затяжек удалась – глотаю дым,
и кашляю, и чувствую живым
себя… И на тебя смотрю уже
задумчиво…
22
Как ты бела, бледна. Прижмись ко мне
пугливым тельцем. Я знакомой плоти
изгибы повторяю – под ладонью
вот трепетное, робкое тепло,
ворочаюсь с тобою тяжело.
Ну, смерть, где твое жало, сила, а?
После любви лежишь – светла, тиха.
23
Что было – без ущерба, без прибытка
оставило тебя… нас… Мы теперь…
мы можем не бояться… Мы с тобой
одни с богатой памятью такой
на белом свете. Мы – среди наивных,
пугливых неумех дел смерти, жизни.
И что нам может угрожать? Кто враг
столь умудренным, претерпевшим так?
24
По документам – будто ничего
и не произошло: нас среди мертвых
не записали, не переписали
имущество, и, значит, можно жить
не опасаясь, а знакомых мало,
кто знал о нас, о наших таковых
последних обстоятельствах. Марина?
Звонила пару раз – я не ответил,
она – тебе. Как догадалась, а?
А говорили – очень неумна.
25
Тут поумнеешь, если все твои
разваливаются, любые планы,
распалась связь времен, и даже хуже:
все мертвые, которых убивала,
все – вот они; осталось преступленье,
вина и кара – отняты плоды;
все каторжные, смертные труды –
ничто и втуне. Вот сиди считай,
какая вероятность у событий
грядущих. Мертвецов жди бодрой прыти:
становятся небывшими дела…
Но их оценки в смысле зла?
Добра?
26
А ну как есть какие-то у ней
улики, доказательства? Конечно,
как обвинить меня в убийстве той,