Песок сквозь пальцы

Скажи это и живи дальше, по совету знакомого священника. «И пусть вас не волнует этих глупостей».

Скажи, что ты рассмотрела меня, взвесила и нашла очень легким.

И я, лёгкий и неубедительный, буду продолжать жить дальше с дыркой в сердце, а ты, красивая и умная, в платье, как на берегу Красного моря, пойдешь дальше.

Анализируешь? Прицеливаешься? Или – протяни мне руку.

Твой ход.

– Браслет…Я гладила твой браслет, когда села в кресло самолета. Я впилась в него, когда самолет набирал ход и оторвался от земли…Я скубала твой браслет и не могла принять тот факт, что каждая минута отделяет нас от друг друга. Возможно, навсегда… Я прилетела с ним в Киев и еще жила с ним и спала с ним. Но я сняла его, когда получила и прочитала твое письмо. Он лежит в тумбочке. На добрую память.

– Снова то моё письмо… Мне трудно было признаться в своей трусости, но я сделал это, когда понял, что ты значишь для меня. Трудно ли тебе простить и поверить?

Или ты не умеешь прощать? Только анализировать и выносить приговор? Я не верю в это. Рискну сказать, что я знаю другую Богомилу, ту которая не боится довериться.

Ты очень нужна мне. И если я нужен тебе – есть смысл во всем этом разговоре.

Я нужен тебе, Богомила?

Скажи мне «да»?

Спасибо за это молчание. Если захочешь, возьмешь с тумбочки браслет и наденешь его. Только ты будешь знать, что это значит.

Спокойной ночи, Богомила. Я буду ждать твоего «да» или «нет».

Через час

Не могу уснуть. Вишу, как космонавт в невесомости. Ты не спишь? Я написал тебе письмо, проверь почту?

Письмо Богомиле

Здравствуй, экзистенциальная девочка Богомила!

Я все чаще задумываюсь об этом, о природе наших с тобой отношений, которые длятся и длятся вопреки законам курортного жанра. За пять тысяч километров мы тянемся друг ко другу, рвем сердца, обнимаем, целуем, мучаем, бьем… Кто-то сказал истину, которая стала уже банальной, что мы все друг другу и палачи, и жертвы. Я смотрю на нас и вижу, как же этот кто-то, черт побери, был прав.

Помнишь Мавринск? Я ехал из Энска домой, через пол-Сибири, возвращаясь из Израиля, отрываясь от тебя, отрываясь и понимая – всё, влип, не оторвать. Я ехал на машине и остановился переночевать в этом маленьком городишке, в гостинице, которая и названия-то не имела, просто называлась: «Гостиница». Я позвонил тебе оттуда, усталый, с красными от бесконечной дороги глазами, позвонил, упав на кровать, и я был так рад слышать твой голос, твои интонации, я ловил твой голос, как музыку, заставляя себя вдаваться в смысл твоих слов. И там, тогда, ты отхлестала меня своим письмом, ты сказала: «Прочитай его, если тебе важно, что я думаю о том, что ты прислал мне из самолета», а мне, конечно, это было важно, и я прочитал, и ты еще и еще раз побила меня головой об стену, об которую я и сам себя уже замучился бить.

Не важно, что я написал тебе. Не важно вскрывать смыслы всех этих идиотских слов и предложений. Еще в Энске, раскаиваясь в написанном, я говорил тебе, что все это было только ширмой. Я хотел расстаться с тобой, то письмо – следствие моего желания поставить точку. Но я не смог, и это, наверное, самое главное. Не смог. И сейчас не могу. Нет, не так – сейчас не хочу и не могу.

Там, в Мавринске, я читал твой ответ, твой безжалостный анализ меня, и готов был развернуть машину и начать двигаться в сторону Киева. Я тогда написал тебе, помнишь? А потом мы снова смогли найти в себе силы, чтобы поговорить, той же ночью, в том же Мавринске, в той же дешевой гостинице, где кроме меня никого не было. Мы говорили, потом писали, все никак не могли расстаться, и там, тогда, мы снова смогли обнять друг друга, смогли сбежать из камеры пыток, где мучили друг друга только что, в спальню, где были только ты и я.

Наверное, секс – не все, что нужно людям, но тогда, там, нам с тобой он был нужен, нужен, как кислород в упавшей на дно подводной лодке, и мы смогли повторить нашу близость, смогли свернуть пространство. Я чувствовал твои губы, твои плечи, твою грудь, я ощущал себя внутри тебя, и ты отвечала мне, ты тоже чувствовала меня.

Там, тогда, в Мавринске, я понял, что нет запретов для тех, кто любит и тянется друг ко другу. Для тех, кого разрывают границы и километры. Они сшивают друг друга друг с другом буковками на экране, они добиваются того, чего лишены, потому что верят.

Я знаю, невозможно утолить жажду на расстоянии. Но можно, хотя бы, попробовать.

Я знаю, невозможно удержать наши отношения, находясь так далеко друг от друга. Но я все пишу и пишу тебе, и не могу не писать.

Я думал, что мы расстанемся, сохранив в памяти приятные воспоминания о хорошо проведенном времени, но я ошибался. Я сделал тебя частью себя, еще там, в Израиле, впустил тебя, а ты впустила меня.

