подземный, и почти пробежкой путь…
Для тех, кто не смогли вдвоем уснуть.
25
Кузьминский парк. Гуляли. Нас вокруг
последние сновали, успевали
в нелепых шапках лыжники, был пруд
засижен рыбаками. Сколько лет
я не был здесь и трудно узнавал
дорожки, тропки, повороты их,
овраги, ручейки, как будто время
не только постаралось с рукотворным
мест образом: беседками, мостками,
скамейками в аллеях, – но всерьез
взялось за настоящие дела:
за землю, дерева, луга, пригорки,
за всю живую русскую природу –
ну гнуть ее, ломать,
со свету гнать.
26
Унылый путь, лоск павильонов новых,
сквозь снег трава газонов, яркий свет
искусственный, свисающий с чугунных
своих основ…
Все то, что в девяностых
по бедности кой-как еще держалось,
скрипя, старея, вызывая жалость, –
все сгинуло, как будто прорвало
плотины. Как в дурном сне узнаю
приметы места, смешанные с новым
их образом: прошлась беда, основы
безбожно искажая, дух московский,
дух русский изгоняя, – никогда
сюда наш гений места не вернется.
Куда Москва, в какую даль несется?..
27
Почти что ежедневны наши встречи
и еженощны стали. Подчинилась
покорно ты их обиходу, я
спешил к тебе, мне было чуть-чуть стыдно
тревожить так, так донимать тебя –
ты терпеливо ласки принимала,
подмахивала вовремя и в такт,
и я не знал, чтО там у нас не так.
28
И что со мной такое происходит?
От счастья, что ли, старый ошалел?
И прыгает, и скачет ретивое,
что даже страшно: что со мной такое?
Рука так нетверда, как никогда,
и тмится свет в глазах – беда, беда.