Песок сквозь пальцы

Она улеглась на живот, повернула голову к нему, улыбнулась, гася весь ад в его душе. Он ковырнул песок, вытащил плоский камень, сказал: «У нас в Сибири у некоторых народов есть обычай – в культовых местах строить из камушков домики для духов. Чем больше камушков ты смог положить, тем лучше дом. Хочу сложить домик на тебе, можно?» Она кивнула, он положил первый камушек, откопал и уложил, второй, третий… На седьмом пирамидка закачалась и рухнула. Богомила вздохнула: «Давай я развернусь вот так» – и легла на спину, развернув в нему плечо. – Строй тут?» Он выложил три камня в основании в ложбинке, стал складывать пирамидку: девять, десять, двенадцать… На тринадцатом все закачалось, и он снял камень сверху: «Готово! Двенадцать – сакральное число. Только не смейся и не дыши глубоко. Пусть домик заселит мой дух». И он, наклонившись, дунул на пирамидку.

«И шо это вы тут строите?» – конечно, Регина. Он бросил взгляд на арафатку – не заметит? Хотя, вон они плавки, сохнут на гвоздике веранды. Но Регина ничего, кажется, не заметила, она была увлечена поездкой: «Ребята! Вы пропустили такую красоту! Старая Яффа ничуть не хуже Иерусалима, скажу я вам!» – «Так вот, мы сейчас и погуляем, да Сашко? – Богомила левой рукой сняла с себя пирамидку из камней, протянула ему: Держи! Там твой дух» – «Чего? Какой дух?» – Регина ничего не понимала. Он махнул рукой: «Так. Играем» – «Играете, значит? – она сощурилась на Богомилу. – Доиграетесь…» – «А и доиграемся, и шо?» – Богомила крутнулась на песке, опасно махнув арафаткой-юбкой. Он примирительно поднял руки: «Все, мы уходим!»

Они гуляли по набережной, оставив велосипеды на пляже. Он натянул новую футболку и шорты, она была в своем «том самом» платье. «Ты совсем не походная» – сказал он, рассматривая ее, она отмахнулась: «Да и ты, если драные кроссовки твои сменить на сланцы, просто бич бой». – «Ну вот, давай смешаемся с толпой и затеряемся в ней!» Толпа лениво текла мимо сувенирных лавочек, откуда она его оттаскивала («Ну що ти там шукаеш? Це ж все дешевка i вульгарщина!»), мимо корабликов с сетями, мимо которых они утром проскочили. Она заскакивала на узкие трапики, словно танцуя, он придерживал ее за руку, когда она спрыгивала оттуда на высокие бордюры, а потом – на мостовую, они мчались по кромке цветочных клумб, и она вдыхала их аромат («Сашко, це ж просто чарiвний запах! Сфотографуй мене в цих квiточках?»), а потом тянула его за руку, дальше, дальше, от пляжа, от мыслей о расставании, от Алексея и Регины…

В большом полукруглом ангаре была какая-то выставка-продажа. Они зашли, и он замер, отпустив ее руку. Прямо на него смотрела пустыня. Та самая, из его сна. Даже не смотрела, безмолвно кричала. Пустыня была в глазах человека, стоящего на коленях, то, что было вокруг, лишь дополняло этот крик одиночества. Он судорожно вздохнул, медленно подошел к картине, как к зеркалу, протянул руку… Картина не ответила, и его отпустило, он даже заозирался – не пялится ли кто на него? И заметил, что Богомила пропала. Кругом была уйма народу, а ее – не было. Он бросил взгляд на картину, почти с ненавистью, расталкивая народ, пошел вперед, от экспоната к экспонату, даже не глядя на них, от картины к картине, выискивая ее цветастое платьишко, и в нем закипала уже паника, когда он увидел ее фигуру, замершую у какой-то картины, подошел к ней, положил на плечи ладони… Она, не оборачиваясь, сказала, немного глуховато: «Потерял, Сашко?» Он выдохнул: «Нашел…» Она прижалась к нему спиной, махнула на картину: «Мазня… а цепляет, да?» Он всмотрелся: море, обрыв, человек на краю. То ли смотрит вниз, то ли хочет прыгнуть в волны. За спиной у человека что-то белое. Рюкзак? Или… крылья? Она откинула голову назад, к нему на плечо, сказала: «Зачем прыгать с обрыва, если есть крылья?» – и, помолчав, добавила совсем тихо, – не теряй меня, Сашко. Не отпускай. Кого любят, того не отпускают, держат за руку». Его руки на ее плечах инстинктивно сжались, он сдавленно просипел: «Да, Богомила…»

