Чудеса у меня под ногами. Очерки о находках

Кости других животных могли оказаться в Провальном гроте таким же образом. Подобные способы жертвоприношений существовали у древних индейцев на полуострове Юкатан. В жертву своим богам они бросали в карстовые колодцы всё – от амулетов и золотых украшений до предварительно убитых пленников.

Веры в 2014 году не стало, но высказанная ею в 2001 году идея нашла своё воплощение…

Данные, полученные в ходе археологических исследований, свидетельствуют, что мамонт являлся объектом культового поклонения у первобытных охотников времён палеолита. В 70-х годах ХХ века недалеко от Канева, в селе Межирич, при земляных работах было обнаружено скопление костей мамонта. Археологическими раскопками под руководством Ивана Пидопличко было установлено, что из этих костей были сложены каркасы четырёх жилищ наших предков. Покрытые шкурами, с очагами в центре, они, по убеждению Пидопличко, были прекрасными зимними убежищами. Там же была найдена самая древняя «карта», вырезанная на куске бивня, изображавшая план расположения этих самых костяных сооружений. Но дальнейшими исследованиями эта версия была опровергнута в той её части, которая касалась предназначения построек из костей мамонта. Ныне считается доказанным, что эти постройки играли роль культовых сооружений.

Подобные «храмы мамонта» были обнаружены также у села Мезин, расположенного на берегу Десны в Черниговской области. Некоторые кости там были расписаны орнаментом, другие играли роль музыкальных инструментов – как ударных, так и духовых.

В разных уголках Европы при археологических раскопках были найдены различные фигурки, вырезанные из бивней мамонта. У археологов не возникает сомнений, что человек палеолита использовал их как предметы культа. В частности, некоторые из таких фигурок – так называемые «палеолитические венеры» – олицетворяли собой богинь плодородия.

Недалеко от Воронежа, у села с красноречивым названием Костёнки, кости мамонта и современных ему животных находили в большом количестве ещё в допетровские времена, искренне считая их останками слонов войска Александра Македонского. Археологическими раскопками, проводившимися здесь в ХХ веке, были обнаружены следы большой стоянки времён позднего палеолита. Огромное скопление костей мамонта на этом месте свидетельствовало о большой любви первобытных охотников к мясу этих животных. Поэтому результаты раскопок в Костёнках многие учёные восприняли как ещё одно доказательство уже давно бытующего мнения о том, что причиной вымирания мамонтов был человек с его ненасытным желудком.

Но вымер ли мамонт на самом деле? По данным палеонтологов мамонты вымерли 9—10 тысяч лет назад. По крайне мере, более «молодых» их останков не обнаружено. Но некоторые смельчаки-дилетанты заявляют, что последние экземпляры этого животного ещё водятся в безлюдных уголках сибирской тайги. Известный криптозоолог и писатель Бернар Эйвельманс в статье «Они… существуют?» приводит свидетельства очевидцев, якобы видевших своими глазами живых мамонтов. Так, будто бы в 1920 году, два сибирских охотника преследовали неведомого зверя, оставившего на снегу огромные круглые следы. В конце концов, они настигли двух могучих существ и наблюдали за ними с расстояния 300 метров. Существа эти имели бурую длинную шерсть и огромные загнутые клыки. Судя по описанию – мамонты.

Эйвельмансу вторит исследовательница «снежного человека» Майя Быкова в статье «Крик мамонта». В частности она приводит слова тобольского краеведа второй половины ХIХ века П. Городцова: «Мамонт по своему нраву животное кроткое и миролюбивое, а к людям ласковое, при встречах с человеком мамонт не только не нападает на него, но даже льнёт и ластится к человеку».

Один из «очевидцев» рассказывал Городцову как провалился в пещеру и столкнулся там с живым мамонтом. Пещера оказалась ничем иным как его «норой». И мамонт был занят тем, что рыл своими огромными бивнями новые ходы. Несколько дней этот горемыка ходил вслед за мамонтом по прорытым им подземным ходам, пока, наконец, тот не «вывел» его на поверхность земли – на плёс.

В этих «охотничьих байках» явно прослеживаются отголоски древних сибирских верований в гигантскую «подземную крысу» Маманту. В переводе с якутского, «маманту» значит «та, что живёт под землёй». Только в отличие от русских охотников, считавших мамонта «к людям ласковым», коренные народы Сибири боялись его как злого духа. Когда какой-нибудь чукча встречал торчащие из земли бивни мамонта, то приближался к ним только с одной целью – выдернуть их, чтобы лишить «злого духа» силы.

