Катька Мазила

– У меня есть условия, – упрямилась Катька.

– Ты мне ставишь условия?! Забавно!

Она закусила губу.

– Если я у тебя буду жить, как ты предлагаешь, у меня обязательно должно быть свободное время, хотя бы три часа в день, мне нужно.

– На что же тебе это время, на панели подрабатывать?

– Ты кроме постельных дел и в голове ничего не держишь. Время мне нужно, чтобы рисовать, ясно тебе?

– Я правильно тебя услышал? Или мои уши обманывают меня? – и он постучал себя по уху.

– Да, рисовать, писать. Я художница!

Он скривил губы, изображая усмешку, каковой у него не было, он был слишком удивлен для этого.

– И давно ты это придумала?

– Ничего я не придумывала! – загорячилась Катька, – я закончила Суриковское училище, и меня там хвалили, между прочим!

– Где же твои картины, художница ты моя?

Он коснулся самого больного ее места.

– Все мои работы пропали, у меня же нет жилья, где бы я их могла хранить, и мастерской нет, она мне не по карману.

– Все, все пропали?

– Нет, две должны быть точно целы, я их продала.

– Вот как, даже покупали тебя? Правда, я сам был свидетелем, как покупали совершенную ерунду, но это звучит все же убедительнее.

Детский дом ее ошеломил, это было что-то до такой степени незнакомое, что ввело ее в состояние полного отупения и онемения. Она не отвечала ни на какие вопросы, ни на что не реагировала, сидела неподвижно на том месте, куда ее сажали, даже расширенные зрачки ее не мигали. Пока взрослые решали, что с ней такой можно сделать, и не отправить ли ее в детдом для умственно отсталых, дети успели дать ей кличку «матрешка».

Нашлась какая-то добрая, или просто умная душа, посоветовала оставить ребенка в покое, де сам когда-нибудь придет в норму. Теперь, спустя годы, ей кажется, что в норму она так никогда и не пришла, нельзя же, в самом деле, считать нормой постоянное, изматывающее чувство страха и неуверенности в завтрашнем дне? Это постоянный стресс какой-то, а не норма.

Но с ума она все-таки не сошла, даже не отупела окончательно, что для обстановки детдома почти подвиг. Хотя нравы там царили, как и в каждом детском коллективе, которому недостает заботы и тепла, жесткие, а подчас и откровенно жестокие. Но все-таки дом этот был продвинутым, там широко внедрялись разные кружки и занятия в них весьма поощрялось. Когда Катюша немного освоилась, вышла из ступора, стала говорить, отвечать на вопросы и даже посещать школьные занятия, ей настоятельно предложили выбрать кружок себе по вкусу.

Сначала она робко заглянула в театральный, несколько раз она была когда-то с мамой, учительницей музыки и большой театралкой, в театре на детских спектаклях, и ей не то, чтобы очень понравилось, но заинтересовало. Вот и сейчас ей смутно подумалось, что может быть, именно в театральном кружке ей будет хорошо и спокойно.

Только спокойствия в тот момент она и искала, тихого места, где можно отсидеться от массы жестких требований и указаний, которые так тяжко навалились на ее неокрепшую психику. Да только место она выбрала неправильно, послушав, как кричат и чуть ли не завывают юные актеры на крохотной сцене, какие строгие приказы им отдает какой-то страшный дядька из зала, она убежала оттуда со всех ног.

Следующим кружком, в который она отважилась пойти через день после неудачного опыта, была изостудия. Она даже не вошла, а только заглянула в приоткрытую дверь, и увидела, как в залитой светом комнате тихо сидят по одному за столами и что-то делают дети. Невысокая женщина, задумчиво улыбаясь, ходит в проходах, ни на кого не кричит, никого ничего не заставляет делать, только смотрит, наклоняясь, и продолжает улыбаться.

Катя тогда навек влюбилась в искусство рисования, ей показалось, что это именно та гавань, где возможно не только отсидеться от жутких условий жизни, но и отплыть со временем в прекрасную страну, страну удивительного, ни на что больше не похожего волшебства, превращающего обыденную, серую жизнь в пиршество света и красок!

Теперь она зачастую ходила с руками в цветных карандашных, а потом и красочных пятнах. Неудивительно, что прежнюю, случайную кличку сменила другая, вполне заслуженная ею, кличка на все времена «Катька Мазила», а если учесть, что фамилия ее была Мазина, то появление именно этой клички было просто неизбежно.

Надежная эта гавань оказалась совсем не такой простой, как казалась поначалу. Не давалось ей рисование, хоть плачь! Уж как преподавательница Алла Михайловна ни билась с нею, ни одной даже самой простенькой картинки не получалось, все у Катюши было кривобоким. Не могла она провести ни одной ровной линии, и ориентация в пространстве тоже, мягко говоря, хромала. Алла Михайловна, придя к выводу, о полной неспособности девочки к рисованию, посоветовала ей для ее же блага, найти себе другое занятие, где она смогла бы выявить свои способности.

Катюша пришла в ужас, ее хотели лишить того единственного, чем она дорожила в своей крохотной жизни, она заплакала. Преподавательница, имея мягкое сердце, махнула рукой, пусть сидит, ни от кого не убудет, если девочка и дальше будет малевать свои неказистые картинки. Так Катюша просидела в полном небрежении около трех лет.

Может быть, она сама бы махнула на себя рукой, поверив в свою полную неспособность к любимому искусству, но сменилась руководительница кружка, Алла Михайловна ушла на пенсию, пришла другая, молодая и строгая.