Они вышли в солнце и ветер, дувший с моря, она снова потянула его вдоль берега, мимо какой-то церкви, мастерской, где стучали молотками, мимо рыбного ресторанчика. Их пальцы переплелись, она наклонилась к его уху: «Эй, механик, а ты заметил, что я так и не надела трусики?» Он вспыхнул, остановившись у берегового ограждения, обнял ее, провел рукой по спине: «Девушка, да вы с ума сошли!» – «Хочешь меня? Прямо здесь?» Он залепил ей губы поцелуем, их обходили, народ смеялся, болтал, никто, кажется, не обращал на них внимания. Она уперлась ладонями ему в грудь: «Пошутила я, эй! Доживем до вечера!» и снова потянула его за руку, дальше, дальше…

…Он уговорил ее зайти в это кафе, вернее, под навес, где стояли столики, выбегавшие прямо на площадь. Уже хотелось есть, и они, сев за столик, сразу же обрели русскоговорящего официанта и меню на русском же языке. Он взял мяса с каким-то экзотическим картофелем, она заказала бараньи ребрышки, и их тут же завалили дюжиной тарелочек с разными салатами и закусками. «Пить?» Он вопросительно взглянул на нее: «Вина?» – «К этому? Та ты шо? Давай водки!» Заказали сотку «Абсолюта», который тут же и доставили, разлили из запотевшей пузатой бутылки. Они подняли рюмки, взглянули друг на друга. В ее глазах в крапинку прыгали бесенята, он почувствовал, как ее нога под столом трогает его ногу, забирается все выше… «Богомила, погоди, мы же пьем водку, а это дело серьезное! Ну, за что?» – «Ну як жеж за что? За нас, Александр Иванович! Вот же мы, тут, за нас и пьем!» Они чокнулись, он опрокинул рюмку, она отпила, поставила. Принесли заказ, он взглянул на нее: «Молитва?» Она улыбнулась: «Давай…»

Возвращались обратно сытые и немного пьяные. Она смеялась, снова тащила его вперед, бегала по высокому ограждению босиком, и ветер трепал подол ее платья. Он придерживал его, а она хлопала его по ладони и ускользала вперед танцующей походкой, легкая, стремительная, как ртуть, и ему только и оставалось, что догонять ее.

«Кого любят, того не отпускают. Не теряй меня, Сашко…»

На пляже они обнаружили Фарковских. Они приехали из своего отеля, держались несколько отчужденно, были без велосипедов: «Ну… вы же захватите нашу коробку и чехол?» – «Захватим. Куда мы денемся? Вы тогда тут за вещами присмотрите…» – несколько мрачно отозвался Алексей. Стали собираться.

«Ой, ребята, а у меня, кажется, прокол!» – Богомила растерянно крутнула колесо. – «Когда это успелось?» Леонид отозвался сразу: «Давай колесо! Сейчас заклеим». Минут через двадцать выехали.

Миша ждал их, отдал коробки и чехлы, пока они их выносили, сделал кофе, спустился к ним. «Традиция?» – улыбнулась Регина. «А то ж!» – лениво осклабился Миша. Поболтали о разном. Миша поцокал языком на их выносливость, сказал, что он до Эйлата лучше скатается автобусом, чем вот так, две недели маяться, Регина убеждала его в пользе велотуризма.

