Под флагом цвета крови и свободы

– Итак, господин рулевой, капитан позволил мне решить это дело так, как я пожелаю, – очень спокойно и четко проговорила она. – Вы можете никуда не уходить, если сыграете со мной в эту игру. Один вопрос вам задам я, а другой – вы мне; так будет честно. Согласны?

– Мне нечего спрашивать у вас, – прохрипел Морган, прожигая ее исподлобья злым взглядом. Эрнеста хищно и недобро оскалила белые ровные зубы:

– Вам совсем не интересно что-то узнать обо мне? Вы удивительный человек…

– Только одно, – подтолкнув кружку в ее сторону, буркнул недовольно Морган. – То, о чем все остальные боятся спросит и скромно отводят глазки. Вы действительно считаете нормальным то, что вы тут живете, одеваетесь, как бывалый моряк, командуете матросней и каждый день трясетесь, что они вспомнят от том, что у вас под штанами и рубашкой, а? Вам настолько неохота признавать, что рано или поздно все-таки придется осесть на суше, лечь под кого-нибудь и носить в брюхе последствия этого?! Кого вы пытаетесь обмануть – нас или себя?

– Никого, мистер Морган, – все так же спокойно пожала плечами Эрнеста. – Разумеется, я не считаю свою жизнь подходящей для всех женщин этого мира, но иной я никогда не знала и едва ли узнаю впредь. Я не думала о замужестве, потому что нет смысла размышлять о том, чего все равно не будет. – Не отводя глаз, она сделала глоток из кружки и передвинула ее на прежнее место. – Мой черед.

– Я слушаю, – вздернув подбородок, просипел рулевой. Эрнеста прищурилась – не то злорадно, не то оценивающе:

– У вас когда-нибудь был роман с женщиной? Я имею в виду – с настоящей, знающей себе цену женщиной, которая не позволила бы вам поднимать на нее руку, унижать и срывать на ней свой дурной нрав… Или та ярость, что сидит в вас уже столько лет, и прежде говорила вам, что от таких людей вам следует держаться подальше – не то они так и будут давать вам урок, который вы усвоить не в состоянии? – Последние слова, звучавшие особенно резко, она произнесла вдобавок жестким, обвиняющим тоном, и Эдвард против воли ощутил желание подойти ближе, чтобы в случае чего защитить слишком бесстрашную девушку. По лицу Моргана видно было, что выпад достиг цели: первые несколько секунд он сидел, тяжело и тупо моргая со сведенными у переносицы кустистыми бровями, и, похоже, не совсем понимал сути обращенного к нему вопроса; но затем прежняя ярость вновь появилась в его черных глазах. Все еще сидя, он медленно, всем корпусом наклонился вперед, так, что дубовый стол заскрипел под его локтями – Эрнеста не шелохнулась, спокойно и с каким-то издевательским любопытством наблюдая за его перемещениями, и Дойли против воли дернулся, положив руку на рукоять сабли – слава Богу, пиратские обычаи не запрещали постоянно носить с собой клинковое оружие, не снимая даже во время принятия пищи.

– Так что же, мистер Морган? – бесстрашно спросила Эрнеста, по-прежнему твердо глядя в его разве что не полыхавшие алыми искрами зрачки. Дойли, бросив бороться с собой, подошел к ним и встал на шаг справа от девушки – не поворачивая голову, она едва ли могла его увидеть, однако сам он при необходимости сразу же мог оттолкнуть ее себе за спину и выхватить оружие. Непонятно, как, но по мгновенно коснувшейся уголков губ Морено ее вечной снисходительно-понимающей усмешке Эдвард сразу же осознал, что его маневр не остался незамеченным. За его спиной раздался звук отодвигаемого сиденья – Рэдфорд тоже встал, весомо и отчетливо лязгнув о столешницу окованными металлом ножнами шпаги, и тревожное, громкое дыхание Генри слышалось совсем рядом с ним. Остальные матросы пока что молчали, но молчание это было настороженным и отнюдь не дружелюбным.

