22
Кровать была скрипуча, и белье
несвежее лежало, малый запах
тепла шел от простЫнь, «шотландский» плед
откинули, приникшие друг к другу,
мы, двое бедолаг, чуть не свалили
стоявший рядом столик – это страсть
такая или нежность, неуклюжесть?
Вникал я в неухоженность твою
стыдливо, осторожно – как убогость
так может возбуждать? Все в бахроме
бретельки, чашки; ниже опускаюсь,
в застиранном и сером умиляюсь.
23
Лежишь в неверном свете,
стыдлива, холодна,
как бы одна на свете
любовь мне и жена.
Глаза – две серых бездны,
предположить куда
мне страшно, – вид болезный
меня влечет туда.
Как мрамор драгоценный,
изваянный моей
судьбой злой, сокровенной,
холмы твоих грудей.
Бела, прозрачна кожа,
хоть ребрышки считай,
ухожена, похожа
на ад мой и на рай.
Вниз – поросль золотая
укромная кудрей,
там я тебя вдыхаю –
ноздрям тесней, темней.
К ступням я прикасаюсь –
как трупа холодны –
и снова поднимаюсь,
целуя со спины,
к теснинам, дальше, выше,
к сединам, косам; бант –
жолт, красен – масти мышьи
украсил, жалкий франт.
24
Мы застеснялись оба после дела,
и я смотрел так нежно на тебя
одетую, все то воображая,
чему стал гость, хозяин. Надо было
хоть как гнать эту оторопь с себя. –
Пошли гулять. – Мы быстро собрались –
подъезд, и тротуар, и переход