Пока крепили коробки, Богомила нашла в кустах здоровенный апельсин, кинула ему: «Лови!» Он поймал, вспомнил, как их на дороге угостили парой вкуснейших мандаринов, просто машина тормознула, водила высунулся из окошка с фруктами: «Плиз!» «Богомила, ты срываешь аплодисменты у усталых водителей, – сказал он тогда. – Боюсь, как бы они не предложили тебе ночлег». Она тогда так же кинула ему один оранжевый мячик: «Лови, механик!»

Обратно на пляж ехали осторожнее – машин прибавилось, а их габариты выросли. По пути купили бутылку вина – «Напоследок надо», – сказала Регина. Подрулили к пляжу уже в сумерках, занесли велосипеды в уже привычное место – в угол пляжа, у каменной стены. Он помог поставить палатку Алексею, потом раскинул Богомилин домик, метрах в пяти. Пока варился ужин – плотная гречка с тушенкой – на пляж подъехала Лена, общая знакомая Алексея и Регины, из одного с ними города. Она прилетела сюда тем же рейсом и зависла у знакомых в поисках работы. За рассказами Лены, как она устроилась и как тут живет, поужинали, потом разлили вино.

Богомила демонстративно зевнула и пошла в палатку: «Вы как хотите, а я – спать!» Он еще немного посидел, извинился и тоже пошел. Принял чертовски холодный и оттого неприятный душ, глянул на себя в зеркало в умывалке, хмыкнул: «…Вы знаете кто этот мощный старик?..» Незнакомец в отражении повторил гримасу.

Трое у котелка продолжали свои разговоры, вечер был теплый и вино, похоже, шло хорошо, и он, не заглядывая на их огонек, нырнул в палатку. Она сразу протянула к нему руки, обвила, зашептала: «Шо ж ты долго так ходишь, Сашко! Я уже заждалась вся!» Он разделся, нырнул под спальник, в жар ее тела, в поцелуи и движение рук, в ее электрическую дугу, в дыхание, которого им не хватало на двоих, в ее шепот на выдохе: «Сашко… Сашко…» и в засыпание в обнимку, под говор Регины о ценах на мясо и рокот волн Средиземного моря, последнего их моря вдвоем…

… И рано утром, когда рассвет наполнил зеленым светом их пространство и когда свежесть пробралась под их спальный мешок и разбудила их, как обычно, за полчаса до шести, они снова сошлись в свой последний танец на песке, уже под храп соседей, уже почти не заботясь о тишине, отчаянно, как в последний раз в жизни, извлекая друг из друга то, что могло заглушить ярко пульсирующую под сигнал тревоги красную цифру «ноль» …

День шестнадцатый: Яффа – аэропорт Бен-Гурион, дистанция 28 км. Самолет Тель-Авив – Москва

Холодный душ в полседьмого утра бодрил и заставлял двигаться. Море тоже двигалось, словно старалось дотянуться до них своими белыми лапами-волнами. Он, подходя к палатке, увидел, как Богомила босиком бродит среди этих пенящихся волн, как укротительница среди диковинных зверей, но не стал окликать ее, почувствовал, что она отошла к воде, чтобы побыть там одна. Стал собирать вещи, паковать рюкзак. Алексей возился с «керогазом», варил завтрак. Регина тоже паковала сумку.

Удивительно, как быстро они собрались. Даже Богомила, подошедшая к завтраку, все скидала в свои сумки чуть ли не за пять минут. Достали чашки, сели у котелка. Он чувствовал, что молчание затягивается, наливается, как капля на кончике крана, встал, отошел к своим вещам, достал кремень, что носил с собой во все походы, «вечную спичку», подошел к Алексею, протянул: «Держи. На память. Будешь зажигать свою горелку, если кончится газ в зажигалке». Алексей отложил ложку, взял кремень с пристегнутой к нему железкой, чиркнул, полетели искры. «Ух ты!» Он обрадовался, как ребенок, заулыбался, протянул руку, пожал: «Благодарю! У меня такого не было». – «Ну ка, дай-ка, Леша, мне посмотреть!» – Регина протянула руку, Алексей нехотя отдал ей кремень. Богомила коротко взглянула, чуть заметно улыбнулась. «А почему, собственно, как ребенок? – подумал он про Алексея. – Ребенок и есть. С велосипедом вместо девушки, как подметила Богомила в одном из их разговоров. Вот, еще одна игрушка появилась…»

