Песок сквозь пальцы

Как ко мне посватался ветер,

Бился в окна, в резные ставни.

Поднималась я на рассвете, мама,

Нареченною ветру стала.

Отпусти меня в поле, мама,

Зелены витражи в часовне,

Чтоб с востока в душистых травах

Мой жених пришел невесомый.

Мой жених под луною зеленою

Сердце возьмет в ладони,

Бубенцы рассыплются звоном

В семи широких подолах.

Богомила слушала, прижавшись к нему, замолчали и в соседней палатке. Солистка пела, варьируя голосом, как инструментом, это его всегда цепляло, такой диапазон! Он закрыл глаза, сжал правой рукой Богомилины плечи.

Где же ветер мой? Пусто в поле.

Или предал меня мой милый?

Для чего мне краса и воля?

Он крылат, только я бескрыла!

Для чего такому жена —

Он играет шелковой плетью;

Где-то всадник, привстав в стременах,

Летит в погоне за смертью.

Ой, да на что, на что сдалась я ему,

Словно нож, он остер и резок;

Вышивают небесную тьму

Пальцы тонких ветреных лезвий.

Распускает тугие косы

Под масличной юной луною.

В тишине танцует, смеется,

Будто впрямь и стала женою.

Поздно зовете, друзья,

Я сама себе незнакома,

Ведь я – я уже не я, мама,

И дом мой – уже не дом мой.

«Саша, кто это?» – спросила вдруг Регина из соседней палатки. Он ответил, не открывая глаз: «Мельница». Не слышали?» – «Нет. Интересно. Поставь еще что-нибудь их же».

Он включил еще, потом еще. Почувствовал ровное дыхание у себя на груди – Богомила заснула! Вот дела!

Кончилась песня, он выключил телефон: «Спокойной ночи!» Соседи побурчали еще, повозились, затихли. Он осторожно, почти невесомо, провел кончиками пальцев по ее лицу, уже привычно – лоб, полукружья бровей, нос, губы… Губы дрогнули, она открыла глаза – он почувствовал это в темноте, повернула голову к нему, легонько коснулась его губ своими. Он ответил так же нежно, словно боялся поранить, разбить что-то невыразимо хрупкое. «Я проснулась», – выдохнула она ему в лицо, и он забрал ее губы, дрожащие в нетерпении, медленно провел ладонями по груди, по животу, вставил ладони под ягодицы, потихоньку стал их сжимать… Она тихонько застонала, освободила губы, развернулась к нему спиной. Ее спальник сполз с них, трусики скатились вниз. Она положила его руки себе на грудь, неожиданно сильно сжала их, выгнулась – и вновь пошел танец, их дыхание мешалось с ветром за палаткой, Она опять вдруг задышала часто, он успел поймать в ладонь ее губы, накрыть, прижать… Словно лавина электричества вновь накрыла их, он не считал время. Сколько прошло минут? Или часов? А может веков? Она отходила в этот раз долго, он не отпускал ее до самого последнего, пока она вдруг юркой ящерицей не развернулась на своем месте, и он почувствовал ее губы, ее язык… Ее грудь лежала у него на животе, он забрал ее в ладони, сжал так, что она снова завибрировала, утопил лицо в ее животе, скользнул к колкому треугольнику, почувствовал ее вкус…

Они будто выпали из времени, а когда расцепили свои объятия, соседи уже храпели – сильно и ровно Алексей, а Регина словно подпевала ему. Богомила, возвращая себе дыхание, измученно хихикнула, задыхаясь еще, прошептала: «Кино до шестнадцати никто не смотрит, ну, не обидно ли?» Он сел, обнял ее, облапив за плечи: «Да ты что? Где тут увидела «до шестнадцати»? Это уже «двадцать один плюс»! Ранимым не смотреть!»

Они легли, успокаиваясь, он укрыл ее спальником, обнял, прижался.

«Что мы делаем? – билось в его голове. – Что мы делаем? Что мы де…»

День десятый: Мицпе-Рамон – кратер Махтеш-Рамон – Кетура. Дистанция 93 км.

Он открыл глаза, как будто бы вынырнул с глубины, из темноты ничто. Зеленый призрачный полусвет утра заливал палатку, делая различимым все, что было внутри – висящий на прищепке фонарик-габарит, сумку, стоящую в ногах, их с Богомилой контуры под ее тонким спальником. Было довольно-таки прохладно, и он, закидывая к глазам руку с часами, второй рукой прикрыл Богомилино голое плечо своей тёплой жилеткой. Часы, которые он вчера запустил методом потряхивания и постукивания ногтем по стеклу, опять встали. В этот раз они показывали половину первого. «Ну, не мистика ли?» – усмехнулся он, выудил из-под головы телефон, посмотрел. Пять тридцать. Полчаса до подъема.

От его движений зашевелилась Богомила, сонно приподняла голову: «Шо, пора?» – «Нет, еще полчаса». Она бормотнула, опустила голову ему на грудь, обняла. Теплая волна прокатилась через него, желание стало всплывать из глубины, но он осадил его: «Пусть поспит».