– Фрэнки, ты лучше не дури, дружище, – негромко предостерег старого приятеля боцман Макферсон, разом протрезвевшей от повисшей в воздухе угрозы. Дойли, плюнув на свои принципы, сделал еще шаг навстречу рулевому – теперь их разделяли лишь три фута дубовой столешницы, казавшейся в тот миг не прочнее бумажного листа – вытянул левую руку вперед, крепко сжав локоть Эрнесты, а правую выразительным, отточенным годами службы в армии жестом положил на эфес сабли.

– Мистер Морган, – неожиданно тихо, но твердо произнес Генри, придерживая за запястье имевшего крайне угрожающий вид Рэдфорда. – Мистер Морган, вы сами согласились на это условие. Никто не виноват перед вами!

– Господин рулевой, мистер Фокс верно говорит, – набычившись, серьезно заметил один из матросов. Его сосед – тот самый, что препирался по поводу своих пропавших сапог – нахрабрившись, выбрался из-за стола и оказался прямо за спиной Эдварда.

– Мистер Морган, мисс Эрнеста всегда заботилась о нас, и мы любим ее, – неуступчиво, по-бычьи нагибая голову, заявил он. Рулевой угрюмо посмотрел на него, затем огляделся по сторонам, повсюду встречая серьезные и решительные лица – и, похоже, наконец-то поняв, сдался, уронил на стол тяжелые руки. Затем он снова поднял взгляд – уже на одну Эрнесту – открыл было рот, словно желая что-то сказать, но, подумав, махнул рукой, обреченно и с уже бессильной злостью внезапно подхватил со столешницы полную до краев кружку и одним махом выплеснул ее содержимое себе на голову. Среди матросов кто-то охнул от неожиданности, послышался сдавленный смешок, скорее удивленный, нежели издевательский, но Морган все равно повернул голову в том направлении, откуда он раздался – Эдвард, воспользовавшись заминкой, все-таки поймал Эрнесту за локоть, заставил встать и отвел в сторону, прикрывая собой и обнаженным лезвием собственной сабли. Рулевой оглянулся слишком поздно, уже поняв, что единственная безоружная жертва больше не находится в пределах его досягаемости. Но, казалось, у него самого уже пропало желание с кем-то спорить: смерив Эдварда, а следом за ним и остальных окружающих взглядом, в котором злоба словно была припорошена смертельной усталостью и тупым оцепенением души, он еще раз махнул рукой, проворчал себе под нос какое-то длинное ругательство, тряхнул насквозь мокрыми волосами, издававшими терпкий запах рома, и медленно удалился прочь из столовой.

Никто не останавливал его – даже Макферсон, единственный из присутствующих, на чьем лице отражалось хоть какое-то сочувствие. Капитан Рэдфорд казался несколько сбитым с толку, однако в свете событий всего вечера можно было сказать, что он испытывал скорее облегчение, нежели недовольство случившимся; те из матросов, кто раньше успел заметить это, начинали уже в голос обсуждать подробности происшествия с рулевым; со стороны капитанской скамьи послышался негромкий, но искренний смех Генри, сразу поддержанный ободрившимся Карлито. Дойли украдкой взглянул на Эрнесту: по ее непроницаемому лицу, как обычно, трудно было сказать нечто определенное о ее чувствах, однако Эдвард отчетливо видел в нем полное отсутствие ожидаемой радости, а вместо нее – напряженную и уже достигшую неких результатов работу ума. Глядя вслед Моргану, девушка в задумчивости покусывала нижнюю губу, как делала всегда, когда приходилось без инструментов и бумаги, на глаз проводить вычисления и сразу давать точный количественный ответ. В координатах, маршрутах и предсказании погоды Морено не ошибалась никогда – и что-то подсказывало Эдварду, что человеческая натура понятна ей не хуже замысловатых математических формул.

Заметив, что Дойли пристально смотрит на нее, девушка вздрогнула и наконец отвела глаза от темного дверного проема. Медленно, глубоко она вдохнула несколько раз – лицо ее при этом стало совершенно спокойным, и Эдварду сделалось слегка не по себе от этой быстрой смены обличья, словно мастерски надетой невидимой маски – затем обернулась к выжидательно уставившимся на нее матросам и чуть заметно усмехнулась:

– Ну, славный рулевой Морган предпочел отправиться на боковую, не так ли? Это означает, что… – выдержав театральную паузу, она залихватски выцепила у кого-то уже поднесенный ко рту стакан с ромом и одним махом осушила его, – …что же это означает, ребята? Что можно бросать чинно сидеть, как на светском чаепитии, и веселиться по-настоящему!