Богомила забрала его посуду, понесла мыть, он сел на песок у велосипеда, скрутил в жгут свою арафатку, снял с руки веревочный браслет – нехитрые его отличительные черты в этом походе, черты Александра Иваныча, механика по должности. Когда она подошла, он забрал посуду и протянул ей эти вещи: «Богомила, это тебе…» Она вскинула брови: «Вот так?» Он кивнул, не глядя на нее: «Так…» – «Спасибо, Александр Иваныч! Особенно за арафатку, многое она в этой поездке повидала. Не жалко?» – «Нет, – мотнул он головой. – Все мы что-то повидали в этой поездке. Что теперь с этим делать, не понятно» – «Та не перемайтеся, Александр Иваныч! Дома и стены лечат, – она закатила глаза мечтательно: Божечки! Как же я хочу домой, к своей кроватке, к душу, к кофе по утрам…» Он сглотнул комок, взглянул на нее, придал улыбке иронию: «Как мало надо для счастья!» – «Много, Сашко! – она защелкнула браслет на руке, привязала арафатку на сумку. – Потому мы и возвращаемся всегда из наших путешествий домой». Он кивнул, подумав в ответ: «Только иногда возвращаться совсем не хочется…»

Стартовали как-то вразброс – Богомила покатила велосипед к подъему, там, где они спускались, Алексей сказал: «Я буду слева подниматься» и ушел в другую сторону, за ним потянулась Регина. «Эй, я за Богомилой пойду, предупрежу ее», – он покатил вслед исчезнувшей уже фигурке, догнал ее наверху, крикнул: «Жди!», она остановилась. Он отдышался, махнул рукой влево, они пошли, высматривая желто-голубую и красную фигуры. «Вон? Нет, не они. Давай вокруг холма?» – «Давай!» Крутнулись вокруг холма – никого. Проехались по набережной, где гуляли вчера, огибая редких бегунов… «Сашко, шо ж це таке? – Богомила начала нервничать. –Де ж воны?» Он тоже озирался, но ничего знакомого не примечал. «Поехали обратно», – наконец решил он. Они поехали, вернулись к левому подъему с пляжа, откуда должен был выйти Алексей и откуда была видна терраса с их туалетом и душем. Терраса была пуста. «Давай еще кружок вокруг холма? – предложил он. – Может, они ждут с той стороны?» Поехали молча, слышен был только скрип педалей. Навстречу шла маленькая стайка велосипедистов, Богомила махнула рукой, они остановились. «Excuse me, please, you did not see two bicyclists with oversized cargo, that's the way I have …» – Богомила отчаянно похлопала по коробке, притороченной сзади. Велосипедисты дружно покачали касками, пожали плечами, мол, нет, не видели… «Сашко! – она испуганно заглянула ему в глаза. – Нам надо искать дорогу в аэропорт. Самим.» – «Нет, Богомила, – он взял ее за плечо, слегка встряхнул. – Они не поедут без нас. Вернемся снова к началу. Подождем. Время есть». Она закусила губу, кивнула согласно. Они снова вырулили к набережной с другой стороны холма, к месту, откуда открывалась терраса, встали, отчаянно крутя головами. «Да вон же Алексей!» – она махнула рукой. Он всмотрелся, и вправду, почти у вершины злосчастного холма, покрытого сетью асфальтовых дорожек, торчала «жевто-блакитная» долговязая фигура.

Сказать, что Алексей был зол, значит, не сказать ничего. Он был взбешен, может, потому что впервые за поход испугался. Богомила сунулась было с извинениями, но он опередил, видя настроение Алексея, встал между ними и выслушал все, что можно уложить в полминуты праведного гнева. Кивнул покорно, еще раз сказал: «Прости… Это наша вина, мы все поняли. Поедем?»

