Власть женщины сильней. I

Видимо иезуит не только отлично видел в темноте, но и читал в душах, потому что издал странный смешок и уточнил:

– Синьор Шане, меня интересует – доверяет ли вам, – он многозначительно выделил это слово, – супруг маркизы?

Пьер ответил твердо:

– Да, его сиятельство прислушивается ко мне.

– Отлично. Изложите ему все в нужном свете. Завтра вечером он должен быть готов убить за свою жену любого. Сможете?

– Да, – без тени сомнения ответил синьор Шане. Уж он-то точно знал, что муж маркизы весьма болезненно реагировал на любую попытку других мужчин выразить даже толику восхищения своей очаровательной супруге. Правда, обычно такие вспышки выглядели как странная истерика. Только умение маркизы удержать строгие рамки общения с мужчинами не позволяло маркизу или погибнуть в очередной дуэли, или перебить половину соседей. Убедить его, что появился настоящий враг, труда не составит. Вопрос о том, почему Анри де Мотье, маркиз де Ла Платьер позволял ему быть так близко к супруге, самого Пьера не волновал; для него быть рядом с Юлией, защищать ее стало за многие годы совершенно привычным.

– Я постараюсь сделать так, чтобы его вызвали к маркизе. Но вам в Ватикане делать нечего. Перетти слишком хорошо знает вас, – иезуит проговорил все очень серьезно, а темень переулка скрыла его издевательскую улыбку.

Пьер лишь молча кивнул головой, уверенный, что монах увидит его жест.

– Прощайте, синьор Шане. Если нам повезет, мы с вами больше не увидимся.

– Прощайте, святой отец, – Пьер развернулся, чтобы уйти. – Надеюсь, нам повезет, и маркиза не пострадает.

Глава 2

Двери камеры маркизы Ла Платьер отворились с неприятным лязгом. На пороге стоял монах. Слабый огонек фонаря в его руках был почти бесполезен в предрассветных сумерках. Лицо вошедшего скрывалось под низко опущенным капюшоном.

– Дочь моя, я пришел исповедать тебя. Покайся в своих грехах.

Женщина испуганно открыла глаза. Она не спала всю ночь, из-за нервной дрожи и холода, пришедшего с реки. Зябко куталась в плащ, пыталась согреться, меряя шагами небольшое пространство помещения. Только под утро она погрузилась в тревожный сон, из которого ее и вырвал голос монаха.

– Святой отец, я не виновна и не знаю, почему меня вынуждают быть здесь, – тихий слегка севший голос, тем не менее, был тверд.

– Правду ли говоришь? – неслышно ступая, он прошел внутрь, плотно закрыв дверь.

– Да, преподобный, – женщина попыталась подняться, но затекшее от неудобного положения тело ее подвело, и она вновь бессильно опустилась на тюфяк.

– Я не знаю, за что меня арестовали, за что я здесь!

Она пыталась рассмотреть лицо монаха, скрытое капюшоном.

– Ты никогда не обманывала, дочь моя? Никогда не прелюбодействовала? Никогда не грешила в мыслях, замышляя против ближнего своего? Не желала соблазнить божьего человека?

Вопросы, произнесенные тихим, вкрадчивым тоном, подействовали на арестованную как пощечины. Вторая попытка подняться удалась, но она тот час опустилась на колени, склонила голову, скрывая гнев на лице под растрепавшимися локонами прически.

– Если и прелюбодействовала, то лишь в мыслях, святой отец. Я возжелала мужчину, который не муж мне. Но разве за это я здесь?!

– А разве нет? – монах небрежным жестом скинул капюшон с головы. Брат Иосиф со снисхождением и жалостью посмотрел на коленопреклоненную женщину перед собой.

Юлия лишь на мгновение подняла голову, услышав изменившуюся интонацию святого отца. И вновь склонила ее, уже пряча удивление. Впрочем, не зря ей показался знакомым голос, искаженный глубоким капюшоном. А вот взгляд льдисто-серых глаз маркизе не понравился. Кто он такой, этот монах, вчера выглядевший как дворянин, а сегодня спокойно пришедший в камеру Сант-Анджело?! Накануне она не ошиблась, почувствовав в нем служителя церкви, но сегодня она словно убедилась, что никем другим этот человек и не может быть – таким естественным для брата одного из самых влиятельных орденов были его речь и жесты, и даже немного пугающий взгляд.

– Если бы сюда отправляли за прелюбодеяние, Рим опустел бы, а в замке не осталось бы свободной камеры, – в голосе коленопреклоненной женщины явственно прозвучала усмешка.

