Мой красный дневник

Наша речка, делая за деревней широкую петлю, подходила к ней сначала с одного конца, а потом со второго. А в середине, от домов и до заросших берегов, тянулись длинные огороды. И вот в том самом месте, где мы съезжаем с шоссе, за самым крайним домом, начинался глубокий, широкий и длинный овраг, весной и летом заполняющийся речной водой. Дело в том, что рельеф в нашем районе холмистый, а деревеньки и села расползлись по нему разноцветными поясками, выстраиваясь то на вершинах, а то на пологих или крутых склонах. Наша деревенька прилепилась к одному из холмов ближе к подножию, но все-таки достаточно высоко для того, чтобы от нас было видно село на соседнем, более плоском холме. А между ними, в низине, протекала речка. Неширокая, метров пятнадцать, но с коварным, быстрым течением и холодными ключами. Она постепенно, из века в век подтачивала земную твердь, образуя заводи и овраги. Летом на одном из таких плесов мы купались, зимой – ловили рыбу. А по склонам оврага катались на санках. Горка получалась длинной и быстрой. Во времена моего детства ребятишки из крайнего дома топили в ведрах снег, а потом поливали теплой водой утрамбованный склон. Случалось, сани вылетали из извилистого оврага на речку, и тогда неосторожный катальщик на цыпочках, прислушиваясь к треску льда и отдуваясь от страха, медленно вылезал на берег обратно. Но горка получалась замечательной, словно трасса для бобслея: с поворотами, подъемами, резкими спусками и финальным насыпным сугробом. Ребята подстраховывались: проваливаться под лед не хотелось никому.

И вот мы в ночи стоим на краю темной пропасти. Снег, белый под ясным морозным небом, в овраге становился темно-серым, сливающимся единым пятном.

– Дядь Борь, самое главное, на поворотах притормаживать пятками. Иначе вылетите в сугроб. – Деловито объяснял Сережка, пристраиваясь впереди подруги. – Ну и скорость там приличная. Не боитесь? Может, фонарик дать?

В воздухе запахло провокацией.

– Ты спускайся. – Посоветовала я. – Иначе наедем на шею.

– Хо-о! – Заорал ребенок и, оттолкнувшись руками от снега, нырнул вниз.

Борис внимательно следил за несущейся и вопящей на два голоса черной точкой и брызгающим во все стороны лучиком света. И вот они, наконец, остановились.

– Как-то…Может, не надо? – Поинтересовался у меня Панкратов.

Я поставила на склон санки-лыжи. Неслись они не в пример резвее больших саней.

– Ты постой, посмотри. Это забавно. – Я уселась на фанерку и вытянула ноги вперед. – Впечатлений не меньше, чем при взгляде на труп. Зато эмоции – сплошь положительные!

– Двигайся! – Борис легонько подтолкнул меня в спину. – Рулить на этих американских горках будешь сама!

– Мам! Давай! – Закричал снизу, разгоняя тишину, ребенок.

– Еду! – Крикнула ему и почувствовала Борины коленки по бокам, и руки, крепко обхватившие мои плечи.

Резко оттолкнувшись, мы понеслись вниз. Это сверху ничего не видно, а внутри склона было намного светлее. Но скорость была такой, что я чисто интуитивно притормаживала то левой, то правой ногой. Крик замер где-то в глотке, пока я изо всех сил пыталась удержать легкие санки на трассе. Когда мы, наконец, ткнулись в сугроб, и Сережка порадовался тому, что мы доехали до конца, я поинтересовалась:

– Сын, что вы сотворили с горкой?

– А клево, да дядь Борь?

– Клево. – Задумчиво посмотрел на него запорошенный Борис. – А теперь я хочу прокатиться с тобой, Сережа. Но рулить буду я.

Накатавшись, наоравшись, замерзнув и оттаяв, мы с Борисом медленно возвращались домой. Сережка умчался вперед провожать Вероничку. Обещался недолго.

Я шла и смотрела на лунный серпик, едва пробивающийся сквозь неплотные тучки, и улыбалась. Как же здорово хоть на час вернуться в беззаботное детство, где нет дурацких взрослых масок, стен и выматывающих сердце проблем… В голове было совершенно пусто и очень хотелось спать.

– Лен, ты счастлива? – Вдруг спросил идущий сзади Борис.

– Да, здесь – да. Тут живой воздух, живая природа. Чувствуешь себя не винтиком в неизвестном механизме, а нормальным, адекватным человеком.

– Да, воздух, действительно, вкусный.

– Борь, здесь природа видит тебя, наблюдает за тобой. Разве ты не чувствуешь ее нежную усмешку?

– Я чувствую, что скоро свалюсь.

– Бо-орь! Сердце?

– Нет, – он улыбнулся моей озабоченности. – просто нормально устал. От движения, от твоего живого воздуха. Ты напоишь меня чаем?

– И даже уложу спать. Сил хватит даже рассказать на ночь сказку.

– О любви?

– Сложно рассказывать то, о чем не имеешь точного представления.

– А Сережкин отец?

– Это не любовь. Гормоны, мамины речи о том, что пора замуж… Вот и вся любовь.

Мы оставили санки прямо у крыльца, отряхнули друг друга веником и вошли в теплый дом.

– Дочка, – мама встретила меня шепотом, – папа уже заснул. Ты сама напои Борю и Сережу чаем. Боре я постелила в твоей комнате. Сережу положи к деду. Я – за печку. А сама ложись на диван. Боренька, раздевайтесь. Давайте возьму и развешу одежду. Ну все, я пошла спать. А вы пейте чай. В термосе он горячий!

Мы сидели у кухонного стола на лавочке и молча пили чай с тортиком. Ноги оттаяли и теперь горели. Щеки тоже.

– Ты такая юная… – Вдруг неожиданно заметил Борис. – Вот сейчас, глядя на тебя, ни за что не скажешь, что ты – мама взрослого ребенка.

– Просто на лице нет озабоченности, вечных мыслей «правильно-неправильно». А есть чистый снег, воздух, старый дом и тишина, от которой не хочется уезжать.

– Тяжело, наверное, принимать жизненно-важные решения не только за себя, но и за сына, за родителей?

– Мама с папой у меня самостоятельные. Они – моя опора и надежный тыл. И если что-то случается, они сначала ищут пути выхода из ситуации, и только потом устраивают разбор полетов. А Сережка… Он уже пытается что-то брать на свои плечи. Так что мне не одиноко и не тяжело. Нет, – улыбнулась я, – временами бывает, но я справляюсь.

– Где мне лечь? – Борис положил ложечку в чашку и встал. – Укатали сивку крутые горки!

Я хихикнула. Разве такого укатаешь? Первым, как ни странно, предложил идти домой Сережка…

Я встала и открыла маленькую дверку рядом с той, что вела на террасу. В комнатке горела лампочка, бросая яркий свет на искристый снег за окном. Мама постелила ему наглаженное, ослепительно-белое постельное белье. Не то что мои вечные пледы! На спинке кровати висело чистое полотенце и шерстяные носки.

– Борь, под утро трубы остывают, и бывает прохладно. Это все-таки деревня. Одеяло теплое – не замерзнешь. Но носки лучше надеть.

– Ты здесь обитаешь?

– Да, отец делал комнату для меня, чтобы приезжая в деревню, я могла отоспаться и отдохнуть. Они-то летом встают рано. А я, бывает, и до одиннадцати сплю.

– Хорошая комнатка. Не хватает только цветов на окне.

Я рассмеялась.

– Летом мама из квартиры вывозит сюда все свои цветы. Так что подоконник полностью заставлен белой и красной геранью.

– Как у Кая и Герды.

– Наверно. И так как в последнее время здесь проживает Кай, Герда просто приходит любоваться.

Я снова села к кухонному столу. На терраске хлопнула дверь, и вместе с морозным паром в дом вошел Сережка.