Немного в стороне нарезала круги на своем красном «Тошике» Регина. Когда они подъехали, она только молча окинула их взглядом, пристроилась за Алексеем и они пошли привычной цепочкой, поглядывая на торчащие с боков коробки.

Вышли за город, встали на обочине. «Пять минут отдых», – сухо объявил Алексей и исчез в придорожных кустах. Он положил велосипед, подошел к угрюмой Богомиле, обнял ее за плечи… «Эй, ну ка хорош хандрить! Все хорошо ведь?» – «Чего хорошего? – Богомила начала заводиться. – Он же виноват по сути, разве нет? Никого не организовал на выезд, не объяснил толком, где встречаемся, а теперь на нас спустил всех собак!» Он улыбнулся: «Ты права. Но сейчас важно не это, понимаешь?» Она вздохнула, кивнула: «Да. Но с каким удовольствием я больше с ними не увижусь!» Он хмыкнул: «Забавно сформулировала. Да, скоро, Богомила. Скоро мы все будем дома». От этих слов кольнуло где-то в области сердца, замигал в голове уже бесполезный красный «ноль».

…В аэропорт въехали за три часа до их отправки. Его, московский рейс, на два часа позже. «Успею их проводить», – подумал он, ставя велосипед на широкой подъездной дорожке второго этажа, у ограды. Глянул вниз – железнодорожное полотно, видимо пути для электрички. Алексей подогнал тележки под багаж, и они принялись разбирать велосипеды.

Подъехали автономные Фарковские, поздоровались, присоединись к неспешной разборке и упаковке.

Он помогал деловито суетящейся Богомиле – раскрутил педали, повернул руль, снял переднее колесо и притянул его хомутами. Богомила в это время склеила коробку скотчем, начала укрывать трущиеся детали поролоновыми прокладками. Он взялся за свой велосипед.

Когда все было готово, Богомила подошла к нему, опершемуся на ограду и смотрящему вниз, на пути, положила руки на плечи. «Я ничего тебе не оставила на память…» Он повернулся: «Ты? Ты так считаешь?» Она смешалась: «Я имела в виду что-то материальное. Как твоя арафатка». Он сглотнул комок, перевел взгляд на пути: «Мне не надо ничего. Все, что здесь есть мое, оно помнит тебя – одежда, посуда, велосипед. Этот рюкзак, – он хлопнул по велорюкзаку, обретшему лямки и устало прислонившемуся к чехлу с велосипедом. – Все уже пошли в здание. Поехали?» Они взялись за тележки, покатили их внутрь.

Регистрация еще не началась, они составили коробки у стены, расселись по диванчикам, не в пример более уютным, чем на автовокзале в Эйлате (Когда это было? Всего лишь чуть больше суток назад?). Он нашел в себе силы взять ее за руку, отвести в сторону, обнять. Внутри у него как будто все сгустилось в один тяжелый ком, мешавший дышать, говорить, думать. Он заглянул ей в глаза. Там, в зелено-синих крапинках тоже была маета и тоска.

«Богомила…» – «Что, Сашко? Опять играешь в имена?» – «Нет, Богомила, не до игр. Я не знаю, как тебе сказать это… Я не хочу с тобой расставаться» – «Я тоже, Сашко. Но мы же ничего не можем изменить». Он опустил глаза. Сжал ее руку. Сказал, переведя дыхание: «А что мы можем?» – «Можем встретиться еще, если захотим. Я могу приехать, если ты что-то организуешь у себя. Или ты» – «Или я… – прошептал он, обнимая ее, не давая увидеть ей своих слез. – Тогда – до встречи?» – «До встречи, Александр Иваныч, механик… – она, не глядя, коснулась ладонью его щеки, вытерла мокрую полоску. – Не хватило нам еще недели, чтобы напиться друг другом. Но глядишь, еще наверстаем, не переймайся…» Он взял ее лицо в ладони, долго посмотрел. «Ты никогда не плачешь?» Она мотнула головой, коса ударила его по руке: «Нет, Сашко. Я свое отплакала» – «Ты сильная…» Она вздохнула: «Иногда от этого устаешь. Хочется почувствовать себя слабой. Тут, в этом походе я смогла немного опереться на тебя. Не представляю, как бы я… одна…» – «Ты не одна». – «Я не одна… Пойдем? А то нас потеряют». – «Давай постоим так еще немного?» – «Давай…» Он впитывал тепло ее тела, все ее изгибы, что прижимались сейчас к нему, трогал губами завиток волос на шее, страшась даже представить, что с ним будет, если он найдет сейчас ее губы, тронет пальцами ее лицо, которое помнили пальцы до мелочей. Потом резко оторвался, взял за руку: «Ты сказала вчера, помнишь? – кого любят, того не отпускают…» – «Тсс… – она приложила ладошку к его губам. – Не увлекайся, Сашко…» Он снял ладонь другой рукой, стиснул: «Я не хочу отпускать тебя, Богомила…»