Коренные народы Сибири искренне считали, что мамонты живут под землёй, роют своими огромными бивнями норы, а, почувствовав приближение смерти, стремятся выйти на поверхность земли и тут же гибнут от солнечного света и соприкосновения с воздухом. Причины таких убеждений легко объяснимы. Во-первых, никто из жителей Сибири не видел мамонта, разгуливающим по тайге или тундре, зато многие видели их туши, торчащими из вечной мерзлоты. При этом состояние их шкур и мяса было такое, будто смерть их наступила вчера. Во-вторых, разложение вытаявших из мерзлоты туш мамонтов воспринималось как их смерть. Пока холод ископаемого льда не давал мамонтятине разлагаться, в понимании сибиряков мамонт был «жив». В-третьих, как такой огромный зверь мог передвигаться под землёй? Конечно же, только по «норам»! Для того у него – считали сибиряки – и такие огромные «рога», чтобы прокладывать себе путь в толще мёрзлой земли.

В общем, несмотря на различные «свидетельства», нет ни одного факта, убедительно подтверждающего их достоверность. Да, я согласен с криптозоологами, что ежегодно на нашей планете открываются новые виды фауны, но это в подавляющем большинстве представители мира насекомых или мелких грызунов. Мамонты, несмотря на бескрайние просторы Сибири, всё-таки не грызуны и не букашки, и не столь проворны как «снежный человек». Были бы они на самом деле живы, то непременно и неоднократно бы «засветились». Впрочем, как говорят, надежда умирает последней…

Пермь. Озёра на р. Мулянке на месте бывших песчано-гравийных карьеров. Фото из интернета 2018 г. Место находки зубов мамонта обозначено красной точкой.

ЗУБЫ АКУЛ И КИТОВ

В детстве местом, где мне порой удавалось совершать интересные находки, был городской пляж. Случалось это во время семейных походов «на Днепр». Мама была любительницей позагорать. И именно она была организатором этих семейных «культурно-массовых» мероприятий.

Пляж в Кременчуге был большим. В летние солнечные выходные дни там буквально яблоку негде было упасть. Загорали и купались там далеко не только кременчужане, но и приезжие отпускники из других городов, даже москвичи (пассажирский поезд «Москва – Кременчуг» курсировал ежедневно). И в этом отношении наш город можно было сравнивать с южными приморскими городами. Кое-кто из родственников, гостивших летом у нас, даже называл Днепр не иначе как «морем».

Однако я особого восторга от семейных походов «на Днепр» не испытывал. В воде, боясь глубины, я чувствовал себя дискомфортно, тем более что родители старались затащить меня именно туда, где глубже, безуспешно пытаясь научить меня плавать. А долгое лежание на песке под палящим солнцем меня угнетало и казалось мне бесцельным времяпровождением, тем более что в летние каникулы у меня всегда было много разных «своих дел».

Со скуки я перегребал руками песок, разглядывая особенно крупные песчинки и редкие мелкие камешки. Днепровский песок славится своей чистотой – он состоит почти исключительно из зёрен кварца. В жаркий летний полдень он слепит глаза, обжигает ступни и скрипит под ногами. Но на городском пляже девственная чистота днепровского песка уже давно была нарушена несознательными отдыхающими. Кроме мелких камешков тут можно было найти шелуху от семечек, абрикосовые и вишнёвые косточки, окурки, пробки от бутылок, осколки стекла и обрывки бумаги.

Но изредка мне улыбалась удача. Так однажды я с удивлением нашёл в песке стальную пулю – явно раритет Великой Отечественной войны. В другой раз мне встретился кусочек полевого шпата с вкраплениями прозрачных рубиново-красных зёрен граната. От таких находок моё изначально бесцельное занятие обрело некоторый смысл. И мои старания были вознаграждены другими не менее любопытными находками…

Большой интерес у меня вызвала находка, отдалённо напоминавшая птичий клюв или чей-то коготь. Это образование имело в длину около полутора сантиметров и чёрную, блестящую, будто лакированную поверхность.

Каково же было моё удивление, когда вскоре в одной из витрин краеведческого музея я увидел целую горсть подобных «когтей». Этикетка гласила, что это зубы древних акул! А о том, что на месте Кременчуга когда-то было море, я уже слышал на уроках географии. Даже знал название того древнего моря – Тетис.