Эдвард застыл, как вкопанный, окончательно перестав понимать происходящее: Морено, с разметавшимися полураспущенными волосами, облитая ярким пламенем фонарей и густыми непроглядными тенями, неспешно-изящной поступью, невозможной, казалось, для ее хоть и по-женски небольших, но все-таки обутых в тяжелые кожаные сапоги ног, в мановение ока очутилась на столе, хлопнула в ладоши – сидевшие ближе матросы, как завороженные, скопом метнулись убирать мешавшие ей стаканы и тарелки – не уронив, не задев ничего; даже старый кряжистый стол будто был горд такой ношей, ни разу не заскрипев при этом. Эрнеста прошлась вперед-назад, красуясь, раскинула в стороны руки, завела их за голову, быстро развязав и сняв со своих блестящих черных волос праздничный малиново-красный платок, накинула на плечи, как испанскую мантилью и, подумав пару секунд, снова хлопнула несколько раз в ладоши, выстукивая какой-то затейливый мотив. Глядела она при этом на Макферсона, и тот, будучи единственным пока что обладателем музыкального инструмента, губной гармошки, которую всегда носил в кармане штанов, оживился.

– Эй, Джимми, – обратился он к доктору Халуэллу, – у тебя, помнится, где-то завалялась та писклявая скрипка?

– Раз не нравится, то на что она тебе? – мстительно отрезал судовой врач. Макферсон примирительно похлопал его по плечу:

– Ну, хватит уже, не дуйся: хоть и пискляво, зато душевно на твоей скрипке выходит. Подсоби мне, а? На одной моей старушке далеко не уедешь.

Халуэлл смилостивился: музыку он любил, как и большинство пиратов, даже не отличавшихся элементарной грамотностью. Помимо Макферсона, нашлось еще две гармоники, губная и ручная, и старый деревянный органистр, звучавший в какой угодно тональности, кроме необходимой – тем не менее, его обладатель, кок Хоу, исхитрялся извлекать из него довольно чистые звуки. Те, кого судьба обделила талантом игры, но не желанием поучаствовать во всеобщем веселье, обходились природными инструментами: хоровым пением на известные им мотивы, свистом, хлопаньем в ладоши и притоптыванием коваными сапогами в пол. Танцевать как следует после выпитого, увы, под силу было не многим – но Эдвард с удивлением видел то там, то тут, как раззадоренные товарищами смельчаки выбирались из-за стола и пускались в пляс – кто в одиночку, кто по несколько человек, но чаще – парами, чьи танцы окачивались спустя полминуты позорным падением в обнимку прямо на пол. Кто-то после этого чуть ли не на четвереньках уползал на прежнее место под дружный хохот окружающих, кто-то вставал и пытался продолжить – однако всех пираты в равной степени приветствовали одобрительными выкриками и восторженным свистом.

Во всем этом угаре Эдвард, к своему удивлению – тем более, что он не считал себя особенно сведущим в подобных вещах – усматривал в плясках полупьяных моряков некоторые сразу узнаваемые элементы: кто-то представлял итальянскую гальярду, кто-то пародировал чопорный французский менуэт или бурре, а Рыжий Айк, стянув с себя тесный жилет, к всеобщему восторгу окружающих столь мастерски исполнил бравую ирландскую джигу, что по окончании танца наливать ему поощрительный стакан отправился сам капитан Рэдфорд.