…Он проводил их до очереди на киевский рейс, махнул рукой Регине и Татьяне, пожал руки Леониду и Алексею, поднял глаза на Богомилу – она грустно улыбалась – и тут же отвел, побоялся, что не сдержится, махнул рукой, побрел к своим вещам. Нашел на табло свой рейс, удивился, что так рано загорелся указатель, потянул тележку с чехлом и рюкзаком к регистрации. Сдавать габаритный багаж его отправили к какому-то лифту, там он уткнулся в спину Леонида, увидел всю их компанию – пограничники прозванивали коробки, которые пришлось вскрыть, потрошили коробку Алексея, доставали велосипед у Богомилы, которая растерянно помогала снимать хомуты, что он затягивал у входа полтора часа назад. Он подошел, кивнул Богомиле: «Я помогу, пусть смотрят…» Ее велосипед удостоился детального осмотра, после чего был милостиво возвращен, и он взялся за укладку снова. Фарковские и Регина просто показали открытые коробки и им махнули рукой – закрывайте и грузите в лифт. А вот велосипед Алексея унесли куда-то. «Будут просвечивать на рентгеновском аппарате, – угрюмо отозвался Алексей. – Може я там в раме везу взрывчатку или наркотики». – «Успеваете?» – спросил он, запаковывая Богомилину коробку. Алексей кивнул, взглянув на часы: «Трошки есть время».

Его велосипед тоже пропустили, почти не глядя, и он, подхватив рюкзак, поспешил вслед за группой, шедшей к паспортному контролю. Здесь, на рамке досмотра, их заставили вывернуть все карманы, а Богомилу и Алексея увели куда-то, куда – он так и не понял. За рамкой, собравшись, он, Регина и Фарковские уселись ждать уведенных. Он молчал, Фарковские общались друг с другом, а Регина что-то все время говорила ему, он отвечал невпопад, поглядывая на коридор, откуда должна была прийти Богомила. Наконец, он не выдержал, подошел к сотруднице, пожилой сухопарой бабуле в форме. Та на ломаном русском объяснила, что их друзей увели на детальный досмотр, не надо волноваться, молодой человек (он усмехнулся), лучше идите, проходите паспортный контроль и следуйте в зону вылета, там встретитесь. Регина потянула его: «Пойдем, там подождем, правда, чего мы здесь торчим, как волоски на лысине».

Зона вылета представляла из себя огромный круглый зал с кучей магазинов «дьюти-фри» и с коридорами-выходами в обозначенные гейты. Их посадка уже заканчивалась, рейс на Киев на табло мигал. «Сашко, ты тут постоишь? Подождешь наших? А я сбегаю по магазинам, добро?» – Регина была сама любезность. Он молча кивнул, напряженно вглядываясь в ручеек людей, входящих в круглый зал. Регина убежала, он прислонился к стене, снова глянул на часы – вылет уже через полчаса, с ума сойти! Протикало еще пятнадцать минут, прибежала Регина с потяжелевшим рюкзачком: «Ну шо? Не было? – округлила глаза. – Та вон же Лешек! И Богомилка там! Бегут». – «Где, где?!» Он всмотрелся в толпу, увидел бегущих. Впереди, в форме спешил сотрудник аэропорта, проскочили мимо них, махнули – давайте за нами! Они с Региной поспешили в один из коридоров. «А Фарковские?» – запоздало соображая, крикнул он ей в спину. – «Они ушли сразу на посадку!» – не оборачиваясь сказала Регина, лавируя красным рюкзачком.