Поспала она, однако, не долго, открыла глаза, приподняла голову, встретилась с ним глазами – и вихрь страсти снова скрутил их в одно целое. Им уже было не важно, что за тонкими стенками палатки не шумит ветер, что их могут услышать – они словно вышли за скобки этого похода, они словно были одни. Хотя, нет, он и тут контролировал ситуацию, и в этот раз ее стон он забрал, накинув на них спальник, а потом она тяжело дышала, уткнувшись в его грудь, невидимая, погребенная под ним, сжимая его своими сильными бедрами, и уже не разряды тока, а словно волны проходили через него, и он гасил и гасил их, а они от этого возвращались, и он, закрыв глаза, понял, на что это похоже: Богомила была лодкой, на которой он погружался в водоворот, и его бросало от края к краю…

Она выбралась из-под него, шепнула: «Медведь». Потом тронула его внизу: «А как же ты?» – «Оставь, – он махнул рукой. –Не важно. Ты – важно, остальное – нет…» – «Заботливый…» Она провела подушечками пальцев по его груди – «Точно – медведь, вон шерсти сколько!» Помолчала, добавила: «А ты чего такой неуемный? И утром тебе подавай, и вечером, а?» – «Ха! – он приподнялся на локте. – Это кто сегодня с утра пораньше проявил инициативу? Я, что ли?». Она хлопнула его ладошкой по губам: «Тише! Ты чего так громко шепчешь? Ну, точно медведь!» Полежала еще пять минут, потом заворочалась: «Ладно, пока Регина не успела первой, пойду-ка я помоюсь, как смогу…»

…Молочную кашу с изюмом ели в быстро уходящем тумане, вещи уже были собраны и упакованы, кроме посуды. Он доел вторую порцию, забрал Богомилину тарелку с ложкой – помыть, встал. «Ой, Сашко, шо-то ты похудел за эти дни! – прищурилась на него Регина. – Кушай больше, отдыхай!» – «Угу, отдохнешь тут с вами! -он скосил глаза в сторону невозмутимой Богомилы. – Сколько мы вчера сделали? Шестьдесят пять?» – «Семьдесят один, – Алексей вываливал из котелка остатки в свою тарелку. – А все оттого, что кто-то свалится с велосипеда, вот и приходится дополнительные километры мотать!» – и подмигнул доброжелательно, давая понять, что бурчит не в упрек. «Зато с комфортом!» – Это уже с Богомилиного места реплика. – «Ой, все бы вам, столичным штучкам, комфорта побольше!» Останавливая Регину, Алексей поднял руку, улыбаясь: «Ну что, друзi, готовы сегодня сотку сделать?» – «Шо-о?» – Богомила аж подскочила на скамейке: «Чому так багато?» – «Ладно, видно будет. Может, переночуем у воды в пустыне…» – примирительно кивнул Алексей и, закинув в рот последнюю ложку, пошел мыть посуду.

Перед отъездом он заметил за парком какие-то каменные столбы, спросил Алексея, что там. «А, типа Стоунхенджа, только новодел. Съездите, посмотрите, якщо хочете». Регина махнула рукой, езжайте, мол, сами, и они с Богомилой, переглянувшись, катнулись к столбам.

Это были не столбы. Казалось, какие-то великаны упражнялись тут или играли в домики – на самом краю кратера были составлены из огромных мегалитов, как из кубиков, стены, держащие друг друга в шахматном порядке, гигантские скамейки, на которых могло усесться человек двадцать одновременно. Они, оставив велосипеды, в восторге лазали по этим совсем не шатким сооружениям, фотографировались, заглядывали с крутого спуска вниз. «Смотри, тут на стенде написано что-то по-английски» Она подошла, прочитала: «Ну, что-то вроде велосипедного маршрута тут. Вон дорожка пошла, вниз, с крутяка, видишь?» – «Ага. Вот бы здесь зависнуть, покататься!»

Она подошла, обняла его за плечи. Он потянулся к ее губам, но она отстранилась, грустно сказала: «Сашко, как я устала! От этой всей грязюки, от палатки, от нашего ежедневного впахивания. Нет, ты слышал? «Сделаем сотку!» – Она передразнила интонацию Алексея, вышло похоже, оба рассмеялись. – Ладно, пошли, потеряют…»

Он ехал по каменистой дорожке от «Стоунхенджа» и думал над ее словами. Она устала, это факт. А он? Что думает он обо всем этом маршруте? И он понял – если отвечать честно, то это были и есть лучшие дни и ночи в его жизни. И не оставшиеся несколько дней, а сколько угодно он готов был бы ехать по этим разнообразным пустыням, крутить педали и спать в палатке, лишь бы это не кончалось. Лишь бы она была рядом – перед ним, когда он едет днем по дороге, с ним в палатке, когда они ложатся спать. И легкая тоска, предчувствие грядущего расставания вдруг коснулось его сердца, сдавило, как в тисочках. Он вспомнил вчерашнее: «Что мы делаем?» и подумал: «Гонимся за призраками будущего… Или прошлого?» Но фигурка впереди, на велосипеде, совсем не была похожа на призрак.

…Спустились в кратер быстро, с ветерком, его этот спуск привел в хорошее расположение духа, и он, дождавшись внизу остальных, занял свое замыкающее место и взял темп – они шли немного вниз, держали скорость тридцать – тридцать пять, и так и выскочили на подъем. Он и Алексей сходили с велосипедов только пару раз, на особо крутых и затяжных подъемах. Там же, когда он догнал Богомилу, их обогнула легковушка с велосипедом на багажнике, тормознула перед ними, и водитель, лет пятидесяти, загорелый еврей в кипе, сунул им в руки коробку с финиками, потом спросил: «Water?», Богомила тряхнула полупустой бутылкой, кивнула, он налил, улыбнулся, махнул им рукой и поехал дальше.