди, он направился к двери, намереваясь оставить Юлию дожидаться супруга.