– Вот это истина, – иезуит усмехнулся в ответ. – Поднимитесь, а то совсем замерзнете.

Последовав его предложению, Юлия встала, вновь почувствовав, что замерзла, что здесь неуютно и страшно. Но, когда она, выпрямившись, посмотрела в глаза мужчине, вряд ли он смог бы увидеть в ее взгляде и этот страх, и это ощущение холода. В глазах цвета меда был вопрос: «С чем вы пришли?»

– Вы еще тверды в своем намерении?

– Более чем, – Юлия невольно обвела взглядом каменные стены камеры.

– Неужели действительно не понимаете, почему здесь оказались? И главное, зачем? – казалось, брат Иосиф был искренне изумлен.

Юлия отвела взгляд. Лишь на миг. Она вспомнила, что и тогда, давно, защищаясь от нее и от ее любви, а возможно и от своей собственной, епископ Феличе Перетти запер ее среди каменных стен.

– Для вас это так важно? – спросила маркиза напрямую.

– Мне важно, чтобы вы правильно понимали происходящее. И что поставлено на карту, – святой отец совсем чуть-чуть повысил голос.

– Хватит. Не знаю, каковы ваши ставки в этой игре, но для меня все очень просто – или я уеду из Рима с сыном, или я уже никогда никуда не уеду, – Юлия вскинула голову, и от резкого движения ее прическа, и так уже изрядно растрепанная, рассыпалась по плечам медно-золотым водопадом. Даже в утреннем полумраке камеры они словно излучали собственный свет.

– Синьора, – он качнул головой, – никто вас тут убивать не будет! Подержат день в этом клоповнике. После прочитают проповедь о смирении и отпустят восвояси. Сын вырастет, вы сможете его увидеть и все объяснить позже.

Иронии в глазах монаха не убавилось, но Юлия заметила особый, очень мужской взгляд, скользнувший по ее фигуре вслед за локонами. Губы Юлии плотно сжались, удерживая усмешку.

– А мне показалось, что вы спросили о другом, – теперь в ее глазах был откровенный вызов. – О том, что будет, когда я выйду отсюда! Если бы меня хотели убить здесь, вы бы пришли не исповедовать меня, а отпевать. Еще ночью!

В голосе женщины зазвучали холодные нотки, а глаза потемнели, приобретя странный оттенок древнего темного золота.

Монах кивнул и вдруг улыбнулся одной половиной лица:

– Я должен был убедиться в вашей решимости, синьора. Вы готовы выслушать меня?

– Кажется, это вы предложили свою помощь мне, не так ли? И это мне пристало проверять вашу решимость, святой отец, – невысокая изящная женщина свысока посмотрела на мужчину, которому едва доставала до плеча. – Да, я готова выслушать вас.

Он шагнул чуть в сторону, но только для того, чтобы не показать, что борется с желанием улыбнуться.

– Уверен, к вечеру вас поведут к Его Святейшеству. Сам он сюда не пойдет. Феличе Перетти недолюбливает этот замок. Разговаривайте с ним, как хотите. Но в результате должно получиться так, чтобы Папа вынужден был послать за вашим мужем. Лучше если вы воспользуетесь вот этим, – брат Иосиф вынул из складок хабита небольшой пузырек. – Это яд. В малом количестве он довольно безвреден, его действие быстро проходит. Но можно сослаться на то, что противоядие дома. Вместе с вашим супругом приду я. На этот случай, я надеюсь, у вас есть чем… удивить Святого Отца?

– Думаю, да, – Юлия посмотрела на перстень с большим черным камнем, под которым скрывался яд. Старый аптекарь, продавший этот перстень маркизе, утверждал, что под камнем хранится знаменитая кантарелла Борджиа. Проверить, так ли это, возможности у Юлии не было, но и не доверять старому врачу оснований не было также.

Маркиза внимательно осмотрела пузырек, протянутый ей монахом, и поинтересовалась:

– Через какое время начинает это снадобье действовать и в чем это проявляется?

– Постарайтесь выпить его, когда за вами придут, чтобы отвести к Перетти. Вам должно хватить времени.

Он не стал уточнять, на что должно хватить времени у Юлии. Но, чуть подумав, решил пояснить:

– Проявления весьма неприятны… Вы можете потерять сознание, можете бредить… Он будет впечатлен, – оттенок хищной улыбки скользнул по тонким губам иезуита.

Юлия снова посмотрела на пузырек в своей руке, но теперь уже с опаской. Но, вспомнив жалостливо-ироничный взгляд, которым при встрече одарил ее монах, решительно спрятала флакон за корсажем платья.