Остается – или выгнать друг друга, или шагнуть навстречу. Ударить или отдать. Поверить или разувериться. Сказать «люблю» или возненавидеть. Боюсь, у нас с тобой нет иного выбора…

Твой Механiк

Разговор в вайбере, утро следующего дня, 9 часов

– Доброго ранку, Богомила! У нас уже утро, надеюсь, что я не разбужу тебя сейчас. Пережил эту ночь. Перележал ее, глядя в потолок. Ничего не изменилось. Мой вопрос остался в силе. И я жду твоего ответа.

А пока уехал на велосипеде. Гоняться за призраком Богомилы.

Через три часа

– Доброе утро, Саша!

Ты, Саша, хочешь, чтобы я ответила да или нет, ничего не анализируя. Вот так просто по-детски, приняла тебя таким, каким ты хочешь казаться для меня сейчас? Когда нас разделяют пять тысяч км? Предположим, я скажу «да» и расстояние сократиться до маленькой комнатки в Киеве. Ну, предположим. Пофантазируем. И что дальше? Что мы будем делать? Как будем жить, зная, что мы не выполнили главную нашу миссию в жизни? Мы ответственны за тех, кого приручили? Или это красивые слова и на практике ничего не значат? А главное в жизни – идти по пути страсти? Страсти.... Тебя не любовь захватила в плен, а страсть. Ты жаждешь меня, как глотка воды в пустыне. И я могу напоить, но когда утолится жажда, что останется? Чувство насыщения, конечно. Ты любишь меня? Возможно так. Но меня ли, Саша? Я думаю только ту часть меня, которая тебя восхитила. Как ты правильно написал, ту Богомилу, которую увидел в Израиле. А другую меня ты хочешь узнать? Напиши мне. Но только мне, и никаких публичных «ширм». Слова – это ширма, ты сказал. Напиши так, что я увидела тебя. Любовь – это когда отдаешь душу. Напиши мне что такое любовь в твоём понимании… Напиши мне, почему ты сделал выбор стать священником. В тот год, когда ты начал служить, я только пришла в церковь и осталась в ней по сей день. Обстоятельства менялись, и я адаптировалась под них. Я знаю почему и зачем я в этой церкви застряла, но совершенно не знаю зачем это сделал ты? Пока я не узнаю это, я не смогу легко и просто ответить да или нет. Пока у тебя не появиться желание быть откровенным со мной, быть понятым мной – я помолчу лучше. Что было в Израиле, то было в Израиле.

– Хорошо, Богомила. Я напишу. Может, немного позже напишу о себе, хотя я и так все время пишу о себе. Но хочешь, я напишу тебе о тебе? Какой я увидел тебя? Не только там, в Израиле, но и сейчас?

– Не знаю. Мне стало сложно с тобой общаться. Ты не хочешь говорить со мной. Ты привык так, чтобы тебя слушали.

– А ты рискни?

– Ты не стремишься объясниться, ты не думаешь даже быть понятым. Тебе достаточно, чтобы тебя услышали и поверили. В идеале сразу. Саша, а насколько глубоко ты сам веришь во все, что пишешь, делаешь и говоришь?

– Я хочу говорить с тобой. Но кто ты? Ты хочешь знать меня, ты даже пыталась залезть внутрь меня пару раз и вывернуть наизнанку. Я тоже хочу знать тебя. И рассказать тебе о тебе хочу.

– Ты не любишь, когда я анализирую твою тексты. Еще когда их дописываю… Как ты узнаешь меня?

– Что-то ведь я уже увидел. И я хочу спросить тебя, так ли это. Попробуем?

За неделю до Страстной недели, Абалаков, Сибирь / Киев

Письмо Александра

Тема: ЗЕРКАЛО (попытка сказать о тебе)

Есть люди, на которых все написано. Ты смотришь на него и видишь, что, откуда и почему. С такими людьми очень удобно, но, когда ты их прочитываешь до конца, становится скучно. Предсказуемость – и никакой загадки.

Есть люди прозрачные настолько, что их самих не видно. Они – как стекло, сквозь которое ты сморишь на мир. Иногда это стекло окрашено в разные цвета, тогда и мир преображается. Иногда это стекло приближает, тогда берегись солнечных лучей и эффекта линзы, можно сгореть. Иногда – отдаляет, и ты видишь близкое далеким, а большое – маленьким.

А ты – зеркало. Ты отражаешь того, кто рискнул заглянуть внутрь тебя, отражаешь безжалостно и точно.

Однажды, в один вечер, у одного маленького бассейна, где мы пили вино, я понял это. Ты отразила меня так, что я шарахнулся от самого себя, испугался того, что увидел, испугался правды – за всеми моими словами, которые ты отразила, прятался человек, боящийся любви. Почему я завис в те последние дни и не дал себе смелости всмотреться в себя через тебя? Не знаю. Может, виной тому тоска расставания, может – страх правды. А может, нежелание поменять тебя ту, что я встретил на ту, что приоткрылась мне в тот вечер.

И то письмо, что я написал в самолете, я писал, чтобы отгородиться от правды, увиденной мной в тебе, правды, которая звучит однозначно и без всяких иных смыслов: «кого любят, того не отпускают, держат за руку».

Как только я воздвиг тот заборчик из слов, пошлых и трусливых, я полетел в бездну, откуда выйти назад я могу только с твоей помощью. Но ты – зеркало, ты отражаешь и отражаешь мою протянутую руку, и я ищу и ищу, за что бы ухватиться.