Сознание того, что я стал обладателем такого раритета, будоражило моё воображение: на моей ладони лежал настоящий зуб древней акулы! Миллионы лет назад этот «коготь» торчал внутри акульей пасти! Но как он попал в песок городского пляжа?

Поскольку пески распространены в окрестностях Кременчуга не только по берегам Днепра, но и в местах значительно удалённых от реки, я уже давно предполагал, что их происхождение непосредственно связано с древним морем: мол, отступив, море оставило после себя бескрайнюю песчаную равнину. Находка же зуба древней акулы подтверждала эту мою детскую гипотезу.

Тем же летом я сделал ещё одну интригующую находку в песке городского пляжа. Судя по всему, это тоже был чей-то зуб, но он был иной формы и гораздо крупнее акульего. Накануне мы с сестрой смотрели в кинотеатре фильм «Двадцать миллионов лет до нашей эры», в котором огромные и ужасные динозавры топтали и разрывали на части первобытных людей. Под впечатлением от этого фильма я «логично» предположил, что зуб принадлежит одному из динозавров. Логика же моего предположения основывалась на том, что раз этот зуб гораздо больше акульего, то значит и принадлежал он гораздо более крупному животному – не иначе как динозавру. Я не мог тогда и представить, что этот «драконий» зуб на самом деле принадлежит… лошади – ископаемой лошади, предку современных лошадей. Гигантскими размерами она не отличалась. А вот акула, которой принадлежал найденный мною зуб, была сравнительно миниатюрной. Зубы «лошадиного» размера в её пасти просто бы не поместились, ведь у акулы их до пяти тысяч!

Да уж, акульи челюсти являются самыми плодовитыми челюстями в животном мире: на месте сломанных зубов у акулы вырастают новые. И после своей гибели лишь одна из этих рыбин «сеет» в «землю морскую» столько зубов, сколько имеет не всякий лошадиный табун. Поэтому находки акульих зубов в древних морских отложениях редкостью не являются.

Содержат акульи зубы и древние морские отложения Кременчуга. Вот только днепровский песок никакого отношения к этим отложениям не имеет. Это я узнал годами позже. А тогда, после первой находки на городском пляже, я принялся искать акульи зубы в песках, распространённых на восточной окраине города. Они занимают огромную площадь и большей частью скрыты под сосновыми насаждениями. Но на обширных прогалинах они покрыты лишь редкой сухой травкой, местами с проплешинами. В то время я наивно полагал, что эти пески представляют собой реликт обнажённого морского дна. Бугристый же рельеф этой местности наводил меня на мысль, что после отступления моря здесь некоторое время была настоящая пустыня с барханами.

Однако поиски акульих зубов в этих песках успехом не увенчались. Не нашёл я там и каких-либо других морских окаменелостей. Годами позже мне стало известно, что прежде эта местность действительно напоминала пустыню: здесь громоздились песчаные холмы, и ветер по песчинке передувал их с места на место. Но это были не барханы, а дюны. Ещё лет сто назад песчаные дюны были широко распространены в долине Днепра. Здесь их называли кучугурами. Поскольку же движущиеся пески приносили немалый ущерб хозяйству, постепенно их закрепили сосновыми насаждениями.

Пески кучугуров не имели никакого отношения к древнему морю. Это был песок, навеянный ветрами с берегов Днепра. В толщах песка, вскрытых карьерами, я тоже не смог найти ни одного акульего зуба. Постепенно я осознал, что найденный мной зуб акулы попал в днепровский песок из размытых рекой гораздо более древних отложений – из мергелей и глауконитовых песчаников, и поиски нужно сосредоточить в них.

Мергели и глауконитовые песчаники – осадочные породы, образовавшиеся из бывших морских илов палеогенового моря. Они имеют зеленоватую окраску различной интенсивности благодаря тонкой примеси минерала глауконита, характерного только для морских отложений. Ныне эти породы нигде в окрестностях Кременчуга на дневную поверхность не выходят, залегая под современными речными и древними ледниковыми отложениями. Увидеть их можно только в стенках карьеров. Но в неогеновый период, вскоре после отступления моря, глауконитовые морские отложения размывались ручьями, реками, а в ледниковую эпоху – потоками талых вод днепровского ледника. Глинистые и песчаные частицы, слагавшие морские осадки, уносились водными потоками, а зубы акул перезахоранивались в наносах речных и талых вод.