– Что, парень, не знал, как мы веселиться умеем? – бережно придерживая за плечи еле стоявшего Генри, посмеивался он. Юноша в ответ то утыкался ему лицом куда-то в шею, то поднимал сияющие глаза на Эрнесту, подбадривавшую все новых плясунов – дополняя танец каждого собственными движениями и заказывая Макферсону и остальным подходящую музыку, она благоразумно не спускалась со своих импровизированных подмостков:

– Вот уж точно, Джек! Эге, господин старпом, вас уже ноги не держат, пора отправляться спать, – отбивая в ладоши ритм новой мелодии, весело советовала она. Фокс мотал головой:

– Я не… не хочу. Вы бы все знали, как я вас люблю… всех, всех люблю, и мне очень жаль… Так жаль, что я… Если бы я раньше с вами познакомился… – в его глазах блестели слезы, человеку неподготовленного вполне способные оттолкнуть – но Рэдфорд лишь крепче обнял юношу, а Эрнеста, наклонившись, ласково потрепала того по густым черным кудрям:

– И мы все тебя тоже любим, малыш. Иди-ка отдыхать, довольно с тебя на сегодня.

– Я не хочу, – снова помотал головой Генри, хватаясь было за ее плечо – но рука его сразу же соскользнула, а сам он совсем обмяк на руках у Рэдфорда. – А вы не потанцуете со мной? У меня… не очень получается, но я думал…

Эрнеста, бегло взглянув на капитана, прижалась губами к взлохмаченной макушке юноши:

– В другой раз, малыш, а то, боюсь, ты не удержишься на такой верхотуре. Уверена, Джек не откажется показать тебе пару движений для этого случая, – она кивнула на освободившееся место перед столом. Рэдфорд кинул на нее убийственный взгляд, но Генри заулыбался:

– Мне нравится эта идея! Если только, Джек, я тебя не уроню…

– В любом случае, ты определенно будешь не первым, кто сегодня упал во время танцев, – со смехом заверила его Эрнеста, подмигивая Рэдфорду. Тот перевел дыхание и присвистнул:

– Эх, давненько же мне не приходилось этого делать! Ну, посмотрим, удастся ли нам выбраться отсюда с тем же набором пальцев на ногах, каким одарила нас природа, – обратился он к Генри, ловко и умело обхватывая того за пояс, что сразу же оказалось встречено бурным хохотом матросов. Танцевал Фокс неумело, с почти детской очаровательной неуклюжестью, вдобавок с непривычки с трудом держась на ногах от выпитого; но Рэдфорд, то ли действительно прежде знакомый с означенным искусством, то ли в силу природной ловкости, ухитрялся придавать их движению какое-то направление и форму, на взгляд Эдварда, более всего напоминавшую классический вальс, только в медленном темпе и начисто лишенный своей обычной воздушности. Однако на фоне исполняемого ранее это казалось более чем приличным танцем – и притом даже красивым; так что Эдвард не почувствовал сильного удивления, когда пираты встретили окончание этого выступления нестройными, но их экспрессией не оставлявшими сомнений в их искренности аплодисментами.

– Здорово, – искренне заметила улыбающаяся, раскрасневшаяся Морено – словно ее саму только что кружили в танце сильные мужские руки. – Не теряешь хватку, Джек! А вы почему не танцуете, мистер Дойли?

Вопрос ее оказался столь внезапен, что Эдвард сперва даже не сообразил, что тот обращен к нему.

– Мои умения в области танцев оставляют желать лучшего, – постарался нейтрально отговориться он. Морено понимающе усмехнулась:

– Неужели есть что-то, положенное вам по статусу, в чем вы недостаточно хороши? Я была о вас иного мнения, мистер Дойли, – она приглашающе обвела рукой стол, на котором все еще стояла без малейшей опаски. Эдвард усмехнулся, покачав головой:

– Он не выдержит нас обоих.

– Возможно, – пожала плечами Морено, обжигая его своим колдовским темным взглядом. – Тогда мы упадем с него вместе. Вас это пугает, мистер Дойли? – что-то было такое в ее тоне, что ударило Эдварду в голову сильнее всякого алкоголя. Он не помнил, как это произошло – но через мгновение стол жалобно скрипнул под двойной тяжестью, а его собственные руки с внезапной, никогда прежде не свойственной ему вольностью обхватили тонкое, гибкое тело девушки. Наверняка Морено не составило бы никакого труда вывернуться из его тяжеловесных объятий – но она не сделала этого и даже не отвела глаза, а Дойли, распаленный такой безнаказанностью, еще ниже наклонился к ней, шепча в самое ухо:

– Еще никто в моей жизни не смел называть меня трусом.