Кружковцы стали недовольно шушукаться, к строгостям они не привыкли, баба Алла, как они ее про себя звали, поощряла и хвалила их на каждом занятии, а эта, Варвара Николаевна, смотрит и губы поджимает, ни словечка ласкового не скажет, одно слово: Баба Яга! Даже признанных фаворитов не похвалила ни разу, а Костику сказала, что способности у него есть, но если он хочет двигаться вперед, надо больше стараться.

Видимо, уходящий руководитель кружка довел свое мнение о каждом до сведения вновь пришедшего. Варвара Николаевна в первую очередь изучала работу тех учеников, которые считались лучшими, изучала придирчиво, не торопясь, поэтому до Катюши очередь дошла нескоро, она и ученицей-то не считалась, так, сидит какая-то неудачница.

Когда преподавательница взяла в руки ее работы, то сжавшаяся девочка, молилась про себя об одном, чтобы ее не выгнали из кружка без права когда-либо туда вернуться.

– Что это? – недоуменно рассматривая ее работы, произнесла Баба Яга.

Кругом зашумели, задвигались, стали охотно пояснять, что Катька Мазила рисовать не умеет, просто Алла Михайловна жалела ее и не выгоняла.

– Ты много рисуешь? – спросил строгий голос оцепеневшую в ожидании неминуемой катастрофы девочку.

– Да, я очень люблю рисовать, очень, только у меня не получается, – и она подняла умоляющий взгляд на своего предполагаемого палача.

Вокруг них откровенно веселились и хихикали остальные ученики, счастливые тем, что гроза разразилась не над ними.

– А вот это у тебя кто, волшебница?

– Да, да, волшебница, – закивала обрадованная девочка, еще никто и никогда не мог определить, что у нее там намалевано.

– Весьма оригинальная манера у тебя, Катюша, весьма! Ты далеко можешь пойти, если не изменишься в угоду вкусам других, на тебя, я думаю, будут сильно давить, держись, дорогая, настоящий художник не имеет права быть слабым, только сильным и никак иначе!

Такое неожиданное напутствие получила неудачница Катька Мазила от строгой преподавательницы, которая поддерживала ее и все последующие годы, вселяла веру в собственные силы. Она же помогла, как умела: советами, отбором рисунков, поступить в художественное училище имени Сурикова.

Катя поступила, не без сомнений и споров членов приемной комиссии, но поступила, ее приняли!

Теперь ей казалось, что дальше будет все в ее жизни легче и лучше, ох и наивная! Недолго, впрочем, эти иллюзии ее тешили, в училище были свои трудности. Не все преподаватели относились к ней с пониманием, рисунок ей все так же не давался, и педагог по этому предмету буквально издевался над ней. Чем уж она так ему не глянулась, почему вызывала такую бурю негативных эмоций, трудно сказать.

Факт тот, что испитой, довольно тихий до этого мужичонка, вдруг сделался черным демоном для Кати, демоном-гонителем. Она молча терпела его издевательства, глотала слезы, но не жаловалась. Пожаловался кто-то еще, или просто случайно директор училища зашла к ним как раз в тот момент, когда он проводил очередной сеанс публичных издевательств над учащейся первого курса Катей Мазиной.

Директор, женщина закаленная и многое повидавшая, пришла, однако в ужас, прервала жуткий «урок» и увела за собою виновного педагога. Наедине она его здорово отчитала, и предупредила, что если еще раз он проштрафится, она его тут же уволит.

Хоть зарплаты педагогов в училище оставляли желать много лучшего, она знала, что никаких других источников существования у бедняги не было. Внушение настолько на него подействовало, что мужик запил, не вышел на работу, а на четвертый день беспробудного пьянства повесился у себя в туалете на вентиляционной решетке.

Шуму в училище по поводу сего прискорбного события было много, кто обвинял директора в слишком жесткой критике, повлиявшей на несчастного, а кое-кто и Катю. Катя опять точила слезы, когда ее никто не видел, осунулась вконец, но училище не бросала. Вездесущая директриса как-то, то ли увидела ее страдания, то ли догадалась о них, зазвала Катю в свой кабинет и объяснила ей все толком. Она сказала, что человек этот так давно пил, так много хлебнул в жизни всякого, большей частью вследствие своей же пьянки, к тому же остался совершенно один, и психика его была в столь неустойчивом состоянии, что требовался сущий пустяк, чтобы произошла трагедия.

– Иногда в горах громкий возглас может вызвать страшный обвал, вот так и здесь произошло. Не надо винить себя, ты ни в чем не виновата, это могло случиться из-за чего угодно.

Хотя бы в этом плане ей стало легче жить, но оставались другие проблемы, главной из которых являлся голод. Стипендия была так мала, что прокормиться на нее даже по самым скромнейшим меркам было невозможно. Остальных кормили родители, но ее кормить было некому. Были, правда, еще два ученика, которым никто не помогал, одна девочка на их курсе, и мальчик, вернее, молодой человек курсом старше. Нужда свела их вместе, они зарабатывали где, и чем только могли, не умирать же с голоду!

По сравнению с этой проблемой, проблема скученности, шума и гама общежития, когда нельзя ни на миг остаться одной, поразмышлять о чем-нибудь, нормально отдохнуть хотя бы ночью, казалась уже и не проблемой, в какой-то мере она привыкла к ней в детдоме, но там было порядка больше, дисциплина строже. Куда хуже ею переживалась распущенность и свобода нравов, царящая в этом прибежище муз.

В детдоме она не успела развратиться, поскольку жила только в иллюзорном мире искусства, потому и убереглась, к тому же слыла дурнушкой и тихоней, никто не польстился на нее. Совсем другое дело в общежитии, где она уже не казалась со своей задорной мордочкой шаловливого бесенка некрасивой, наоборот, перешла в разряд привлекательных.