У выхода их ждали, призывно махали рукой: «Сюда, сюда!» Он догнал Богомилу, развернул ее, обнял. Хотел сказать что-то, не смог. Она быстро поцеловала его в губы, заглянула в глаза: «Сашко, до встречи!», и ушла, скользнув рукой по его руке. «Ви? Идете на посадка в Киев?» Он сначала не понял, что это к нему обращается сотрудник на выходе, потом замотал головой, развернулся, вскинул рюкзак, побрел обратно, к круглому залу. Слова сотрудника, зависнув в его голове, бились эхом: «…На посадка? В Киев?» «Да, черт побери! – думал он. – Именно этого мне хочется сейчас больше всего – быть с ней, лететь с ней, держать ее за руку…»

Он побродил по магазинчикам, выудил остатки шекелей и баксов, купил израильского вина, потом взял еще водки, загрузил упакованные бутылки в рюкзак, лямки которого опасно затрещали. «Они уже летят, – думал он, стоя у табло. – Они уже летят. И ее ждет дом. И работа. И Семен. И этот бесконечный круг будет продолжаться… Сколько? Еще лет десять? Пятнадцать?» Он закрыл глаза, сосчитал до ста, заставил себя подумать о своем. Его ждет семья. Ждет приход Все, как всегда. Тот же, что и у Богомилы круг… В чем разница?

Он открыл глаза. На табло горела буква гейта напротив его рейса.

…Он занял свое место, с краю, у прохода. Мимо него пролетела стайка школьников, класс девятый, видимо организованная поездка завершилась. Через проход уселись две девочки, одна встала возле него, тронула за плечо: «Простите… Вы не могли бы сесть на мое место, посередине, а я – с краю? Тут мои подружки…» – и состроила умоляющую гримасу. Он кивнул, передвинулся на сиденье вглубь, к полному мужчине, семитского вида, уже минут пять пристраивавшему свою барсетку, то на колени, то в сетку на сидении напротив. Он закрыл глаза, ожидая взлета, чувствуя медленный и густой ток времени. Сразу же увидел фигурку Богомилы на велосипеде, вот, она обернулась, махнула рукой…

«Вот, представляешь, он напился, как свинья, пришел в мою комнату и лег в постель, представляешь? И уснул…» Он скосил глаза на девицу рядом, болтавшую через проход со своей подружкой, усмехнулся краем губ. Ох, ничего себе, у них была поездочка! Тяжела жизнь у подростков, как говорили в его время…

Взлетели. Он не нашел в себе силы помолиться, просто сидел, как кукла, закрыв глаза, созерцая катящуюся перед ним Богомилу. «Гоу, раша! Гоу, гоу!»

Потом понесли обед. Стюардесса, подойдя к их ряду, заглянула в какую-то свою бумажку, сказала, явно обращаясь к его семитскому соседу: «Тут есть один кошерный обед… Скажите фамилию?» Он поднял руку: «Черных» – «Ох! – стюардесса перевела на него взгляд. – Вам?» Он улыбнулся: «Ага», подумал: «Здравствуй, хумус!» Сосед засопел, покосился на него подозрительно.

Перед посадкой он задремал, проснулся от разговора девочек. «А что там нам надо-то прочитать? «Даму с собачкой?» Ты читала?» – «Да, читала» – «И о чем там, расскажи?» – «Да про курортный роман. Мужик один из Москвы, встречает в Крыму замужнюю даму из провинции, ну, и влюбляется. Он, кстати, тоже женат. Вот и весь сюжет. Скучно». – «Да, правда, скукота. Лучше я тогда дочитаю «Гранатовый браслет». Хорошо, что на выбор дали…» Он снова усмехнулся, не открывая глаз – «Дама с собачкой» им скучна! «Курортный роман»! Эх, молодежь! Да, читайте лучше Куприна, это точно… А ведь, было дело! – ставили они в студенческие годы «Даму с собачкой» на сцене любительского театра, адаптировали повесть для постановки, он даже там Гурова пытался играть… Черт, побери, ну, здравствуйте, Дмитрий Дмитриевич и Анна Сергеевна, рад видеть вас, спустя тридцать лет! Девочки, родные, откуда вы свалились мне на голову?

