дрожащим теплокровным не дает.
31
Узнать мне от нее, какие были
подробности, диагнозы; еще,
пожалуй, место (где-нибудь скромнее,
чем Пашино Ваганьково), а лучше –
цилиндр блестящий: он – сосуд скудельный
и емкость праха, подержу в руках…
И ничего… И где хоть малый страх…
32
Я ждал – перезвонит, я сам звонил –
не отвечает. День, другой, неделя.
Я к ней домой пошел, я в дверь ломился –
никто не открывал; тогда проверил
почтовый ящик – там рекламы всякой
набито под завязку, щели нет,
как будто годы, месяцы никто
не отворял заржавевшую дверцу.
Отжал, открыл, бумаги перебрал –
но что это? Конверт и адрес мой,
написанный Марининой рукой.
33
И как искать, куда податься мне?
Муж? Был когда-то муж… Мне как-то Паша
рассказывал. Муж был, куда-то делся,
сбежал ли, умер – я не помню точно,
пятнадцать лет не меньше, как они
не знались, не встречались… Что там дальше?
У ней был сын. Где он? Те двести тысяч
ему предназначались – взятка, да;
или без денег – ей никто не дал –
он Родине тот год, что задолжал,
отслуживает нынче?.. Как зовут
его, не помню. Поиск – лишний труд.
34
Мариночка? Ее уже давно
не видела. Зимою, в феврале,
спешила на работу, повстречала,
она тогда в больницу собиралась,
кульки я помню, банки, запах хлорки,
бахилы, вид весь выжатый, усталый.
А после? Нет, не помню, не встречала.
А вы ей кто? Такой мужчина видный,
зашли б чайку попить. Я передам,
конечно.
35
Запечатанный конверт
мне руку жег, я торопился выйти
на белый свет – прочесть и перечесть:
какая может быть в бумаге весть,