Зубы – наиболее крепкие части скелета любого животного. Размыв вмещающих осадков, выветривание их на дневной поверхности и переотложение в других осадках они переносят гораздо лучше, чем кости. Поэтому в ископаемом состоянии зубы любого животного встречаются гораздо чаще костей. Кости же акул в ископаемом состоянии не встречаются вообще, поскольку их скелет состоит исключительно из хрящей.

Некоторое время поиски акульих зубов в мергелях и глауконитовых песчаниках тоже не приносили мне никакого результата. Лишь два года спустя удача улыбнулась мне. Случилось это при весьма необычных обстоятельствах. В декабре 1982 года я принёс домой из Мало-Кахновского карьера несколько увесистых кусков мергеля, содержавшего большое количество раковин морских моллюсков. Дождавшись полного оттаивания обломков, я с трепетом принялся за их разделку, намереваясь высвободить из плена сырой породы хотя бы часть древних морских раковин.

Сознание того, что в моих руках крошится окаменевший морской ил возрастом в десятки миллионов лет, будоражило моё воображение. В эти минуты я почувствовал себя настоящим подводным археологом! Но, к сожалению, раковины оказались менее крепкими, чем вмещающая их порода: при малейшем нажатии на них инструментом они легко расслаивались на тончайшие пластинчатые фрагменты – почти как слюда. Несмотря на долгий кропотливый труд, мне так и не удалось извлечь из относительно рыхлой породы ни одной целой раковины. Но по отдельным фрагментам всё-таки можно было составить представление об их формах. Там были раковины как с простыми выпукло-вогнутыми створками, так и экземпляры с весьма изящными формами, в том числе украшенные шипами. По этим наблюдениям уже можно было составить некоторое представление о подводном мире океана Тетис. Каково же было моё удивление, когда в очередном влажном изломе мергеля я увидел маленький, но изящный акулий зуб! Чёрный, с блестящей эмалью, он находился в породе именно в том положении, в каком упал на морское дно примерно 40 миллионов лет назад. Непередаваемое по глубине ощущение я испытал в этот момент – словно получил «посылку» из бездны минувшего времени, из бездны давно исчезнувшего моря.

В течение нескольких последующих минут, видимо, потеряв некоторое количество влаги, зуб несколько потускнел. Но это не умалило моего восторга. Я был счастлив, что моя догадка нашла убедительное подтверждение: акульи зубы нужно искать в зеленоватых мергелях и песчаниках.

Толща этих отложений формировалась на морском дне в течение палеогена: мергели – в эоценовую эпоху, а глауконитовые песчаники – в олигоценовую. Соответственно, мергели соотносят с киевской свитой, а глауконитовые песчаники – с харьковской. В следующую эпоху – миоценовую – море отступило, обнажив своё дно. С этого момента морские осадки начали размываться ручьями и реками, а также погребались под континентальными наносами.

Лазая по карьерным осыпям, я находил акульи зубы как в материнских (морских) отложениях, так и в ледниково-аллювиальных – песчано-галечных. Обычно это были единичные находки. Но однажды на выровненной бульдозером глинистой площадке я наткнулся на целую россыпь синевато-чёрных акульих зубов. Их вымыло летними дождями из раздавленного бульдозером мергеля. Мне тогда удалось собрать сразу несколько десятков зубов акул длиной от первых миллиметров до 4 сантиметров.

Со временем я стал обращать внимание на то, что зубы акул отличаются друг от друга не только размерами, но и формами. Преобладали «простые» кинжаловидные формы. Но встречались зубы широкие в основании, с пиловидными зубцами по краям, с отростками у корня виде маленьких зубчиков. Эти особенности однозначно свидетельствуют о принадлежности зубов разным видам акул.

Зуб акулы в мергеле киевской свиты (палеоген, 40—45 млн. лет). Фото автора (увеличено).

Несколько экземпляров из моей коллекции выделялись на общем фоне особенно крупными размерами. Высота их достигала 5—6 сантиметров (с корнями), а один из зубов, с обломанным концом, изначально, вероятно, имел высоту до 8 сантиметров. Эти зубы могли принадлежать одной из крупнейших в истории Земли рыбине – акуле отодусу, либо её ещё более крупному преемнику – отодусу мегалодону (хоть и не самым крупным экземплярам). Отложения, в которых были сделаны эти находки (средний и поздний палеоген) одинаково соответствуют закату эпохи отодусов и началу эпохи мегалодонов.

Длина мегалодона, по расчётам палеонтологов, могла достигать 20 метров, тогда как длина большой белой акулы – самой крупной рыбы в современных морях – составляет не более 10 метров. Зубы мегалодона, находимые палеонтологами в отложениях более поздней, миоценовой эпохи, достигают в длину 10, а иногда даже 17 сантиметров. Так что зубы акул из моей коллекции принадлежали далеко не самым крупным особям. Но в любом случае обладательницы этих зубов превосходили по размерам самую крупную из современных акул – белую акулу, поскольку длина зубов современных белых акул не превышает 5 сантиметров.

Самые крупные экземпляры из моих находок (длина по диагонали 5,5—6 см)

Самый первый зуб отодуса-мегалодона я нашёл летом 1983 года в Мало-Кахновском карьере, расположенном на юго-восточной окраине Кременчуга. В тот жаркий июльский день я спускался на нижние уступы карьера по глыбовому склону, где недавний массовый взрыв разворотил пласт зелёных глауконитовых песчаников – древних морских отложений олигоценовой эпохи. Летние ливни уже успели смыть пыль с поверхности обломков. Перескакивая с глыбы на глыбу, я вдруг с изумлением увидел на поверхности одной из них большой красивый акулий зуб. Он лежал так аккуратно, что невольно создавалось впечатление, что его кто-то специально сюда положил.

В то время я ещё даже не предполагал, что зубы акул могут быть столь большими, поскольку привык к одно-, двух- и трёхсантиметровым находкам. Этот же зуб был около семи сантиметров в длину, имел иссиня-чёрный цвет, целый корень, пиловидные края и блестящую, словно лакированную, эмаль. Когда я показал этот акулий зуб своей сестре, она, обычно равнодушная к находимым мною древностям, при виде его пришла в восторг и, выпросив у меня его, побежала хвастаться им своим подругам. Когда же я принёс свою находку в краеведческий музей, ахнули от удивления даже сотрудницы отдела природы. Они же тогда и определили её как «зуб гигантской акулы».

В последующие годы я ещё не раз находил зубы «гигантских акул», но не столь хорошо сохранившиеся…

Одиночный акулий зуб мне однажды посчастливилось найти в меловом обнажении у села Байрак Харьковской области. Это было в 1986 году. Мне тогда только что исполнилось 17 лет, и я, вырвавшись из под материнской опёки, с упоением скитался по «геологическим местам» Восточной Украины. Но особенно меня, конечно, интересовали обнажения осадочных пород, часто изобиловавшие окаменелостями, поэтому я старался не пропустить ни одного обрыва. Обнажение у села Байрак было даже не обрывом, а небольшой придорожной выемкой, в которой местные жители добывали мел для хозяйственных нужд. Зуб акулы был моей единственной ценной находкой здесь. Размерами он был неказист – около полутора сантиметров в длину. Цвет – светлый, бежевый. Но от прежних подобных находок его отличала необычайная острота краёв – почти как у лезвия ножа. Эта находка давала наглядное представление о том, насколько острыми были зубы у акул при их жизни. Казалось, этим зубом даже можно было порезать пальцы.

Зуб акулы в мергеле киевской свиты (палеоген, 40—45 млн. лет). Кременчуг, Крюковский карьер. Фото автора (увеличено).

Почему же акульи зубы, находимые в кременчугских карьерах не столь остры? Дело тут, прежде всего, в условиях захоронения. Мел – очень тонкозернистая порода, идеальный консервант для нежнейших частей окаменелостей. Морские отложения Кременчуга состоят из более грубых частиц, отлагавшихся в более мелководных, чем мел, условиях. В тех условиях имели место подводные течения и колебания толщи воды от штормов на поверхности моря. Это обусловливало абразивное воздействие частиц осадков на захороненные в них зубы.

Кстати, зуб акулы, найденный у села Байрак, был примерно на 40 миллионов лет старше своих кременчугских «собратьев» и ещё «помнил» последних динозавров. Но самый древний в своей практике акулий зуб я встретил в известняках юрского возраста у села Протопоповки, что тоже в Харьковской области. Ему было порядка 150 миллионов лет. А вообще зубы акул рассеяны в морских осадочных породах возрастом до 350 миллионов лет.

Зубы акул в глауконитовом песчанике харьковской свиты (палеоген, 25—35 млн. лет).

Песчанский карьер. Морские отложения палеогена, содержащие зубы акул – тёмно-зелёный пласт, залегающий на гранитах, под желтовато-белыми аллювиальными песками

Зубы акул из разных сборов в кременчугских карьерах. Зуб гребнезубой акулы Notidanodon (выделен слева). Фото автора (увеличено).