Услужливая память выудила из закромов фразу, которой эта повесть заканчивалась: «И казалось, что еще немного – и решение будет найдено, и тогда начнется новая, прекрасная жизнь; и обоим было ясно, что до конца еще далеко-далеко и что самое сложное и трудное только еще начинается».

Эта фраза больно резанула по сердцу и одновременно разозлила его: «Что начинается? О чем ты, Александр Иваныч? Вон, даже девочка-девятиклассница понимает всю бессмысленность и безжизненность твоего курортного романа. Так скажи уже себе четко это и отпусти Богомилу!»

Он выдохнул, достал телефон, переведенный в авиарежим, кликнул вайбер, нашел ее контакт… Палец завис над клавиатурой, потом стал набирать слова. Он набирал и не верил, что делает это, что пишет все это ей, за которой готов был совсем недавно сорваться в далекий и неизвестный Киев, наплевав на все, набирал и боролся с искушением стереть все это и заплакать от тоски, но набирал, набирал, набирал, зло тыкая пальцем в черные буковки в смартфоне.

«Богомила, последний час в самолёте. Отправлю это сообщение уже когда буду садиться в Москве. И в эти четыре часа полёта, думая о нас, я понял, что должен сказать тебе это. Может, это прозвучит пошло, но что ж. Мы не должны питать иллюзий, если хотим сохранить хоть что-то. Никаких фантазий и иллюзий. Тогда и у тебя, и у меня будет будущее. А мне больше всего хотелось бы, чтобы у тебя все было. Не то, что сейчас с Семеном, даже не то, что со мной. Не ходи по кругу. Все будет, если ты соскочишь с этого круга. Тогда есть будущее и у нас с тобой. Не такое, как мы может, втайне представляли. И Сибирь, и Украина, и что-то еще могут быть и будут, может, не такие, как мы думали. Не будем загонять себя в тупик. Продолжать жить и двигаться – только в этом будущее. Может, ты не эти слова хотела бы услышать от меня, но это честно. Я ничего этого не хотел бы тебе писать и говорить, но я должен. Иначе получится, что мы обманываем самих себя. А я не хочу этого. Тем более обманывать как-то тебя. Прости меня, если это письмо тебя чем-то оскорбит или обидит. И поверь – не было никакой фальши. И не хочу, чтоб было. Хочу обнять и не хочу иллюзий – вот так оно и будет дальше… Ни в чем не раскаиваюсь. И – я рядом, настолько, насколько позволяют наши пространства, спасибо интернету»

Он задремал, обессиленный этим письмом, держа телефон в руке, когда, спустя немного времени, объявили, что снижение завершено и под ними – Москва. Он сдвинул виртуальную кнопку авиарежима, увидел сеть и нажал отправку. Москва стелилась внизу огнями в иллюминаторе, куда смотрел семитский сосед, и девочка справа от него, а он сидел, ни жив ни мертв, слушая голос в своей голове, голос, так похожий на его, и так не похожий: «Там, в Израиле, ты предал семью, но получил взамен любовь. Да, любовь, ведь это же ты просил у Стены Плача? А теперь, предавая любовь, полученную такой ценой, с чем остаешься ты?»

Губы его затряслись, он сжал их, положил поверх лица руку, тихо прошептал: «Господи, я хочу умереть…»

Шасси самолета коснулись посадочной полосы, салон зааплодировал, оживился, защелкал ремнями.

«Мы прибыли в аэропорт Шереметьево, город Москва. Просим пассажиров оставаться на своих местах до полной остановки самолета. К выходу вас пригласят…»

ЧАСТЬ ВТОРАЯ: Страстная неделя