– Я этого не говорила, – совершенно дьявольски усмехаясь ему в лицо, отозвалась Эрнеста. Первые несколько движений вышли у них синхронно, хотя и скорее по счастливой случайности – Эдвард привычно повел, даже не задумавшись о выборе танца, а ловкая девушка, вероятно, попросту с присущей ей молниеносностью уловила основной ритм; но уже спустя пару секунд Дойли осознал, что начал искренне считавшуюся им самим слишком развязной и безмерно осуждаемую его прежними светскими знакомыми тарантеллу. И вторым, куда более поразительным открытием для него стало то, что он оказался не одинок в своем, пожалуй, все же слишком высоком для его нынешнего окружения порыве: Эрнесте, судя по всему, этот танец был неплохо знаком, а где-то через полминуты нашлась и музыка – причем начатая Макферсоном и дружно подхваченная остальными мелодия действительно отчетливо напоминала основной мотив тарантеллы.

Один раз под ними все-таки угрожающе скрипнул стол, чуть сдвинувшись к стене – когда Дойли, разойдясь, легко поднял свою партнершу в воздух: но Морено лишь звонко рассмеялась в ответ на этот протест старой мебели, а следом за ней улыбнулся и Эдвард – неожиданно искренне, без капли прежних сомнений и опасений. Так легко, спокойно и весело ему не было уже очень давно – пожалуй, с самого дня окончания офицерской школы.

А дальше – закружило, повело уже их обоих, и не на столе, а в толпе остальных пиратов, таких же пьяных и счастливых. Кого-то, совсем уже неспособного стоять и даже сидеть, уносили вниз отсыпаться, и Эдвард еще помнил, как метнулся придержать им дверь, а Эрнеста смеялась ему в плечо, и сияли счастливые и гордые глаза Рэдфорда над всем этим. Где-то вдалеке заливалась губная гармошка Макферсона, вторили ей писк скрипки Халуэлла и хриплый бас, доносившийся из органистра Хоу. А после не было уже понятно ничего – свежий ночной воздух ударил в лицо, музыка пропала, и они с Эрнестой, тяжело дыша и держась друг за друга, со смехом вывалились из трюма на верхнюю палубу.

– Вот ведь… замечательно!.. – окончательно перестав понимать происходящее и пообещав себе с утра во всем разобраться, зачем-то начал Дойли – девушка, улегшись грудью на планшир и с наслаждением переводя дух, согласно кивала, и его это пьянило больше всего, заставляя чувствовать себя счастливейшим человеком на свете. – Я думал – пираты… А вы…

– Вы и сами теперь пират, – щурила на него свои невообразимо черные глаза Морено, и Дойли кивал в ответ:

– Эт-то уж точно… А вот только… жаль, что нельзя сразу… вместе… Я же как хотел? Мундир… карьера, должность… в Лондоне, непременно в Лондоне… а сам – тут, с вами!.. И так хорошо… Ненавижу армию. Флот лучше… но в сухопутные войска с повышением переводят. Такая дрянь… а люди все равно идут ведь!..

– Везде бывает и хорошо, и плохо, мистер Дой… Дой-ли, – наставительно заметила Эрнеста, под конец фразы засмеявшись чему-то своему. Посерьезнев, все-таки закончила: – Мне мой отец так говорил. Поэтому важно всегда оставаться на своем месте.

– Сеньорита, а что, если… – заговорил вдохновленный внезапной мыслью Эдвард. – Ведь бывает же удача! Ели бы я смог вернуться… вы бы поехали со мной в Лондон?..

– В Лондон? – склонила голову набок Морено, похоже, всерьез задумавшись над его словами. – А что я там буду делать?

– Не знаю, – откровенно признался Эдвард. – Но знаете… Мы ведь с вами настолько пьяные, что все равно ничего завтра не вспомним… Так что можно начистоту.

– Ну, я-то, положим, кое-что вспомню, – гордо заявила девушка и сразу же, потеряв равновесие, почти улеглась ему на грудь. – Я и не так еще напивалась раньше…

– А… как? – поинтересовался Дойли, обнимая ее за талию. Эрнеста рассмеялась: